– Просто не продохнуть в истории нашей страны от моих предков, - хмыкает Марина, - совсем хорошо было бы, не сожги она незадолго перед смертью приличную часть своих записей. Причём, в первую очередь, как раз по глазной хирургии. Слишком много свидетельств — умела выколотые глаза выращивать заново.
   Такого до сих пор никто не может.
  – Не понимаю, почему она так поступила... Она ведь и не учила никого такие операции делать. Столько бы людей испытывало намного меньше страданий.
   – Потому так и сделала. Людей вообще она совершенно не любила. Только к определённым личностям привязанность испытывала. От отца слышала про бесполезность объяснений тем, кто этого всё равно не поймут «незачем метать бисер перед свиньями». Она путь прошла, пусть теперь другие попробуют повторить.
  – Быть основоположником современной медицины — и ненавидеть людей. Не могу такого понять.
  – Лучше и не пытайся. У великих людей в головах и тараканы водились соответствующих размеров.
  – Всё равно, врач и человеконенавистничество. Как такое может сочетаться?
  – Легко. Знаешь кого никогда и ни при каких обстоятельствах ни мы, ни миррены в плен не берём?
  – Не очень этим интересуюсь... Огнемётчиков?
  – Этих тоже. Но в первую очередь уничтожают военных медиков. Понимаешь, почему?
  – Как-то не очень.
  – Противнику надо нанести максимальный урон, в том числе и путём уничтожения самых ценных солдат. А это как раз, медики. Их надо дольше всех учить, и вред от них наивысший. Каждый, мало того, что сам в строю, так ещё и способен нескольких в этот строй поставить. На фронте никто из медиков своего нарукавного знака и петлиц не носит. Это называется «нашивка самоубийцы». За неё в плену застрелят сразу, а так есть шанс уцелеть. Их только на парадной форме и носят.
   У них даже сумки с принадлежностями такого покроя, как сумка для магазинов, чтобы издалека ничем не отличаться от других солдат. Для снайперов медики мишень наивысшего приоритета.
  Их, кстати тоже в плен не берут.
Есть даже в инструкции для разведчиков. «При обнаружении медицинского подразделения немедленно прекратить выполнение текущей задачи и приступить к уничтожению персонала».
У мирренов ситуация аналогичная. Как результат — медики лучше всех стреляют.
– Ну, это, в общем-то, ещё с самой Золоторогой повелось. Правда, тоже неизвестно, что за оружием была её излюбленная «Молния». Точно не классический огнестрел.
Марина усмехается.
  – У нас одна из семейных реликвий — футляр, где она одну из своих «Молний» и принадлежности к ней держала. Как издевалась над потомками — футляр совершенно пуст. И не очень понятно, что в нём лежало. На принадлежности для любого типа пистолетов той эпохи совершенно не похоже. Широченная слишком штука была — единственное, что про неё точно понятно. Да и то, неизвестно точно, на самом ли деле она там своё оружие держала, или тоже шуточка над потомками была — пусть мозги себе поломают. Кто только голову над этим ящиком не ломал! Последние попытки уже при мне были...
  Знаешь, почему у нас разводят такое огромное количество крупных собак? Их можно научить раненных вытаскивать.
  – Не знала про таких. Видела только тех, что старые пулемёты возят. И оркестровых ещё. С барабанами.
  – Собакопулемёты ещё остались? Знала, что моряки с морпехами страшно любят всякое старьё сохранять, не знала, что до такой степени.
  – Они забавные. И умные.
  – Знаю. Каталась в детстве на таких. Бывало, щенки из одного помёта, а один таскает пулемёт, другой — людей из-под огня. Собака — не человек, другую нашивку не пришлёшь, и у мирренских снайперов собаки — тоже одна из приоритетных целей.
  – Жалко их...
  – Опытных солдат жалко в гораздо большей степени. Новый пёс будет полностью боеготов через полтора-два года после рождения. Новый солдат — через два десятка лет. И то не всегда.
   Лёгкую авиацию и всякие машины малозаметные с той же целью развивают — раненых быстро эвакуировать.
   – Знаю. Я вертолёты спасательные видела уже. Даже на эскортных авианосцах уже появляться стали. Их, наверное, и на суше можно использовать?
   – Ещё как можно, - хмыкает Марина, – флотскую вертушку армейцы на вооружение приняли, едва увидали. Мол, лучше для вывоза раненых с переднего края ещё ничего не придумали. Вертолёту даже садиться не обязательно, на висящий можно человека погрузить. Одно плохо — маловаты пока они.
  – Такие вещи очень быстро, особенно в военное время размеры наращивают.
  – Здраво рассуждаешь. Последствия жизни на военной базе? Твоя сестра куда более весёлая.
  – Фонариком ей в ухо посвети — луч света с другой стороны выйдет, - неожиданно злится Кроэн, - пустоголовая она просто страшно.
  – Как уже сказала, мне она просто очень весёлой показалась, - «угу, а ещё я по-пьяни с ней целовалась. И не только. Интересно, у Кроэн мозги бы закипели от такой новости?»

На «военную подготовку» несколько неожиданно для большинства, привезли новинки. Реактивные противотанковые гранатомёты, причём сразу в трёх вариантах. Малом, среднем и тяжелом с расчётом из двух человек. Первые два образца были одноразовыми, третий являлся пусковой установкой.
  О начале выпуска подобного вооружения Марина знала, более того, игралась с первыми серийными образцами. Но даже она была несказанно удивлена, узнав о среднемесячном выпуске нескольких миллионов экземпляров. Раньше она думала, это оружие специального назначения, выпускаемое в небольших количествах для диверсантов, вроде бесшумных винтовок и пистолетов. Но реальность и фантазии разошлись курсами в очередной раз.
   Кажется, помешанная на производстве танков, нация наконец разработала средство, способное эффективно отправлять на переработку один из национальных символов. Марина не сомневается, тактика пехоты приобретает сейчас серьёзнейшие изменения, но им новые «Уставы» пока не завезли.
   Зато для демонстрации возможностей нового оружия привезли кое-что посущественнее — корпус «Дракона» с ходовой частью и башней, но абсолютно пустой внутри. Раз тяжёлый тягач с прицепом не поленились гонять, Марина сделала вывод, к организации демонстрации, как минимум, причастен МИДв.
  Прожжённые в сотнях миллиметров стали аккуратные круглые дырки впечатляли. Что внутри могут сотворить летящие во все стороны брызги расплавленного металла впечатляло не меньше.
  Поражала и относительная простота в использовании оружия. Лёгкий образец можно освоить меньше чем за час. В стандартном ящике было два гранатомёта. Там же было «наставление» на четырёх листах малого размера, чьего прочтения для выстрела в сторону противника было вполне достаточно.
   С попаданием намного сложнее, но это ко всем видам оружия относится.
   Разумеется, по боевым качествам он уступал среднему, но пользоваться им мог и ребёнок. Причём, и было сказано, лёгкий образец, хотя и состоит на вооружении Армии и Флота, поступает в основном в части гражданской обороны.
   Учебных образцов и литературы привезли достаточное количество.
   Заодно, рассказали и о наличии у противника аналогичных систем, и даже показали трофейные экземпляры. Внешне весьма сильно походили на грэдские, отличались только цветом. У грэдов продолжал безраздельное господство армейский зелёный, миррены почему-то проигнорировали собственные армейские цвета, их образцы почему-то были жёлтыми и даже оранжевыми.
   В Генштабе сразу же принялись обсуждать вопрос, где бы раздобыть не учебные образцы, что при подобной массовости производства представлялось несложным.
  Одновременно, обсуждалось, под каким соусом пропихнуть гранатомёты для собственной пехоты, чтобы массово применить их в предстоящей Игре.
   Начальник Генштаба обещала подумать, как бы правила обойти. Одновременно, напомнила, речь должна идти исключительно о применении учебных образцов. Тактику применения придумаем по ходу изучения новых образцов. Боевые, если удастся достать, должны быть тщательно спрятаны.
  Заодно напомнила о недопустимости применения любых боеприпасов, кроме холостых. На это никто ничего не сказал, все в прошлом году были виноваты в примерно одинаковой степени. Да и по несколько боевых патронов, просто на всякий случай, прошлой зимой были у каждого, разве что разноглазая не думала о таких вещах.
  Основной претензией было наличие опасной зоны сзади стрелка, где можно было получить повреждение от реактивного выхлопа.
  Но буквально через день привезли и продемонстрировали ещё один образец, тоже стрелявший кумулятивными гранатами, только не реактивными, а выбрасываемыми обычным зарядом.
   Марина поняла, почему про этот образец не знала раньше — перед первым выстрелом требовалось взвести чудовищно тугую пружину затвора. Для следующих выстрелов пружина взводилась энергией отдачи от предыдущих.
  Но недостатки образца перевешивали достоинства. Граната получилась не такой мощной, летела на меньшее расстояние, уступала по бронепробиваемости. Малозаметность как раз и была единственным преимуществом перед прочими образцами. Производство осуществлялось в незначительных объёмах, и как раз эти образцы шли в основном разведчикам и диверсантам.
  Экраны из тонкой брони, во всё больших количествах появлявшиеся на бортах боевых машин как раз и служили для защиты от бронепрожигающих снарядов. От реактивных гранат они тоже помогают неплохо.
  Кажется, на полях сражений скоро появится что-то, намного тяжелее существующих образцов. В бесконечном состязании снаряда и брони одна из сторон получила преимущество.
   Вот-вот последуют и ответные действия.

– Кто хоть это снимал, хотелось бы знать? - воображение уже дорисовывает всякое разное.
– Они написали... - разноглазая щёлкает пальцами, вспоминая, – Снимала Ринн, помогали Лилия и как раз, Марина.
  Херктерент снова берёт одно фото. Как говорится, с кем поведёшься... В смысле многое теперь понимает о качеству снимка не только о степени прямизны рук снимавшего, но и о качестве аппарата и объектива.
  – Тебе что-то понравилось? - настолько явная затаённая надежда в голосе, что ругаться последними словами хочется. «Понравилось» - количество значений этого слова, используемых разноглазой превышает все мыслимые и немыслимые пределы. Преобладают не слишком приличные. Пусть не надеется!
  – Нет. Только не говори, что твоим фотоаппаратом снимали.
  – Почему моим? Теперь он Ринн.
  – Ты подарила?
  Эрида смотрит в пол.
   – У них у всех только «мыльницы» были. А Ринн разбирается в этом лучше всех. Она не просила, я сама.
   – Это я и так знаю, - хмыкает Марина, - подкупами заниматься стала?
   – Ты же знаешь! - в глазах огоньки сверкнули, словно у той, что с Императором чуть ли не насмерть ругалась.
   – Знаю, и слишком хорошо. По-моему, тебя от чего-то не того лечили.
   – По-моему, это ты говорила, что среди врачей определённой специальности обманщики каждый второй, не считая каждого первого. Кстати, в маминых письмах тоже самое написано.
   – Ладно, и дальше развлекайся, как умеешь, а я к себе пошла.
   – Марин. Не уходи. Посиди со мной, как раньше, - на этот раз двусмысленности в голосе минимум.
   – Что, всё всем раздарила, а когда надо — и позвонить некому?
   – Я именно с тобой давно не разговаривала. Ты словно избегать меня стала. Как Софи.
   Надо же! Заметила! Как говорится, года ни прошло.
   – Эр, как ты могла заметить, ты — художник, я — вояка. Не самые ладящие друг с другом разновидности людей. Дальше различий будет всё больше и больше.
   – У Софи получается быть и тем, и другим одновременно. Ты тоже можешь. Просто не хочешь.
   – Это в первую очередь, моя жизнь. И именно я буду решать, что мне надо. Хотя, согласна, некоторые вещи сделать просто обязана.
   – Только не говори, что обязана пойти воевать.
    Марина пожимает плечами.
  – Собиралась сказать именно это. Еггта я, принцесса Императорского Дома или кто?
  – Тебя могут убить.
  – Зато, тебя в результате не смогут. Могут лекарство подсластить слегка. Пока призывной возраст не настанет, ни в какие кабинеты Военного Министерства я врываться не собираюсь. Софи, кстати, пришла к аналогичным выводам.
   – Годы летят очень быстро...
   – Философия — не самый мой любимый предмет. Обязана я в определённое время быть в определённых местах. Понимаешь, просто обязана. Перед всеми ними, начиная от Тайфуна. И перед собой.
   – Не помню, кто такой Тайфун.
   – Ты его не узнаешь уже...
   – И много у тебя таких... Кого мне уже не узнать?
   – Тебе весь список предъявить?
   – Не злись, Марина. Я не хотела говорить ничего плохого. В такое время лишние распри никому не нужны.
  «Вот интересно, о распрях говорит, а знает ли, как рыбки-прилипалы за спиной грызутся ради её внимания? Хотя, много ли я сама про это знаю? Именно знаю, а не сплетен набралась?»
  – Я знаю, что тебя с Софи весной чуть не убило бомбой. Вы обе могли погибнуть... И чтобы было тогда со мной? Наверное, тоже бы умерла... - как раз тот случай, когда рассуждения о смерти строятся совсем не на пустом месте.
  У Марины предательски чешутся глаза. Эрида ведь права. Эмоциональные привязанности у неё очень сильные. И разорвись всё — откат бы её убил.
  – Я бы об этом всё равно не узнала бы.
  – Там страшно было?
  – Это тот случай, когда настоящий страх бьёт, когда уже всё кончилось. Не думай об этом. Было, и прошло.
  – Но это может прийти снова. Оно уже было рядом... Я помню тот самолёт. Он совсем недалеко тут лежал.
  – Вот потому я и должна пойти, чтобы никто сюда больше не приходил. И тебя, маленькую, не пугал.
  – Но ты не сможешь убить их всех! - Эрида чуть не плачет, - А они могут убить Софи. Или тебя.
  – Мы, Еггты, твари очень живучие. Не плачь раньше времени. Мы никуда ещё не ушли. А уйдём — так вернёмся!
  – Все так говорят. Только не все возвращаются.
  – Ты сама говорила, я — не все.
  – Иногда я по-хорошему завидую твоей самоуверенности, - с какой скоростью у разноглазой происходит переключение со слёз на смех и обратно, Марину поражало всю жизнь. Это она сама весьма суха эмоционально. Эр живёт на эмоциях. Причём, вполне способна сама себе придумать повод для радости и грусти.
   Другое дело, жизни вокруг нету дела до чьих-то желаний. И поводы для горя или радости сыплются независимо от них.

– Правда-правда? – почему-то шепчет.
– Ну да, я же сказала.
Издав ультразвуковой визг, Эр бросается обниматься. Марина успевает резко вскочить, и всё равно, разноглазая её чуть на кровать не повалила. Хотя, как знать, может, именно этого она и добивалась.
  Прикосновения Эр с детства привычны, и ещё не утратили прежнего смысла. Марине они не то, чтобы нравились. Скорее, просто терпела, давно поняв, в отличии от неё разноглазой нравятся прикосновения других людей. И самой их касаться тоже нравится.
Силёнок серьёзно прибавилось, но сами объятия во взрослую категорию не перешли. Будь что не по нраву, Марина вывернулась бы с лёгкостью, что-нибудь сломав и вывернув ещё на прощанье.
Но не сейчас. Пусть Эр жизни порадуется. Она ещё и целоваться лезет. Тоже совсем не по-взрослому. Хотя и по-настоящему умеет.
– Ух! Маришка. Спасибо тебе. Ты первая меня похвалила. Этого ещё не видел никто.
– Рассчитывай на мой голос, если ничего другого не надо. На это только другой художник разозлится, из тех, кто до тебя по мастерству не дотягивают. Красоткам такое скорее понравится. Изображение детишек большинство любят, и не любят, когда их обижают.
– Тут никто никого не обижает и не собирается. Она знает, кто пришёл, просто не разглядела ещё. Ей незачем этого человека опасаться.
– Ну, я примерно так и думала. Когда, даже на рисунке по-настоящему страшно или больно – тебе такое не нравится. Потому ты змеедевочку и невзлюбила.
– Маленькая, а такая злая. Не понимаю, почему.
– Я тоже совсем не добрая.
– Ты – другое, тебя не привлекает, что Коаэ рисует, она же этими явлениями упивается, будто они притягательны.
– Пока она никого, включая себя, не трогает, меня это вполне устраивает.
– Но она же не прыгнула со Скалы Самоубийц.
– Только не говори мне, будто хотела, чтобы она именно так и сделала.
– Нет. Не хотела. Но и не остановила бы. Она странная, но совсем не лишняя. Ей найдётся в жизни место. Надо будет Инри позвонить, – даже Марина привыкнуть не может, с какой скоростью у Эр мысли с одного на другое перескакивают.
– Она-то нам зачем?
– Как «зачем»? Посмотреть, какая она получилась. Понимаешь, я ей законченное... Почти законченное не показывала ещё. Можно?
Марина только плечами пожимает.
Инри вскоре прибегает. С такой же причёской, как на картине, и даже с красной лентой в волосах. Марина глаза к потолку закатывает. Хорошо, хоть Инри не в простыню замотанная. В таком виде по этажам частенько расхаживают. Сама Марина так не делает, но многие, включая Соньку и Эр особо не стесняются. А что, в конце весны–начале лета, да и осенью иногда в зданиях бывает очень жарко, кондиционеры не справляются. Марина и то бывало, в одном купальнике ходила.
– Ой, мамочки! – Инри вскидывает руки к щекам, – Как же здорово!
Теперь и глазищи те же, что и на полотне. Если не по выражению, то хотя бы по размеру. В анатомии разноглазая ошибок не допускает.
– Тебе нравится?
Так трясёт головой, что кажется, вот–вот отвалится.
– Меня никто не рисовал. Кроме тебя. А тут ты – и сразу такое!
– Я потом копию сделаю. И тебе подарю.
– Ой, не надо.
Эрида, кажется, успела понять, чем фабрики государственных бумаг занимаются. И насколько сильно их продукцией человека можно заинтересовать. Многое, о чём человека просить бесполезно после нескольких купюр бывает сделано беспрекословно.
Но Инри, как ни странно, хорошо в обществе разноглазой. Всё, что Эр просила делалось только потому, что Эрида как человек ей просто нравилась. Деньги ей не предлагали.
  А те, кто брали, не считали будто что-то плохое делают. Хотя некоторые, как подозревает Марина, себе цену и набивали. Вроде, кому-то за наглость даже попало. Причём, безо всякого участия кого-либо из Херктерент. Сёстры узнали, когда всё кончилось. Эр и вовсе ничего не заметила. Сначала были против, потом согласились – она уже привыкла.
Странно, что коллекцию фотографий никто украсть не пытался, ибо сомнительно что о её существовании за пределами девичьих спален никому не известно.
У Марины даже дурацкая мысль возникла, есть ли у Эр фото Инри, где она в виде, отличном от того, что на картинке.
Она таких не видела, хотя никогда особо и не рассматривала, чего там разноглазая наснимала для вдохновения.
Инри продолжает собственный портрет разглядывать. При желании, картину можно и так квалифицировать.
Эр собственными портретами числит вещи, где она в куда более откровенном виде изображена. Авторство как её, так и Сонькино. Марина даже сомневается временами, у кого из них мозги набекрень, а у кого и вовсе нет.
– Нет. Просто не верится. Это словно я там.
– Ну, а кого ты там ещё ожидала увидеть? – усмехается Марина под неодобрительным разноцветным взглядом.
Инри ведь оттенки интонации Херктерент ещё не изучила.
– Я. И не я одновременно. Так не бывает.
– Это все вообще-то скоро смотреть будут.
Ведь если Инри не разрешит, то кроме них троих главный шедевр Эр на текущий момент, никто больше не увидит.
«Ну, мелкая, ну запрети ты ей!»
Телепатии не существует, и мысленный вопль Марины, разумеется не услышан.
– Картины для того и делают, чтобы их люди видели. Я и представить не могла, что так здорово получусь. Ты – гений, Эрида.
– Я знаю, – скромно улыбается разноглазое чудо.
Как не крути, а есть в картине какая-то неуловимая искорка, делающая просто хорошую работу шедевром. Где-то чёрная зависть слегка шевельнулась и задавлена незамедлительно.
Если кто-то может, а ты – нет. То ты виновата, а не она.

Марина отправляется на поиски сестры. Надо же «обрадовать», что в их вечном противостоянии с Эр разноглазое чудо откровенно вырвалось вперёд. Она не Эр, где Соньку видели, подсказали. Та находится не слишком занятой и в относительно миролюбивом настроении.
  – Что ты опять задумала?
  – С чего ты взяла?
  – С того, что тебе, равно как и всем остальным, я всегда нужна для чего-нибудь. Просто так ко мне не заходят. Думаю, табличку с приёмными часами заказать и на дверь повесить.
  – Ага, и вооружённую охрану с собаками ещё найми, чтобы они посетителей в неурочное время выгоняли.
  – Боюсь, от посетителей им даже пулемёт не поможет. Стволы слишком часто перегреваться будут.
  – Так старый с водяным охлаждением им выдай. Там непрерывный огонь очень долго можно вести.
  – Даже там вода в кожухе закипеть может.
  – За популярность приходится чем-то платить.
  – Из тебя философ — как из козы капустный сторож. Говори, зачем пришла, пока я ещё добрая.
  – Ты в конкурсе участвуешь?
  – Можно, я у тебя позаимствую привычку бить в глаз за глупые вопросы?
  – Я серьёзно.
  – Я тоже.
  – Ладно. Знаю, кулаки у тебя весьма крепенькие, и желания нет проверять, насколько сильно бьют. У меня всё равно это лучше получается.
  – Может, соизволишь наконец, сказать, зачем приползла. А то на самом деле, проверю, насколько сильно бью.
   – Если ты не участвуешь в конкурсе, то я пришла незачем. Сейчас обратно пойду.
   – Постой! Участвую. Но работу ещё не подала. И тебе пока не покажу. Сама потом ищи среди выставленных.
   – Можно подумать, я там у тебя что-то не видела. Найду ведь запросто, я же очень наблюдательна. Не знаю, что именно там у тебя, но точно знаю, кто именно в этом году тебя сделает.
  – Поделись секретной информацией. И кто же это? Только не говори, что Коатликуэ, народ ещё не до такой степени свихнулся.
  – Не, не змеедевочка. Всего-навсего, Эрида. У неё вышел натуральный шедевр, - часто-часто заморгав, добавляет, - Можешь к ней сходить и посмотреть.
  – Прибью! Стоп, ты не шутишь? У неё, действительно, что-то выдающееся?
  – Представь себе.
  – И что именно? Только не говори, что она ухитрилась создать что-то особенное в рамках своей любимой тематики.
   – Попытайся представить непредставимое, но это сделано не выходя за рамки этой самой темы.
   – Повторяю, что именно там такое?
   – Софи. У меня есть шпионский фотоаппарат в перстне, - вертит перед лицом сестры кистью руки, - надеть забыла. Да и не помню, заряжен ли он. Словесное описание картин и вовсе моя слабая сторона. Сходи к ней, да посмотри.
   – Ты издеваешься?
   – Ну, так ночью через окно залезь. Ты же весьма гибкая. Или просто через дверь зайди. Она не запирается. Кислоту, чтобы картину испортить ты, думаю, и без меня найдёшь. Правда Эрида потом будет очень сильно плакать, но ведь для победы все средства хороши?
  Софи призадумывается. Иногда лучше не спрашивать, с чего сестрёнка пришла к тем, или иным выводам, а просто принять их, как данность. Это как аксиома, доказательства не требуются. Сказала разноглазая создала шедевр — значит это так и есть. То, что сама Софи собирается представить — просто очень сильная работа. Даже не из тех, что получаются пару раз в год. Софи рассчитывает на одно из призовых мест, главным образом, из-за своей безупречной технике.
  Хотя, надо бы помнить. Одной техники маловато. Та же сестрёнка в своё время выехала именно через выплеснутую клокочущую энергию. Хотя «Лисичка» по технике исполнения была куда выше.
  Но витавшую в воздухе атмосферу далёких гроз Маришка тогда сумела передать точнее.
  Что же там ухитрилась сотворить разноглазая?
   На самом деле, надо подумать о ночном визите. Без кислоты, разумеется. Но есть одна, крайне трудноразрешимая проблема. Эрида, хоть и соня, спит очень чутко. У Софи крайне маленький, стремящийся к нулю, опыт проникновения в чужое жилище без приглашения.
   – Чего задумалась? Подбираешь, какая кислота лучше всего портит краску?
   – Сказала бы я про твою кровожадность.
   – Я разве хоть раз кровь помянула? Признай же, обычным в вашей среде методом ты ей сделать ничего не сможешь. Совершеннее, чем она что-либо создать ты не в состоянии.
  – Чтобы создавать, надо хотя бы знать, с чем состязаться.
  – С гениальностью Эриды. С чем же ещё?
  – Я сама...
  – Хвастливая очень. Думаешь, я не знаю?
  – Хорошо. Хоть примерно опиши, что ты там видела. И не надо говорить, будто не запомнила. У тебя тоже фотографическая память. Ты рассказывай, а я, - вытаскивает из сумки блокнот, - буду пытаться изобразить, что именно ты видела. Надо же знать, с чем мне предстоит противостояние.
  – Я же сказала, бессмысленное будет состязание, - устало машет рукой Марина, начиная рассказ.
  Что там именно вышло у разноглазой становится понятно довольно быстро. Что у Инри крайне живописный взгляд, знает и так. С цветовой гаммой и техникой всё становится понятно ещё быстрее, излюбленные приёмы Эр Софи прекрасно известны. Обратное тоже верно. Вот только не до конца ясно только главное — что именно там сыграло так, что даже чёрствую Младшую проняло?