Спасибо за продолжение
мне кажется ни одно из предложений не пройдёт( с каких это пор власть сама себя будет ограничивать, да и нет там "исполинов духа")

Лед тронулся, господа присяжные заседатели!   

Выкладываю еще один фрагмент:

Глава 20. Фальстарт

20.1.

Заскочив в партком ВСНХ, чтобы уплатить членские взносы, и собираясь уже покидать помещение после исполнения «партийного долга», я слышу в спину голос секретаря парткома, только что с лязгом положившего телефонную трубку на рычаги:
- Виктор Валентинович! Постойте!
Оборачиваюсь, вопрошающе вздергивая брови:
- Что такое?
- Звонили из секретариата ЦК. К нам завтра прибудет комиссия по чистке…
- Так ведь чистка начинается только в будущем году? – недоумеваю я.
- Мне сказали, - секретарь парткома немного растерян, - что у нас проведут пробное заседание в порядке подготовки к всесоюзной кампании. И непременно вас просили быть, - еще более растерянным голосом произносит он.
«Ежов!» - молнией проносится у меня в голове. – «Сработало! Но… лучше, чтобы он начал с кого-то другого. А то, обжегшись на мне, он станет осторожничать, и не вляпается так, как мне хотелось бы». Вслух же произношу:
- Никак не выйдет. Я уже сегодня вечером отбываю в командировку. Так и сообщите товарищам из секретариата.
- А вернетесь когда?
- Не раньше, чем через неделю. А то и через две.
И я отправился в свой кабинет, оформлять себе командировку на многострадальный артиллерийский завод Новое Сормово, он же №92. Разумеется, о командировке надо было поставить в известность непосредственного начальника, то есть Григория Константиновича. От него вопросов не было – о ситуации на этом заводе он уже был наслышан, и не удивился тому, что я намереваюсь отправиться туда, чтобы самому разгрести хотя бы некоторые проблемы.
Несмотря на то, что Новое Сормово уже не производило такого поистине удручающего впечатления, как в мой первый визит, работы еще было непочатый край. Надо отдать должное новому руководству завода – крыши уже не текли, оборудование по двору в лужах не валялось, а организацию заработной платы, нормирования, учета, технического контроля, инструментального хозяйства удалось более или менее втиснуть в правильные формальные рамки. Однако инерцию неразберихи и безответственности в поведении людей удавалось преодолеть не так легко и быстро.
Не особо радовал и появившийся наконец на заводе Отдел главного технолога. В том числе и по причине отсутствия этого самого главного технолога, которого замещал временно исполняющий обязанности, только что закончивший машиностроительный техникум и об обязанностях технолога, пусть и для временного исполнения, имевший самое смутное представление.
Поэтому две недели пребывания в Сормово я посвятил в основном натаскиванию этого паренька: объяснял ему, как надо обеспечивать технологический процесс, что такое контроль технологической дисциплины, и какими путями технологический процесс можно совершенствовать. Начинать пришлось с азов – парень, как оказалось, толком и не представлял себе техпроцесс изготовления артиллерийских стволов. Даже я знал об этом гораздо больше, хотя и мои знания были крайне поверхностными и отрывочными. Пришлось буквально брать за жабры главного инженера и заставить его плотно позаниматься с врио главного технолога.
- Поймите, - втолковываю ему, - готовый технолог нам в руки не свалится, как манна небесная. Нет другого выхода, как слепить его из того, кто есть. А иначе технологический процесс так и будет хромать.
Протянув, сколько можно, возвращаюсь в Москву, не дожидаясь гневных телеграмм от Орджоникидзе. Испытывать терпение начальства мне не хотелось, поскольку наверху других защитников у меня, в общем-то, не осталось.
Ждать реакции Ежова на мое возвращение оказалось недолго. Уже на следующий день – это была пятница, 20 октября, - мне звонит секретарь парткома и сообщает, что комиссия по чистке назначает партсобрание аппарата ВСНХ на ближайший понедельник, сразу по окончании рабочего дня.
- И прошу вас быть обязательно! – добавляет он довольно жестким тоном.
- Разумеется, - нейтральным голосом отвечаю ему.
Само собой, я подготовился к заседанию комиссии по чистке. Прокрутил в голове, что и как буду отвечать на обвинения, состав которых мне был известен – еще бы, ведь я же сам их и готовил! Заранее составил и списочек документов, которыми буду отбиваться, но собирать их не стал: ведь по идее, я не должен знать, что мне предъявит Ежов. Так что документальное опровержение – это будет уже второй акт драмы.
Между тем Ежов при содействии Агранова тоже подготовился. Бумажки на иностранных языках были снабжены переводами, от имени Секретно-политического отдела в различные ведомства пошли запросы. Выезжал ли такой-то в загранкомандировку? В какие числа? В какую страну и город? Где останавливался? Каков размер полученных им валютных командировочных?..
Ответы вполне удовлетворяли Ежова. По датам все сходилось, а счета за фешенебельные гостиницы, в которых командированный не должен был жить, за дорогущие рестораны, в которые ему не на что было бы пойти, да многочисленные счета за такси говорили о том, что рыльце у проверяемого в пушку. А еще были подозрительные банковские переводы, и не только…
Конечно, доскональную проверку Агранов организовать не мог. Полноценной закордонной агентурой СПО не располагал – так, несколько стукачей в заграничном аппарате Коминтерна. Их на такую проверку не подпишешь. А действовать через ИНО или сектор внешней контрразведки в ведомстве Артузова ни Агранову, ни Ежову совершенно не хотелось. Да Ежов и не подозревал о самом существовании внешней контрразведки.
Между тем сектор внешней контрразведки уже занимался проверкой тех же самых документов – не всех, а лишь тех, что были предъявлены десять дней назад командарму М.К. Левандовскому и комкорам И.Н. Дубовому, В.М. Примакову и С.П. Урицкому. Об этом Артузова просил сам Михаил Васильевич Фрунзе. Разумеется, такой же проверкой занималось и РУ РККА. Агранов ничего не знал ни о факте проверки, ни, само собой, о ее результатах, до которых, впрочем, было еще далеко.
Фрунзе сохранял внешнее спокойствие, но внутри у него все кипело. Все четверо попавших под подозрение проходили весной и летом стажировку в рейхсвере, в том числе обучение в Академии Генерального штаба. А Примаков перед этим проучился в этой академии почти два года. Правда, согласно Версальскому договору и Генеральный штаб, и академия были ликвидированы. Однако как Генеральный штаб фактически продолжал существовать под скромной вывеской Войскового управления, так и академия продолжала функционировать. Командиры привезли из Германии подробнейший и весьма ценный отчет о методах обучения командного состава в рейхсвере. Надо было, по возможности, использовать этот опыт и в РККА – и вот ценные кадры попали под огонь политических обвинений со стороны партийного чинуши Ежова. Он, зараза, потрясал документами, чуть ли не орал о неопровержимых уликах, доказывающих разложение красных командиров, если не что похуже.
И Левандовский, и Дубовой, и Примаков с Урицким на партсобрании Наркомата обороны горячо все отрицали. Исключение из партии, предложенное Ежовым, не прошло – проголосовали решение отложить до получения объяснений проверяемых, подкрепленных официальными документами. Тут Фрунзе смог настоять на отправке запроса в посольство в Берлине, что давало возможность взять паузу. Но Ежов своей властью – а полномочия такие у него были – вынес решение об отстранении всех четверых от исполнения служебных обязанностей.
После собрания Фрунзе увел обвиняемых командиров в свой кабинет.
- Вы что творите, парни? – тихим, но не предвещавшим ничего хорошего голосом, в котором чувствовалось приглушенное рычание дикого зверя, начал он. – Что это за гулянки по отелям и прогулки на такси? Как ты мог, Мишка?! – он вцепился взглядом в Левандовского, который был руководителем делегации.
Тот уже не кипятился, как только что на собрании, а нарочито спокойным и даже малость презрительным тоном произнес:
- Цена этим ежовским бумажкам – дерьмо. Какие, к лешему, отели, если у нас там минуты свободного времени не было? Мотались между офицерской казармой и полигонами. Какие такси, какие рестораны?
Туту в разговор вступил Семен Урицкий:
- Михаил Васильевич, если бы Ежов нам всем скопом гулянку в ресторане приписал, то можно было бы сказать, что вот сговорились мы и все отрицаем, чтобы отмазаться. Но он же одному Примакову ресторанные счета предъявил, а ведь мы на полигоны всегда вчетвером выезжали, и в казарме жили вместе, так что по одиночке никуда ни один из нас смыться не мог, по-тихому от остальных. У немцев в армии порядок такой, что не забалуешь. Одно слово – орднунг!
- Ладно. – У Фрунзе слегка отлегло от сердца. Может, и не брешут, и все эти ежовские бумажки и в самом деле кем-то состряпаны с целью бросить тень на его кадры? – Пишите объяснительные. Четко, подробно, в деталях!
Из написанных тем же вечером на скорую руку объяснительных записок председатель Реввоенсовета понял, что по крайней мере часть предъявленных документов – липа. Ну, не мог Левандовский снимать роскошный номер в Kurhaus Schatten, в то время как вся четверка без исключения уже второй день проживала в палаточном лагере, наблюдая за учениями на войсковом полигоне. А Ежов-то как все расписывал – самый фешенебельный отель в Штуттгарте, с видом на дворец Вюртембергского короля! И не мог Примаков подписывать в Штуттгарте какой-то там банковский документ в то время, как они, опять же все вместе, ехали в поезде в Берлин. И теперь Михаил Васильевич с нетерпением ожидал дополнительных документальных подтверждений от Берзина и Артузова, а также от военного атташе в Берлине, чтобы можно было как следует прищемить наглецу Ежову хвост.