Я помню эту статуэтку с давних пор, вернее сказать – столько, сколько помню себя. Небольшая, сантиметров двадцать, бронзовая фигурка Дон Кихота с раскрытой книгой в руке. Он замер в вальяжно-расслабленной позе, словно опершись о невидимую стену, устремив взгляд в раскрытую в правой руке книгу, левая, отведена в строну, будто дирижируя ритмом написанного в манускрипте сонета. На голове цирюльничий таз, а на боку длинный и тонкий меч. Её подарили моему деду на какой-то из юбилеев – где-то в середине пятидесятых годов. Это был не просто абы какой подарок, ну, в смысле «на и отвяжись, юбиляр… Понимаешь ли тут…». Внутри, по кругу колоколообразной подставки, на которой и был пришпандорен знаменитый идальго, была выгравирована странная, как мне тогда казалось, надпись – «Дон Кихоту от Дон Кихота Ламанчского». Это уже позже, через многие - многие годы я понял смысл этой надписи обращенной именно к Дон Кихоту, к сухощавому, небольшого росточка человеку, с распахнутыми, в постоянном восторженном удивлении, юношескими глазами. Со смешными, старомодными манерами и удивительно правильной, словно сошедшей со страниц классиков, речью. Полным бессребреником, бесстрашно бросавшимся, потрясая своим смешным копьецом, на бастионы ветряных мельниц бытия. Надпись была обращена к моему деду… Но это так, к слову. Сама статуэтка, вот о чем речь. Было в ней нечто странное, мистическое, как теперь модно выражаться. Рука сама тянулась к стеллажу, напрочь игнорируя разбросанных  на полу солдатиков, машинки и прочие элементы услады детства. Тяжелый металл приятно холодил пальцы, трепетно ощупывающие потускневшие доспехи. Кираса, наплечники, поножи… Рыцари, драконы, спасенные девы, подвиги и приключения. Какой мальчишка не бредил всем этим? Но самое интересное было в другом: нужно было вытащить маленький меч и, поднеся статуэтку к уху, словно морскую раковину, слегка ударить им по подставке. Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Откликалась на удар старая бронза. И пока звук не затих, надо было плотно закрыть глаза и вслушаться в затухающий звон. И тут же, где-то в глубине, вдруг прорежется тяжкая дробь сотен копыт, лязг мечей, треск ломающихся от удара копий. Потянет едким лошадиным потом и горьким дымом пылающих замков. Еще мгновенье, и вот ты уже в седле, на плечи давит тяжелый шлем, тянет руку большой круглый щит, ветер в прорезь забрала, и вперед! Вперед! Туда, где в бешеном хороводе развиваются яркие плащи, сверкают доспехи, взлетают вверх мутные от крови клинки… Дзи-и-и-нь… Звон затих… А ты все сидишь на пыльном ковре, с плотно сжатыми веками, стараясь изо всех сил удержать призрачные видения… Мальчишеские мечты… Загадочная была эта штука – статуэтка. Волшебная…

                                                                                                                                                *****
Старая, облупленная дверь тяжко вздохнула, пропуская внутрь. Длинный полутемный коридор, рассохшийся, в пятнах известки, паркет, межкомнатные двери, с треснувшими стеклами, легкий серый налет пыли, и запах… Запах чужих людей, запустения и одиночества.
- Вы когда будете уходить, дверь не захлопывайте. Сейчас строители должны подойти… - маленький, суетливый риэлтор вопросительно взглянул на меня, и зачем-то подергал ручку кухонной двери.
- Да – да… Конечно… Я буквально на несколько минут. Просто посмотреть… Мы тут жили, когда-то…
- Ну да, ну да… Так дверь-то не захлопывайте, хорошо? – он резко повернулся и выскочив на площадку, дробно застучал каблуками вниз по ступенькам. Эх… Сколько же я здесь не был? Лет тридцать? Да нет, пожалуй, все сорок… Целую жизнь тому назад… Я побрел, переходя из одной комнаты в другую. Остатки чужой, рассохшейся мебели, старые тряпки, разбросанные по углам, рухлядь, кудри оторванных обоев, свисающие с грязных стен. Тут не осталось уже ничего, что хоть как-то, даже отдаленно, напоминало бы дом в котором я вырос. То самое – «родное гнездо», огромную и немного старомодную профессорскую квартиру – обиталище большой, гомонливой семьи. Да что там семьи – целого клана! Со своими традициями и обычаями, с кучей друзей, и друзей их друзей, наполнявших комнаты гулом голосов, смеха, а когда и рыданий. Клана, сплоченного вокруг своего патриарха – моего деда. И вдруг, в одночасье, все, что казалось незыблемым, вечным – все рухнуло. Разлетелось в мелкие дребезги, сначала страна, а потом, со смертью патриарха, и клан… И не осталось ничего, даже призраков… Страшная это штука – время…
Я повернулся, собираясь уйти, и вдруг, в самом углу короткого коридорчика, перед кухней, под повисшей на одной петле дверью антресолей, маслянисто блеснул металлический предмет. Отодвинув ногой кипу, перевязанных бечевкой, старых журналов я наклонился и поднял его. Ёксель моксель… Не может быть! Как, откуда? Каким образом она могла сохраниться, после стольких немыслимо долгих лет? Слегка позеленевший от жизненных невзгод и коллизий, благородный идальго, все так же, как и в далеком детстве, увлеченно всматривался в открытую книгу. Пальцы снова коснулись доспехов, пробежались по наплечникам, кирасе, и потянули из колечка маленький меч. Губы сами собой расплылись в идиотски – счастливой улыбке, я поднес статуэтку к уху и легонько ударил мечом по подставке, закрыв глаза. Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Отозвалась старая бронза…

                                                                                                                                     *****
Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Восхитительный запах пышущей жаром кулебяки ударил в ноздри, заставляя резко открыть глаза. Что за… Я сижу за длинным столом, накрытым ослепительно белой, крахмальной, скатертью. Справа, сверкает, начищенный до зеркального блеска, бок здоровенного самовара. Стол уставлен всевозможными закусками на белом, с аляповатыми синими цветами, фарфоре. Посередине высятся несколько, странной, конической формы, бутылок… Да и сам стол… Край столешницы чуть не до середины груди, и это с моим-то, почти двухметровым ростом… Стоп! Стоп! Какой на фиг рост, взгляд упал на руки – на две маленькие, детские ручки, сжимающие надраенные серебряные нож и вилку… Да что же это со мной! Где я нахожусь?! Мысли, словно тараканы на свету, прыснули в разные стороны. Спокойно! Только не паниковать! Приказал я себе, что есть сил сжав в руках вилку с ножом. Опять, как в детстве, видения и мечты? Да кой черт – видения! Все до жути материально… Ощущения, запахи, звуки… Я осторожно обвел взглядом вокруг: большая светлая комната с высоченным, метров под пять, потолком, стены, в кремовых, в полоску, обоях, тяжелая мебель, блестящая изразцами голландская печь, четверо незнакомых мужчин, сидящих вместе со мной за столом… Что это за место? Никогда не был… Хотя… Все кажется, почему-то, страшно знакомым… Да нет, бред! Не был я здесь никогда, да и мужиков этих не знаю. Стоп! Как же не знаю?! Нет, двух-то, сидящих у дальнего края стола, действительно не знаю. А вот остальных… Вот, прямо передо мной, слегка склонив голову к плечу, поблескивает тонкой оправой очков человек в серой суконной рясе. Длинные, до плеч, волосы, небольшая «чеховская» бородка… Это же папа Леша! А рядом с ним - по правую руку, ехидно ухмыляется в слегка закрученные вверх, «английские» усы, мужик в сахарно-белом, морском кителе – мой дядя Анастас… Отставить! Какой на хрен, папа Леша, какой, к дьяволу, дядька Анастас! Папа Леша – так называл своего отца мой дед! О, господи… Кто же я сейчас… Судорожно сглотнув внезапно появившийся в горле ком, я откинулся на спинку стула, ошарашено переводя взгляд с одного предмета на другой.
- Э нет, ваше сиятельство! Вы в корне неправы! Народ наш, благословенный, не смуты ищет, а напротив - справедливости и правды! – протяжно растягивая букву «о» вещал высокий, широкоплечий человек, с широкими, «моржовыми» усами и густой, разделенной посередине пробором, шевелюрой.
- Ах, вот как это называется! – ехидно ухмыльнулся моряк, - Да нет, я не против правдоискательства, уважаемый Алексей Максимович. И, кстати, поэму Вашу – «Песнь о буревестнике», почитаю одним из сильнейших произведений русской словесности. Но вот почему-то поиски эти, у нас, всегда заканчиваются «красным петухом» да реками крови. Не странно ли?
- А как Вы хотели? – перебил его второй собеседник, с тонкими, пшеничного цвета усами и остроконечной, совершенно «мушкетерского» вида, эспаньолкой, - Только через кровь и лишения можно обрести свободу! Только так, и никак иначе!
- Ну – ну, господь с вами, - махнул в его сторону рукой священник, - Это в Вас, господин Бальмонт, непокорные предки шотландские говорят. А русскому человеку, насилие не свойственно. Противно это духу и вере нашей православной. Так-то, батенька! – он грустно улыбнулся и перевел взгляд на меня.
- Ой! Гася, милый! Что это с тобой? Побледнел-то как… Нездоровится?
- А-а-а… Нет… Нет… - с трудом выдавил я, - Все в порядке… Жарко…
- Ну-ка, выпей-ка морсу, - он взял тонкий хрустальный графин наполненный ярко малиновой жидкостью и потянулся к моему стакану, слегка стукнув горлышком о его край. Дзи-и-и-нь… Отозвалось на удар стекло.

                                                                                                                                    *****

Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Пронизывающий насквозь ветер, швырнул в лицо заряд мелкого холодного дождя вперемешку с колючими кристалликами ледяной крошки. Холод… Собачий холод… Туманная пелена перед глазами лопнула, словно мыльный пузырь... Где я?! Куда занесло?! Резкий взгляд на руки – бурые нитяные перчатки, рукава черной, в мелких кляксах подсыхающей грязи, суконной шинели с тонкими малиновыми кантами по обшлагам. За плечом тяжелая, длинная трехлинейка, с примкнутым трехгранным штыком… Шеренга… Справа и слева мокрые, бледные мальчишеские лица под блинами фуражек, а прямо передо мной, метрах в десяти, могучая стена из красного кирпича с мощными, раздвоенными на манер ласточкиного хвоста, зубцами. Перед строем – группа тихо переговаривающихся между собой офицеров, в сочащихся влагой серых шинелях, с саблями на боках. Вдруг, один из них, крепко сбитый, невысокий офицер с двумя малиновыми просветами на гладких, защитного цвета, полевых погонах, резко рубанул рукой воздух и, круто повернувшись, подошел к строю.
- Смирно! – его громкий голос словно арапником стегнул по шеренгам.
- Господа юнкера и кадеты, слушать боевой приказ! Приказываю: кадетам старших классов и юнкерам первого года обучения сдать оружие и сняв знаки различия, группами – не более трех человек, покинуть территорию Кремля через Константино-Еленинские ворота. Остальным – занять оборону! – строй вздрогнул, загомонил десятками голосов, заколыхался дикобразьей шкурой примкнутых штыков.
- Отставить!!! – во всю мощь своих легких рявкнул полковник, раздувая ноздри, - Отставить балаган! – он шагнул вперед, и вдруг, как-то неожиданно, опал плечами, словно сдувшийся воздушный шарик.
- Господа, - тихо проговорил он, - Я ни в коей мере не умоляю вашу готовность встать на защиту отечества в это страшное, и такое тяжкое для державы время. Я знаю, среди вас нет трусов и подлецов, прячущихся за спинами своих товарищей… И поверьте, ваш черед тоже придет… Не минет вас чаша сия… - он тяжело вздохнул, и пристально оглядел шеренги стоящие перед ним, - Но не сейчас… - офицер снова подобрался и резко обернувшись назад приказал, - Прапорщик Померанцев, собрать оружие!
Дьявольщина! Где ж это я… Нет, не я, а он – мой дед… Или все-таки – я? Тьфу ты, совсем запутался! Я напряженно шарил глазами вокруг. Красная стена, зубцы… Полковник приказал покинуть Кремль – значит Москва? Но когда, в каком году? И если я, это он, то… Дед никогда, ни одним словом не упоминал об этом… Или я забыл? Резкий рывок за ружейный ремень вывел меня из ступора бесполезных гаданий.
- Сдайте Ваше оружие, кадет! – прозвучал из-за спины усталый голос.
- А-а-а… Что? – я обернулся.
- Вашу винтовку и подсумки, кадет, - высокий, сутулый парень, максимум года на три постарше меня, в мокрой серой шинели, с одной маленькой звездочкой на мятых погонах, нетерпеливо притопнул ногой.
- Да-да… Конечно… Извините… - я сдернул винтовку с плеча и, не удержав, стукнул стальным затыльником о брусчатку. Дзи-и-и-нь… Лязгнула мокрая сталь…

                                                                                                                                              *****

Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Зазвенела чайная ложка, размешивая густой, бордово-коричневый чай в тонком стакане вставленном в почерневший от времени мельхиоровый подстаканник. Небольшая, казенного вида комната. В углу могучий, как крепостной бастион, сейф, пара пыльных канцелярских шкафов с давно не мытыми стеклами, два стола… Справа от меня небольшой, заваленный пухлыми папками «бухгалтерский» столик, за которым скрипит пером, разбрызгивая мелкие кляксы, какой-то субтильный деятель, с густо набриолиненными, жидкими, волосами в серой, мятой косоворотке. Прямо передо мной еще один стол – монументальный, с огромной, словно палуба авианосца, столешницей, на которой громоздятся несколько, архаичного вида, телефонных аппаратов, затейливый письменный прибор и, как сказали бы сейчас, «гламурное» пресс-папье из розового, в темных прожилках, мрамора.  Над ним, в простенке между двух стрельчатых окон, поясной портрет вождя всех народов… Дьявольщина! А сейчас-то я где?! Уже по привычке бросаю быстрый взгляд на руки. Руки как руки, ничего особенного, вот только почему-то кисти дрожат мелкой, противной дрожью. Человек сидящий за этим, монстрообразным, столом сделал шумный глоток и, отставив в сторону стакан, уставился на меня, слегка склонив голову на плечо. Лет под пятьдесят, грубое, словно рубленное топором, лицо, темно-оливковый френч с тремя рубиновыми шпалами в малиновых петлицах, на рукавах небольшие овальные шевроны с мечом, щитом и надписью – НКВД по нижнему краю… Вот это да… Вот это я попал, так попал… Человек перевел взгляд на бумаги, лежащие перед ним на столе, и пошебуршав страницами вытянул желтоватый лист.
-  Та-а-кс, - протянул он, - Идем дальше. В двадцатом году вы состояли в должности пулеметчика Старицкого ЧОНа, так?
-  А-а-а… Кх-х-хе… Да, - с трудом произнес я, проталкивая слова через сжавшееся от неожиданного спазма горло.
- Угу… И с кем изволили воевать?
- Обороняли город от банд дезертиров…
- Ладно, - он снова порылся в бумагах, - А в двадцать девятом году вы состояли ассистентом профессора Мантейфеля на кафедре биологии, где и организовали троцкистский кружок. Так?
- А-а-а… Да… То есть – нет! Никакого кружка я не организовывал! Просто работал у профессора, в экспедиции ездил…
- В экспедиции, говоришь. Ну-ну… - он пожевал губами и повернулся к сидевшему за канцелярским столиком человеку.
- Слышь, Семенов! Сгоняй-ка в буфет, набери кипяточка.
- Так это, Пал Маркович, они ж его только поставили, минут через двадцать будет, - пропищал из своего угла субтильный типус.
- Сходи, говорю! – прикрикнул мой визави.
- Иду, иду… Покоя от вас нет… - пробурчал Семенов, вылезая из-за стола. Следователь молча проводил глазами своего коллегу и, подождав пока закроется дверь, снова взглянул мне в глаза.
- Э-эх, Генрих Григорьевич, товарищ Ягода… Не тем мы занимаемся… Не тем… - едва слышно, думая о чем-то своем, проговорил он, - Скажите, вы ведь этот… Как его… Зверовед? – он снова сфокусировал взгляд на мне.
- Охотовед… - ответил я.
- Ну, да все равно. Вы вроде в экспедицию собирались?
- Да, на Баргузин, через две недели…
- Тогда так, - он открыл ящик стола и вытащил наружу небольшой прямоугольный квиток. После чего взял ручку, и макнув перо в чернильницу, что-то быстро нацарапал на нем, и щелчком ногтя перебросил ко мне.
- Вот пропуск. Берите и езжайте на этот ваш Баргузин. Только не через две недели, а самое позднее к завтрашнему утру. Иначе… Иначе сами понимаете… - он потянулся к краю стола и взяв в руку стакан, помешал ложечкой бордовую жидкость. Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Ответило тонкое стекло.

                                                                                                                                          ****
Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Загудела сталь, и буквально в сантиметре от моего лица образовалась ровная строчка аккуратных, круглых отверстий. Черт бы вас побрал! Куда опять?! Как уж заведено, решил взглянуть на руки. И не смог… Что-то тяжелое прижимало мою голову не давая повернуть шею. Так, спокойно! Нужно оценить обстановку. Первое – я лежу. Второе – что-то не так со слухом, окружающие звуки пробиваются как будто сквозь толстый слой ваты. И еще, почему-то все время дрожит земля. Землетрясение? Да ну на фиг, какое еще землетрясение! И тут пришла боль… Такое впечатление, что кто-то льет мне на шею крутой кипяток! Напрягаю все силы и слегка поворачиваю голову. Прямо надо мной, в метре, не более, торчит блестящий металлический шток, по которому стекает желтоватая, маслянистая жидкость и тонкой струйкой льется за воротник. Это что ж за твою-то мать?! Точно! Не подводит память! Над моей головой висит, не раз виденный на военной кафедре универа,  разбитый откатник противотанковой пушки. Орудие явно лежит на боку, но что еще хуже, так это то, что я лежу прямо под ним! Надо выбираться. До предела скашиваю глаза, и в поле зрения попадает бок прожженной, засыпанной комьями земли, гимнастерки. Дальше – такая же грязная штанина галифе с рваной дырой на бедре, вокруг которой расплывается большое багровое пятно… Зараза! Не чувствую ни рук ни ног! Спокойно, спокойно… Приказываю себе, сейчас малехо отдохну и попробую вытащить руку. А это что еще за лязганье? И какие-то голоса… Совсем рядом…
- Командир! Тут один живой! – сквозь ватную глухоту пробивается голос.
- Вытягивайте, только быстро! Станину! Станину поднимайте! – чьи-то руки хватают меня подмышки и начинают тянуть по земле, периодически стукая каблуком сапога по затылку. Вот гады! Что, осторожней нельзя?! Надо мной склоняется перемазанное сажей лицо в черном рубчатом шлеме – танкист…
- Ты как, лейтенант?! – кричит человек, - Жив? – видно, что орет, но почему так тихо?
- Оставь его, контузия, все одно ни хрена не слышит!
- Так куда его?
- Куда, куда… Давай в танк, на пол, под ноги кинем. И валим, валим парни! Сейчас тут фриц все с землей смешает! – меня опять хватают под руки и куда-то волокут. Боже, как больно… Полумрак, щека упирается в рубчатый, отвратительно пахнущий соляркой, стальной лист. Немного впереди, в поле зрения, чей-то сапог, лежащий на небольшой металлической педали. Вот нога нажимает на педаль, и пол вздрагивает. Бьет в ноздри пороховая гарь и, чуть блеснув в полумраке лоснящимся боком, прямо у лица, бьется донцем об пол горячая снарядная гильза. Дзи-и-и-нь…  Гудит сталь…

                                                                                                                                         *****

Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь… Мелодично звякают старые часы на стене. Мягкий свет неяркого осеннего солнца, пробивается через легкие тюлевые занавески. Я сижу в глубоком, удобном кресле напротив работающего телевизора. Ну что? Взглянем на руки? Ух, ты… Тонкая пергаментная кожа, коричневатые пятна… Что ж случилось то? Не руки, а какие-то птичьи лапки. Да и черт с ними… Вон лучше глянем что в ящике показывают. Дьявол! Ни черта не разберу… Что ж видно так плохо? Как в тоннеле… Так, ну и что там? Какое-то большое белое здание, языки пламени из разбитых окон. Наверху, на самой крыше, на тонком шпиле развевается трехцветный флаг. Не может быть! Откуда тут такое знакомое, с самого детства, знамя исчезнувшей империи? Что за бред! И почему внизу, на набережной, танки?! Опять война? Уф… Что-то трудно дышать… И со светом, явно не так… Откуда эта темнота? Черный тоннель… А ведь я лечу по нему! Лечу!!! Туда, где страшно далеко мерцает яркое, искрящееся пятнышко… Дзи-и-и-нь… Дзи-и-и-нь…

                                                                                                                                                *****

Я открыл глаза и уставился на грязную, обшарпанную стену коридора. Голова гудит, что твой набатный колокол, да еще и кружится, зараза. Нет, определенно, пора заняться здоровьем, а то и до кондратия недалеко! Пора подниматься, строители явятся и на тебе – взрослый, и что самое удивительное – трезвый дядька, валяется на грязном полу. Не комильфо, совершенно не комильфо!  Так, погодь, а что же это было со мной? Мистика какая-то… Я что же, прожил чужую жизнь? Да нет, так не бывает! Или бывает? Кому ж верить, как не себе? Стоп! А может я все еще брежу? Да нет, вот же она – наша старая квартира, ничего не поменялось, слава богу! Уф… Я качнул головой и с кряхтением поднялся на ноги. Нет, вот она  - неизменная реальность. Пусть так уж и будет… А то… А то и в психушку загреметь не долго. Я в последний раз окинул взглядом наш старый дом и повернувшись к двери, вдруг, обнаружил что все еще сжимаю в руке старую статуэтку. Усмехнувшись я повернул подставку к себе и… И почувствовал, как предательски задрожали колени. Изменилось! Изменилось, твою то в душу! Надпись, выгравированная по внутреннему кольцу подставки, была другой… «Дон Кихотам, от Дон Кихота Ламанчского» обращался во множественном числе неизвестный даритель. Я замер не в силах отвести взгляда. Так что же получается – я прожил, прочувствовал, испытал, воспоминания моего деда? Это все было на самом деле?! И что же, теперь и мои воспоминания каким-то образом заключены тут, в этом позеленевшем куске бронзы? Не может быть… И как же проверить? Я еще раз провел пальцами по доспехам идальго и открыв сумку, бережно опустил вещицу на дно. Как проверить? Да просто! Я подарю ее одному человеку - своему внуку!