Глава 2 (ч. 2)

1826 г. Санкт-Петербург.
Пансионат для детей состоятельных
господ.

Осень, ветер гоняет по улице облетающую листву. Возле парадного входа в пансионат остановилась карета, из которой вышли двое: Алексей Перовский - богато одетый сорокалетний мужчина приятной наружности, мягкие черты лица, густые и волнистые каштановые волосы, густые бакенбарды и его племянник – девятилетний мальчик Алешенька, внешностью очень похожий на дядю.  Перовский взял Алешеньку за руку и повел к дверям пансионата. 
Мальчик не сопротивлялся и не плакал, но выражение его лица – печально, а плечи опущены:
- Дядя Алексей, может, не пойдем туда? Я домой хочу... К маме...
- Алешенька, ну ты же знаешь: это невозможно! Мама больна, мне некогда... К тому же, ты тут ненадолго. Я клянусь, что как только это будет возможно, я тебя сразу заберу! Ну... Ты же мужчина, в конце-то концов!
Плечи Алешеньки «поникли» еще больше, он печально вздохнул и послушно пошел рядом с Перовским к двери.
- Постой-ка, я знаю, как поправить твое настроение... Вот! – Остановившись на мгновение, Перовский достал из кармана золотой империал.
При виде крупной золотой монеты Алешенька  слегка оживился:
- Мне? Целый империал?
- Тебе! – Дядя вложил монету в ладошку мальчика, Алешенька зажал её в кулаке, и они вместе вошли в пансионат.

***

В классе сидели девятилетние мальчики, и что-то старательно выводили перьями в тетрадках, высунув от усердия языки. Лишь Алешенька мечтательно пялился в окно, за которым на улице хлопьями шел снег.
Стоящий перед грифельной доской учитель - тощий и желчный мужчина неопределенного возраста, взял в руки звонок-колокольчик:
- Урок окончен, ребята - все свободны! Вновь встретимся с вами после каникул!
Мальчики повскакивали со своих мест и с шумом и гамом кинулись к выходу из класса. Лишь невеселый Алешенька, под пристальным взглядом учителя, не спеша вышел из класса последним.
В коридоре Мальчиков разбирали на каникулы родители. За Алешенькой никто не приехал – он печально оделся в сторонке от веселой суеты и вышел на улицу, на задний двор. На заднем дворе расположился курятник, возле которого «паслись» курочки, среди которых бегала и черная курица-хохлатка – любимица Алешеньки. Завидев мальчика, она стремглав кинулась к нему, словно только и ждала его появления.
Алешенька, заблаговременно вынувший из кармана припасенную с завтрака хлебную корочку, присел на корточки, погладил любимицу по хохолку и принялся угощать её крошками:
- Чернушка моя...
Мальчик не видел, как из кухонных дверей на задний  двор выбралась толстая и сварливая кухарка-чухонка с ножом в руке.
- Алешшя! – с чудовищным акцентом позвала она мальчика. - Хаватай эту куриссу!
Алешенька испуганно вздрогнул и обернулся. Увидев кухарку с ножом, он резко оттолкнул черную курицу от себя:
- Беги, Чернушка, беги!

Курица, как падающий метеор, сорвалась с места – кухарка за ней. Кульбиты и кренделя «выписываемые» кухаркой, не помогли ей поймать курицу, но пару раз она чуть было не схватила её.
Неожиданно в голове Алешеньки раздался голос отчаявшейся Черной курицы, слышимый лишь ему одному:
- Алеша, спаси Чернуху! Кудуху, Чернуху, Чернуху!
Алешенька, громко всхлипывая, побежал к кухарке и бросился к ней на шею в тот самый момент, когда она почти схватила черную курицу за крыло:
- Милая Тринушка! Пожалуйста, не тронь мою Чернуху!
От неожиданности толстуха упустила из рук курицу, которая взлетела на кровлю сарая и там продолжила громко кудахтать.
- Руммаль пойс!  – Кухарка, недовольно выругавшись, стряхнула мальчишку с шеи. - Вотта я паду кассаину и пошалюсь. Шорна курис нада режить... Он леннива... он яишка не делать, он сыплатка не сижить.
Прицепившись к полам платья кухарки, Алешенька заныл:
- Душенька, Тринушка! Ты такая хорошенькая, чистенькая, добренькая... Пожалуйста, оставь мою Чернушку! Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра!
Алешенька вынул из кармана империал, который не так и не разменял за полгода нахождения в интернате. Кухарка исподлобья взглянула на золотую монету, воровато окинула окошки дома, чтобы удостовериться, что никто их не видит, - и протянула руку за империалом...
Алешеньке было очень жаль империала, единственной дорогой вещицы – он колебался, сжимая монету в руке так, что белели пальцы. Но, бросив взгляд на курицу и нож в руке кухарки,  он решительно вложил монету в её влажную ладонь. Кухарка быстро спрятала империал в складках платья, схватила первую попавшуюся под руку курицу и стремительно покинула задний двор. Едва кухарка скрылась за дверью, черная курица слетела с курятника и подбежала к Алешеньке. Мальчик, прижав курицу к груди, и не увидел, как её глаза загорелись изумрудным огнем.

***

- Так эта черная курица и есть тот искомый трикстер-проводник в мир маленького народца? – уточнил свои выводы Мор.
- Да. Кто бы мог подумать? – усмехнулся Дубельт.  – Всего - лишь курица…
- А кандидат на посвящение кроме «душевного порыва» должен был принести «в жертву» нечто очень для себя дорогое?..
- Да, вы как всегда догадливы, Герхард Алоизыч! Золотой империал, подаренный Алешеньке дядей, был ему очень дорог.
- Однако мальчишка сумел им правильно распорядиться! Так что же пошло не так? – поинтересовался Мор.
- Доподлинно мы этого не знаем: известно только, что ему удалось побывать в мире маленького народца и даже получить в дар от их короля некий артефакт – «конопляное зернышко» - исполняющий любые желания...
- Таки любые? – не поверил Герхард. 
- Думается, что их вариации очень широки, но они не должны затрагивать фундаментальные законы мироздания... Однако мальчишка неожиданно свихнулся: ночные кошмары, истерики, вплоть до падучей, энурез... Видимо не выдержал свалившихся на него испытаний. А после взбрыкнул его дядя, поставивший личные и семейные интересы выше интересов нашего общества! Все материалы по эксперименту и инструкции – в папке.
- Изучу самым тщательным образом, - заверил Дубельта Мор.
- Теперь непосредственно инструкции: отправляетесь в Италию, в курортный городок Комо. Наш объект будет там лечиться «виноградным соком» в составе малого двора цесаревича...
Мор в удивлении приподнял одну бровь:
- В составе малого двора цесаревича?
- Да-да, Герхард Алоизыч, хотя мы и исключили его дядю из нашего общества, он остался значимой фигурой... Как-никак сын самого Разумовского! Перовский пристроил племянника в ближний круг наследника престола... Поэтому действовать вам придется крайне осторожно!
- Я постараюсь.
- Постарайтесь, голубчик, постарайтесь! Да, и в Комо у вас будет помощник... Вернее, помощница...
Дубельт достал из тумбы стола резную шкатулку, которую передал Мору:
- Используйте её с очень большой оглядкой – только если не будет другого выбора...
- Понял.  - Мор приподнял крышечку шкатулки: на красной бархатной подушечке лежала измазанная краской обычная художественная кисть.
- Ваша задача – загнать объект в угол, создать ему такие условия, чтобы он проявил свои сверхъестественные способности! А они, я думаю, проявятся, как проявилась со временем его сверхъестественная физическая сила.
- Почему этого не было сделано ранее? – спросил Герхард. – Столько времени прошло…
- Был жив его дядя – теперь этой помехи нет.

Глава 2 (ч. 4)

- Я правильно понял: вы встретились с самим собой? – не моргнув глазом, уточнил дон Рошаль.
- Да, с самим собой! – продолжал настаивать Паткуль.
- У вас нет брата-близнеца, сеньор? – продолжал сыпать вопросами офицер.
- Никогда не было, либо я о нем ничего не знаю, - честно ответил задержанный.
- Продолжайте…
- Все! Дальше – сплошь пелена!
- Сейчас, тезка, я тебе эту пелену развею!  - Все присутствующие обернулись на голос: поглощенные рассказом Паткуля, никто не заметил, как в допросную комнату в  сопровождении солдат вошел живой цесаревич Александр, с целой, но замотанной окровавленной тряпицей, головой на плечах.
Цесаревич подскочил к Паткулю и, ухватив его за грудки, принялся трясти, зло приговаривая при этом:
- Убить меня задумал, мерзавец! Да я тебя в кандалы, в Сибирь…
Ошеломленные неожиданным появлением Романова, коего они уже успели «оплакать», Толстой и Виельгорский непонимающе уставились на цесаревича, не в силах проронить ни слова. Только Паткуль, голова которого моталась из стороны в сторону, тихо хрипел, с трудом продавливая возникший в горле комок:
- Голова… голова на месте! Сашка с головой!
- На месте? Да ты мне её чуть…
- Живой! – завопил во все горло Толстой, справившись с нахлынувшим волнением, заключив в медвежьи объятия  Паткуля с цесаревичем.
Через мгновение к ним присоединился и Виельгорский, что-то беззвучно бормоча.
- А ну-ка сели все и замолчали! – Громко хлопнул по столу рукой уставший от наблюдения взаимных лобызаний задержанных дон Рошаль.
- Да как ты смеешь?! – вскинулся Романов. – Перед тобой наследник Российского престола!
- Да неужели? – иронически вскинул брови полицейский офицер. – Согласно показаниям ваших товарищей, безголовый труп наследника Российского императора находится сейчас на леднике...
- Что за бред вы несете, сеньор? – слегка снизив тон, спросил Романов.
- Я сегодня только и занят тем, что слушаю всевозможный бред, - спокойно парировал дон Рошаль.
- Но я… это я, - слегка запнувшись, произнес цесаревич. – И голова у меня на месте…
- Выходит, что труп без головы - не ваш? – усмехнулся офицер.
- Конечно не мой, тысяча чертей! – не понимая, куда клонит полицейский, выругался наследник. – Да что здесь, в конце концов, происходит-то?
- Вот мы и пытаемся разобраться, сеньоре наследник, - миролюбиво произнес дон Рошаль. – Присаживайтесь, и расскажите вашу версию всего произошедшего, после того, как вы разошлись по комнатам после приема кофе, - предложил офицер. – Рассаживайтесь, сеньоры, рассаживайтесь.
Романов уселся на стул, принесенный одним из солдат, а его приятели заняли прежние места.
- Итак? – произнес дон Рошаль, приготовившись слушать версию наследника.
- Мы разошлись по комнатам, - начал свой рассказ Романов. – Чувствовал я себя неважно, поэтому сразу решил лечь спать. Из комнат мне досталась большая зала. Кроватей здесь не наблюдалось, и я расположился на одном из диванов, стоявших вдоль стен. Я уже почти заснул, как скрипнула входная дверь…

***

От скрипа давно не смазанных петель Романов вынырнул из почти сковавшей его дремоты.
- Кто здесь? – произнес он севшим ото сна голосом, нащупывая пистоль, который благоразумно не убирал далеко.
- Это я, Сашка! – в комнату сквозь распахнутую створку двери просочился Паткуль. – Э-э-э! – заметив направленное на него дуло пистоля, замахал руками Александр. – Убери «пушку», а то пристрелишь ненароком!
- А это ты, тезка, - выдохнул цесаревич, опуская оружие. – Что случилось?
Паткуль тем временем прошел в комнату и подошел к дивану.
- Я вот что подумал… - произнес он, одновременно нанося Романову резкий удар по голове обломком массивной дубовой ножки стола.

***

- Так вот отчего ты на меня с кулаками накинулся! – понял Паткуль. – Не бил я тебя дубиной по голове, дружище! Вот те крест, не бил! – Паткуль размашисто перекрестился, достал из-за пазухи нательный крестик и прилюдно его поцеловал. - Чем хочешь поклянусь!
- Я тоже еще с ума не сошел! – резко ответил наследник. – Это был ты! Ты мне чуть голову не проломил! Я до утра так в беспамятстве и провалялся!
- Да не это был, поверь! – умоляюще произнес Паткуль.
- А может, это был ваш двойник? – неожиданно прервал «дружеское» выяснение отношений дон Рошаль. – Ну, если принять ваш рассказ за «чистую монету»…
- Доппельгангер? – переспросил Паткуль.
- Какой еще, к чертям, Доппельгангер? – вспылил наследник.
- Ваши друзья рассказывают прелюбопытные истории, мессир Романов, - вновь вмешался дон Рошаль. – Ваш приятель, сеньор Паткуль, поведал нам о своей встрече с неким двойником-доппельгангером, которого и мать родная не отличила бы от него самого.
- Так не бывает, - произнес цесаревич. – Хотя… мне действительно показалось странным его поведение… Но я решил, что мы слегка перебрали…
- А что именно вам показалось странным? – не отставал дон Рошаль. – Постарайтесь, любая мелочь…
- Подождите! – неожиданно воскликнул цесаревич, обхватывая забинтованную голову руками. – Я что-то вспомнил… - Когда Сашка начал сдирать с меня мундир… он… он… Нет, этого просто не может быть!
- Продолжайте, сеньор, - подбодрил наследника офицер.
- Он стал мною… - собравшись с силами, выдохнул цесаревич.

Глава 3 (ч. 1)

1840 г. Усадьба «Пустынька»
- имение графа Толстого.

Ночь. Темная спальня. Большая кровать, стол, стул.
На столе ворох исписанных бумаг. Текст на французском языке. Перья, чернильница, набор ножей для починки перьев. Светильник с «потекшими» свечами, заляпанная расплавленным воском скатерть.  На «скомканной» кровати в мятой одежде лежал, разбросав руки, Алексей Толстой. «Ёрзая» во сне, комкая и без того спутанную постель, Толстой тяжело дышал и поминутно испускал протяжные стоны. Его лоб блестел от выступившего пота, глазные яблоки бешено вращались под закрытыми веками.

***

Ночь была месячная, и сквозь ставни, неплотно затворявшиеся, упадал в комнату бледный луч луны. Алеша лежал с открытыми глазами и долго слушал, как в верхнем жилье, над его головою, ходили по комнатам и приводили в порядок стулья и столы. Наконец всё утихло...
Он взглянул на стоявшую подле него кровать, немного освещенную месячным сиянием, и заметил, что белая простыня, висящая почти до полу, легко шевелилась. Он пристальнее стал всматриваться... ему послышалось, как будто что-то под кроватью царапается, — и немного погодя показалось, что кто-то тихим голосом зовет его:
— Алеша, Алеша!
Алеша испугался!.. Он один был в комнате, и ему тотчас пришло на мысль, что под кроватью должен быть вор. Но потом, рассудив, что вор не называл бы его по имени, он несколько ободрился, хотя сердце в нем дрожало. Он немного приподнялся в постеле и еще яснее увидел, что простыня шевелится... еще внятнее услышал, что кто-то говорит:
— Алеша, Алеша!
Вдруг белая простыня приподнялась, и из-под нее вышла... черная курица!
— Ах! Это ты, Чернушка! — невольно вскричал Алеша. — Как ты зашла сюда?
Чернушка захлопала крыльями, взлетела к нему на кровать и сказала человеческим голосом:
— Это я, Алеша! Ты не боишься меня, не правда ли?
— Зачем я тебя буду бояться? — отвечал он. — Я тебя люблю; только для меня странно, что ты так хорошо говоришь: я совсем не знал, что ты говорить умеешь!
— Если ты меня не боишься, — продолжала курица, — так поди за мною; я тебе покажу что-нибудь хорошенькое. Одевайся скорее!
— Какая ты, Чернушка, смешная! — сказал Алеша. — Как мне можно одеться в темноте? Я платья своего теперь не сыщу; я и тебя насилу вижу!
— Постараюсь этому помочь, — сказала курочка.
Тут она закудахтала странным голосом, и вдруг откуда ни взялись маленькие свечки в серебряных шандалах, не больше как с Алешин маленький пальчик. Шандалы эти очутились на полу, на стульях, на окнах, даже на рукомойнике, и в комнате сделалось так светло, как будто днем. Алеша начал одеваться, а курочка подавала ему платье, и таким образом он вскоре совсем был одет.
Когда Алеша был готов, Чернушка опять закудахтала, и все свечки исчезли.
— Иди за мною, — сказала она ему, и он смело последовал за нею. Из глаз ее выходили как будто лучи, которые освещали всё вокруг них, хотя не так ярко, как маленькие свечки. Они прошли чрез переднюю...
— Дверь заперта ключом, — сказал Алеша; но курочка ему не отвечала: она хлопнула крыльями, и дверь сама собою отворилась...
Потом, прошедши чрез сени, обратились они к комнатам, где жили столетние старушки-голландки. Алеша никогда у них не бывал, но слыхал, что комнаты у них убраны по-старинному, что у одной из них большой серый попугай, а у другой серая кошка, очень умная, которая умеет прыгать чрез обруч и подавать лапку. Ему давно хотелось всё это видеть, и потому он очень обрадовался, когда курочка опять хлопнула крыльями и дверь в старушкины покои отворилась. Алеша в первой комнате увидел всякого рода странные мебели: резные стулья, кресла, столы и комоды. Большая лежанка была из голландских изразцов, на которых нарисованы были синей муравой люди и звери. Алеша хотел было остановиться, чтоб рассмотреть мебели, а особливо фигуры на лежанке, но Чернушка ему не позволила. Они вошли во вторую комнату — и тут-то Алеша обрадовался! В прекрасной золотой клетке сидел большой серый попугай с красным хвостом. Алеша тотчас хотел подбежать к нему. Чернушка опять его не допустила.
— Не трогай здесь ничего, — сказала она. — Берегись разбудить старушек!
Тут только Алеша заметил, что подле попугая стояла кровать с белыми кисейными занавесками, сквозь которые он мог различить старушку, лежащую с закрытыми глазами: она показалась ему как будто восковая. В другом углу стояла такая же точно кровать, где спала другая старушка, а подле нее сидела серая кошка и умывалась передними лапами. Проходя мимо нее, Алеша не мог утерпеть, чтоб не попросить у ней лапки... Вдруг она громко замяукала, попугай нахохлился и начал громко кричать: «Дурррак! Дурррак!» В то самое время видно было сквозь кисейные занавески, что старушки приподнялись в постеле...1  Неожиданно налетевший незнамо откуда резкий холодный ветерок разметал занавески в стороны, и испуганному взору Алеши открылось бледное морщинистое личико одной из усевшихся на лежанках старушек. Её глаза до сей поры были закрыты, будто бы она так и не отошла ото сна. Над головой старушки, как показалось мальчику, витали какие-то странные темные тени, они, то вспухали безобразными наростами, сливаясь с окружающей темнотой, то расползались по старушечьим плечам, словно живущие своей жизнью волосы. Неожиданно старушка «напряглась», её лицо заострилось, утратив рыхлые старушечьи формы. Не раскрывая глаз, она с шумом втянула воздух затрепетавшими ноздрями. Тени взметнулись над головой старушки клубком ядовитых гадов, разом превращая её в Медузу Горгону. Веки распахнулись – в глазах старушки плескалась непроглядная Тьма, явственно видимая даже в ночном мраке неосвещенной комнатушки.       

***

Толстой закричал и проснулся. Некоторое время он лежал, непонимающе вращая глазами по сторонам, а затем облегченно выдохнул, стирая мятой простыней выступивший пот. Но его дыхание до сих пор прерывисто.
- Снова... словно наяву! – просипел он пересохшим горлом.
Дверь в спальню Толстого резко распахнулась, и в комнату ворвался Трофим – немолодой, слегка обрюзгший, но, тем не менее, опрятно одетый, слуга-крепостной Толстого.
- Опять кричали, барин? – участливо качая головой, осведомился он.
- Сон плохой...
- Так почитай который раз за седьмицу бредите, а Лексей Константиныч?
Не слушая Трофима, Алексей уселся на кровати и схватился руками за голову, его лицо исказилось:
- Отстань, Трофим – голова болит!
- Голова? А ить совсем не пьете, барин! У других-то господ голова больше от доброй выпивки трещит...
- Трофим! – прикрикнул на слугу Алексей, но Трофим продолжил брюзжать, словно бы и не слыша хозяина.
- А все от чего? Ночь-полночь сидите, свечи почем зря жжете! Вот от этого и боли головные! Лучше бы водку пили, прости Господи, как нормальные барчуки! А как с неметчины вернулися так и вовсе с лица спали... Ночью орете так, что вся дворня с кроватей подскакивает...
____________________________________________________________________________________________________
1.  А. Погорельский. Отрывок сказки «Чёрная курица, или Подземные жители».

Отредактировано Держ (23-10-2020 00:23:36)

Глава 3 (ч. 3)

- И я рад, Алешенька! – улыбнулся Николай Васильевич. - Только вот выглядите вы, сказать по чести, не очень... У вас что-то случилось?
На лицо Толстого вновь пала тень уныния:
- Я, наверное, болен, Николай Васильевич, - Толстой затравленно оглянулся по сторонам и прошептал, наклонившись к самому уху Гоголя:
- В последнее время совсем перестал спать – кошмары. И... Наверное, я сошел с ума... но на сегодняшнем бале я вижу вампиров!
- Вампиров? – Гоголь удивленно приподнял одну бровь.
- Вампиров, - выдохнул Алексей. - Никто их почему-то не видит, а я вижу. Я все-таки сошел с ума...
- Нет, Алешенька, не сошли, - словно уговаривая маленького ребенка, произнес Гоголь. - Во-первых: вы видите не вампиров, а упырей. Вы их, Бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад и из упыря сделали вампира, - презрительно сощурив глаза, сказал он, передернув плечами. - Вампир, вампир – это все равно, что если бы мы, русские, говорили вместо привидения - фантом или ревенант!
- Вы что, их тоже видите?! - Толстого словно громом ударило.
Вместо ответа Гоголь протянул руку и указал на бригадиршу Сугробину:
- Знаете ли вы эту старуху?
- Это бригадирша Сугробина, - ответил Толстой.  - Я ее лично не знаю, но мне говорили, что она очень богата и что у нее недалеко от Москвы есть прекрасная дача совсем не в бригадирском вкусе.
- Да, она точно была Сугробина несколько лет тому назад, но теперь она не что иное, как самый гнусный упырь, который только ждет случая, чтобы насытиться человеческою кровью. Смотрите, как она глядит на эту бедную девушку; это ее родная внучка. Послушайте, что говорит старуха: она ее расхваливает и уговаривает приехать недели на две к ней на дачу, на ту самую дачу, про которую вы говорите; но я вас уверяю, что не пройдет трех дней, как бедняжка умрет. Доктора скажут, что это горячка или воспаление в легких; но вы им не верьте!
Толстой хватанул раскрытым ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба – он не в силах поверить в то, что говорит ему Гоголь.
- Вы сомневаетесь? – продолжил меж тем Николай Васильевич. - Никто, однако, лучше меня не может доказать, что Сугробина упырь, ибо я был на ее похоронах. Если бы меня тогда послушались, то ей бы вбили осиновый кол между плеч для предосторожности; ну, да что прикажете? Наследники были в отсутствии, а чужим какое дело?
В эту минуту к старухе Сугробиной подошел статский советник Теляев в коричневом фраке, в парике, с большим Владимирским крестом на шее и с знаком отличия за сорок пять лет беспорочной службы. Он держал обеими руками золотую табакерку и издали протягивал ее бригадирше. Вглядевшись в лицо Теляева, Алексей понял, что оно так же «плывет», открывая истинную суть статского советника.
- И это упырь?
- Без сомнения, - подтвердил догадку Толстого Гоголь. - Это статский советник Теляев. Он большой приятель Сугробиной и умер двумя неделями прежде ее.
Приблизившись к бригадирше, Теляев улыбнулся, шаркнул ножкой и ткнул в старуху табакеркой. Старуха Сугробина растянула губы в ответной улыбке и опустила пальцы в табакерку статского советника.
- С донником, мой батюшка? – произнесла она.
- С донником, сударыня.
- Слышите? – спросил Николай Васильевич. - Это слово в слово их ежедневный разговор, когда они еще были живы. Теляев всякий раз, встречаясь с Сугробиной, подносил ей табакерку, из которой она брала щепотку, спросив наперед, с донником ли табак? Тогда Теляев отвечал, что с донником, и садился возле нее.
- Скажите мне, каким образом вы узнаете, кто упырь и кто нет? – немного успокоившись, спросил Толстой.
- Это совсем немудрено. Что касается до этих двух, то я не могу в них ошибаться, потому что знал их еще прежде смерти, и, мимоходом буди сказано, немало удивился, встретив их между людьми, которым они довольно известны. Надобно признаться, что на это нужна удивительная дерзость. А каким образом вы их узнаете, Алешенька?
- Лицо, оно словно «течет», изменяется... Сквозь обыденную личину проглядывает их истинное демоническое обличье.
- Хм, это интересная особенность вашего  организма... Меня же при встрече с ними накрывают видения...
- Но почему никто, кроме нас этого не замечает? – накинулся с вопросами на умудренного опытом Гоголя Алексей. - Почему они безнаказанно ходят даже промеж тех, кто знали их при жизни и, возможно, даже присутствовали на их похоронах?
- Как сказал один мой знакомый эскулап-магнетизер - это их отличительная  особенность, так влиять на работу мозга простого обывателя, что тому будет казаться, что так и должно быть.
- Ой, Николай Васильевич, а я ведь совсем забыл поблагодарить вас за подарок! - Толстой прикоснулся пальцами к груди, к нательному кресту. - Этот крестик, он несколько раз спасал мне жизнь! Постойте, вы что же, знали наперед, что со мною случиться?
- Предполагал. Помните нашу встречу во Франкфурте?