***
Сентябрьский денёк был чудесен. Женька шёл к метро через жиденький сквер перед стадионом «Динамо» и едва сдерживался, чтобы не пуститься вприпрыжку. Несолидно – всё же, восьмой класс, не сопляк какой-нибудь мелкий… Солнце весело подмигивало из луж, оставшихся после утреннего дождика, листва, ещё не знавшая, что лето уже три дня, как закончилось, шелестело над головой, и лакированные листочки лип отбрасывали по сторонам едва уловимые солнечные зайчики. Голуби – здоровенные, жирные, совершенно ничего не боящиеся, - паслись на аллеях сквера, деловито разгоняя наглых воробьёв, претендующих на свою долю исклёванной до дыр горбушки на асфальте. Благодать, да и только!
Радостную картину слегка омрачало происшествие на тренировке. С одной стороны, обошлось без выволочки со стороны Васича, причём выволочки заслуженной. Ещё бы – сошёл с дорожки, финт какой-то отколол немыслимый…
А с другой – в чём, собственно, было дело? Он помнил, в какой момент случилось помутнение: это когда он поднялся после падения, а Димон, его партнёр по тому бою, изготовился атаковать. И вот тут-то руки и ноги словно зажили какой-то своей, отдельной от него, Женьки Абашина, жизнью…
И, ладно бы, всё это осталось позади! Так ведь нет: несколько раз, уже на улице, он ловил себя на мелких странностях: то ноги несли совсем не туда, куда он собирался идти, то руки вдруг сами по себе пытались открыть свисающую с плеча школьную сумку – из синего кожзама, с белыми «Жигулями» и надписью «Autoexport». Последний писк школьной моды, между прочим, пол-лета у родителей выпрашивал…
- Бабай, погоди!
«Бабай» - это школьное прозвище. Начиная с третьего класса его звали «Абаш», попросту сократив фамилию «Абашин», потом, классу к пятому, оно почему-то превратилось в «Абай», ну а дальше трансформация была уже неизбежна.
Женька обернулся. Размахивая сумкой, перескакивая через лужи, его догонял Аст.
- Васич велел тебя всё-таки проводить, - сообщил он, переведя после недолгого забега дух. – Как ты ушёл – он постоял, подумал, а потом меня и отправил. Говорит: мало ли что случится, дорогу там будешь переходить, или ещё что?..
Женьке хотелось улыбнуться – радостно, во всю физиономию. Как же здорово, что есть друг, и он взял и догнал его! Честно говоря, Серёгино общество – это как раз то, что сейчас нужно. Нет, рассказывать о своих мелких странностях он ему, может, и не стоит, но… всё равно, здорово ведь!
- А здорово ты его, прямо как в кино! - продолжал меж тем Аст. - Раз – и готово, Димон даже защиту взять не попытался. А ты постоял-постоял да и сел, я прямо обалдел. Что с тобой случилось, а? Правда, что ли, от духоты?
А? – рассеянно отозвался Женька. – Да, помутнение какое-то нашло..
Он помолчал и вдруг решился:
- Понимаешь, оно и сейчас продолжается, правда, слабее. Я будто на миг теряю власть над собой… в смысле – над телом, руками и ногами.
- Да ну? – Серёга аж встопорщился от любопытства. – А потом что?
- А потом – проходит.
- Это тебя контузило. – глубокомысленно заявил Аст. - Я читал, такое на войне бывало, когда снаряд рядом взрывался, или по каске бойцу прилетало чем-нибудь. Может, это тебе Гарик так саблей заехал?
- Не, вряд ли. – Женька помотал головой. - Он несильно бил. Да и сам клинок лёгонький, какая от неё контузия…
И замолк, чуть не прикусив язык, потому что шея опять зажила своей жизнью, развернув голову вслед двум ничем не примечательным девицам, спешащим куда-то по своим делам и громко, на ходу, щебечущим.
…и чего ему, спрашивается, эти девицы? Уже совсем взрослые, лет по двадцать, наверное….
…совсем молоденькие, не больше двадцати, девчонки в остроносых шпильках, складчатых, не достающих до колен, юбках и пёстрых блузках с отложным воротничками, легкомысленно расстёгнутых на две-три пуговки. Бог ты мой, а ведь я совсем забыл, что носили в конце семидесятых! Вот и парни - все, как один, в расклешённых джинсах и рубашках-батниках. Неужели и на мне сейчас такой? Нет, вроде, обычная школьная форма: синие брюки и пиджак, белая рубашка, на шее… угадайте, что? Правильно, галстук. Пионерский. Тот самый, у которого три конца – пионерия, комсомол, партия… или как там? Один из кончиков изрядно истрёпан – точно, была у меня дурная манера грызть его в минуты задумчивости, в точности как некий, недоброй памяти грузин…
Ладно, Бог с ними, галстуками и девицами… хотя, последние вполне себе ничего, да и мода на мини-юбки заслуживает всяческого одобрения.
Итак, я попал, и в этом нет ни малейших сомнений. Тело подростка, несомненная Москва конца семидесятых вокруг… Сколько мне сейчас лет – пятнадцать, четырнадцать? Скорее всего, четырнадцать – пионерский галстук отчётливо указывает на восьмой класс, да и фехтование я к девятому уже бросил… Грызёт, правда, уголок сознания эдакий червячок, и недаром, надо сказать, грызёт: если верить неоднократно перечитанным авторам, попаданец, оказавшийся в «себе, ребёнке», должен чувствовать себя, как рыба в воде. Ну, разве что, случится некий кратковременный «стартовый шок», придётся слегка поучиться владеть юным телом, вживаясь заодно в давно и прочно забытую действительность. А тут – сижу, как в клетке. Вернее, в каком-то невиданном 3D-кинотеатре, когда действительность вокруг и объёмная, и даже насыщена всеми положенными запахами и тактильными ощущениями. Только вот повлиять на происходящее я не могу от слова «никак».
Значит – шизофрения? Ох, хотелось бы верить, что нет. Хотя, если вдуматься – разве оказаться в шкуре попаданца много лучше? От шизы хоть вылечить могут… в теории.
Вот чёрт, и обдумать толком ничего не получается – непослушные ноги несут вперёд, голова (опять, таки помимо моей воли) крутится по сторонам, в уши, в ноздри, в глаза непрерывным потоком вливаются ощущения, впечатления – давно забытые, радостные, наполняющие общее наше тело миллионами веселящих, щекочущих пузырьков. А ведь по-хорошему - сейчас самое время лечь, закрыть глаза и не торопясь, спокойно обдумать создавшуюся ситуацию. А потом осторожно разлепить веки, исподволь надеясь, что это всё был сон, и вокруг будет снова…
…этого только не хватало! Оказывается, я никак не могу уловить воспоминание, предшествующее переносу – или как ещё обозвать процесс прекращения существования в прежнем теле, и осознания себя вот в этом? Когда, откуда, что делал в этот момент – всё скрыто в каком-то тумане. Мелькают, правда, какието обрывки, но их ещё собирать и собирать, словно дурной паззл…
А может, дело в обилии внешних раздражителей? И, стоит только мне (…или ему? Нет, так точно крыша скоро поедет….) хоть чуть-чуть успокоиться, и мысли снова обретут привычное плавное течение?
Так, ладно, с этим потом. А пока - попробуем найти в новом положении хоть что-то хорошее. Как там, в старой, слышанной в студенческой молодости, КСП-шном слёте, песенке:
Я прожил, горестную жизнь,
И понял не вчера:
Что, как судьба не повернись,
Нет худа без добра.
И если вдруг меня волна
Утащит в глубину… *
Стоп-стоп! А вот это уж точно шиза: распевать песню, неизвестно, сочинённую уже, или нет, находясь, по сути, в полной… ну, вы поняли. Хотя – а что мне ещё остаётся? Попадать так с музыкой…
Итак: некое преимущество перед книжными попаданцами у меня действительно имеется: можно не тыкаться во все углы, как слепой щенок, а неторопливо, ничего не предпринимая, наблюдать, постепенно восстанавливая в памяти необходимые детали, свыкаться, овладевать… чем?
Хороший вопрос – особенно с учётом того, что я сейчас даже рукой пошевелить не очень-то могу. А если бы и мог: надо ещё не напугать «себя-подростка». Он ведь действительно может решить, самом деле, что чем-то серьёзно болен и пожалуется взрослым… маме? Проси-прощай тогда нормальная жизнь, здравствуйте врачи-невропатологи, а то и кто похуже. Нет уж, с экспериментами по «перехвату управления» надо быть очень, очень осторожным. Утро вечера мудренее – это про меня…
Женька тряхнул головой. Какой ещё вечер? Тренировка началась в пять часов, ушёл он спустя примерно час. Большие круглые часы на столбе возле вестибюля метро «Динамо» показывают шесть-двадцать три. Темнеет в первых числах сентября поздно – живём! Девицы скрылись за поворотом аллеи, Аст шагает рядом, глубокомысленно рассуждая то о контузии, то вдруг перескакивая на виденные в кино фехтовальные приёмы – недавно мы как раз посмотрели в кино «Скарамуша»** и он до сих пор под впечатлением…
- …может, я тебя под локоть поддержу? – закончил очередную фразу Аст. - А то ещё свалишься прямо на эскалаторе?
Они, и правда, подходили к метро. К низкому, оконтуренному со колоннадой, вестибюль станции «Динамо», вела широкая лестница из десятка ступеней. Верху, чуть в стороне виднеется белый с тёмно-синими буквами киоск.
- Нет, не надо. - помотал головой Женька. – Я что, девчонка? Сам дойду. Давай лучше по пломбиру - у меня осталось ещё копеек тридцать, мама дала. Пятачок, правда, на метро…
Аст порылся в кармане.
- У меня тоже есть: вот, два гривенника и двушка. И на проезд хватит, и на два стаканчика с розочкой!
Стаканчик сливочного пломбира с розочкой – это что-то! Мне досталась розовая – помнится, они были ещё зеленоватые и жёлтые. Честные, на сливочном масле, а не на маргарине, как станут делать уже потом, в перестроечные годы. А дальше «розочки» и вовсе пропадут, чтобы вернуться уже в конце нулевых – увы, совсем не с тем вкусом…
…а может, дело в том, что я сам постарел?..
* Песня на стихи Леонида филатова. Написана в 1979-м г.
** Фильм 1976-го года, производства Германии-Италии-Югославии.
Отредактировано Ромей (11-12-2020 22:54:31)
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Тут интересный момент, все дети комонсы, очевидно до полового созревания. А если сознание ребёнка перенесено в тело другого вида или в тело уже взрослого человека, то по идее должно сохранить свойство команса. Это можно обыграть.
