И приступаю к завершению.

Темноту кабинета разогнала масляная лампа, которая тоже была одной из причудливых самоделок Ростовцева. В этот заполуночный час отставной полковник собрался добавить несколько листов к своим запискам, которым «под настроение» он доверял события давно и очень давно минувших дней. Доброй традицией стала последующая переписка под диктовку, которую затем доверялась либо дочерям, либо супруге. Сергей Владимирович, обладая хорошим стилем и лёгким слогом, постоянно ошибался в употреблении «i» и «и», «ф» и «феты», а также небрежно расставлял «ер» и «ять». На укоры домочадцев барин отговаривался словами из «Евгения Онегина»:
«Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.»
- Серж, но ведь тебе доводилось составлять рапорты и доклады…
- Ну я их, конечно же, и составлял. А затем диктовал писарю. Для того писаря и существуют, чтобы бумаги набело переписывать.
- И всё же так странно… При всех твоих способностях… И так ужасно обращаться с грамматикой…
- Вот уж точно Александр Сергеевич заметил:
  Не дай мне Бог сойтись на бале
  Иль при разъезде на крыльце
  С семинаристом в жёлтой шали
  Иль с академиком в чепце!
- Ах, папА! Вы же давеча пеняли мне за ошибки в англицой речи. Право слово, порой кажется, что Вы или родились, или учились на туманном Альбионе…
Отставной лейб-гвардии полковник поставил светильник на предназначенную для этого латунную пластину с левой стороны стола. Однако не сел в кресло, а подошёл к окну и раздвинул занавеси. Очиненные перья были приготовлены к работе, хотя Сергей Владимирович обычно предпочитал изделия графа фон Фабера, поправленные М.В. Ломоносовым.* *{То есть карандаши}. В этот раз на зелёном сукне стола напрасно ожидали чистые листы бумаги.
Уже немолодой, но и не потерявший гвардейскую выправку барин стоял у окна, глядя в темноту заснеженной липовой аллеи. Продолжал идти слабый снег. Теперь это были мелкие одиночные разрозненные звёздочки. Они, словно лёгкая тюль, занавешивали ночной приусадебный парк. А отставной лейб-гвардии полковник всё смотрел и смотрел, не отрываясь, в затуманенное стекло, тронутое снизу морозным узором. И казалось, время изменило свой бег и преобразило пространство кабинета. Чудилось, что из сумрака углов появились фигуры в чёрных мундирах лейб-гвардии Егерского полка…
- Ваше Высокоблагородие, офицеры батальона ожидают Вас…
- Да, Сергей Владимирович, пойдёмте, пожалуй… ужин накрыт. Нас послали за Вами…
- И за Вами должок, - вы давеча обещали рассказать, чему так смеялись над книжкой господина Калашникова с названием «Автомат». Мне же она показалась довольно скучной.
Ростовцев отвёл взгляд от окна и посмотрел в глубину комнаты. Словно в Яви он снова видел своих сослуживцев, с которыми были пройдены длинные мили, выкурен не один фунт табаку, и, чего греха таить, выпита не одна бутыль вина. С кем составлялась партия в вист и план штурма бастионов. С кем он делил места в походной палатке и в лазарете, а с некоторыми, только по Божьей воле, чуть не поделил место на погосте.
Петя Вайсберг, так и оставшийся штабс-капитаном…
Прапорщик Демьянов, который всегда краснел, когда смущался или запинался при отдаче рапорта…
Отчаянный смельчак Крузенштерн, вырвавший турецкое знамя из рук здоровенного янычара…
Задумчиво покрутил седеющий ус молчун Михаил Спиридонович, пошедший впереди строя, когда повёл егерей в отчаянную атаку на вражескую батарею…
Умница Николя Баумгартен, который затем дослужился до генерала…
Голоса звучали всё глуше, и снова старые боевые друзья отдалялись, растворяясь в игре ночных теней.