Вот. Рассекречено, снято ограничение на объем.

Сверкает снег по обочинам, трещит под копытами тонкий утренний лед. Одинокий всадник одет немного не по форме - за плечами не вьется уставный плащ, тяжело свисает волчий. Первый день, как оттепель сменилась морозцем, да за ночь намело. Аж приятно. За последние дни он настоялся на слякотном холодке. По Варшавскому тракту ни мышь пробежать не должна, ни птица пролететь. Не должна была - до этого утра. На случай, если любезный старший братец решит подгадить младшим... Сегодня же в столице началась старинная русская игра на августейшие головы. Теперь место великого князя Михаила Павловича - в столице, к которой он и мчится - быстрей курьеров и фельдъегерей, оставив позади даже адъютанта.
Версты уходят под копыта которого уж по счету коня. Князь рвется к столице, пустив в ход страшноватое искусство ради лишней минуты выжимать из лучших почтовых скакунов пот и мыло так, чтоб после перегона годились только на татарский стол, но не пали между станциями.
Мыслями Михаил уже в Петербурге, под пулями. Вместе с братом. Но даже в этом состоянии не мог не заметить мчащуюся навстречу фигуру. Первый взгляд - на коня... жеребец, которого загоняют столь же жестоко и расчетливо. Точно посреди между станциями у несчастного животного остается ровно половина сил. Великий князь ощутил мимолетное сожаление: значит, ему под седло до самой столицы будут доставаться смертники поплоше. Но что за подорожная у... женщины?
Сидит по-дамски, боком, песцовая шуба нараспашку. Золотистые волосы схвачены пунцовой повязкой, но все равно вьются по сквозящему декабрьскому ветру. Загадка, которую он теперь не разгадает. Потому, что ему нужно в столицу.
- Ваше! Императорское! Высочество! Стойте! Стооойте!
В выставленной вперед руке мелькает белое. Пакет, печати. Что-то стряслось? Всадница, устремленная вперед, как стрела или пуля - прекрасна. Даже если мчится прямо на тебя... На мгновение в памяти вспыхнуло - для Романовых красивая баба - что Луна с левой руки. Дурная примета!
Так что неприятностей от женщин Михаил ждет, но коня придерживает. Протягивает руку за бумагами:
-Давайте. Я спешу...
В ответ - дурманная, травяная зелень не отведенного взгляда. Пакет летит в снег, на его месте - нож. Покушение? Следует поднять коня на дыбы, закрыться... Не успеть. Но клинок бьет в лошадь. Соскакивать с убитого скакуна учат всякого офицера. Что дальше? Заледеневшая в камень дорога перед глазами. Сторожкие шаги лошади - живой и способной выдержать половину перегона. Хруст снега под сапожками всадницы.  Неожиданно тяжелая рука на плече.
- Вы целы? - в голосе, как ни странно, совершенно искреннее беспокойство.
Вот так. И ничего особого делать не надо, только вскочить, оттолкнуть помеху, вскочить в чужое седло... Увы, не привык Михал Палыч к дамским седлам. Секундная заминка оборачивается внезапной болью в левой кисти. И вот он снова на снегу, пеший - так же, как и прекрасный враг. В руках у дамы - совершенно неуместное оружие: солдатская прусская сабля. Странный выбор: она же тяжелая! В весенних глазах... нет, ненависти нет. Только решимость.
- Сударыня, вы лишили меня коня. Я вынужден взять вашего.
- Я вынуждена помешать...
Салют на три стороны, словно в фехтовальном зале. Полузнакомая стойка... Старик Даламбер называл такую «стойкой труса». Вот потому и редкая - благодаря французскому ярлыку. Учителя фехтования - больше французы да итальянцы, с их легкой руки среднюю подвешенную и не любят. Результат: сражаться против нее непривычно. Почти как против левши.
С тихим лязгом сцепились и расцепились клинки. Достаточно, чтобы ощутить руку врага. У нее - достаточно твердая. И если оружие выбрано по руке... Проверил. Финт, атака. Финт заметила, но успела и к атаке. Движения экономные, позиция - да, «стойка труса». Позволяет экономить движения в обороне. Возможно, раскроется в атаке? Стойка для атак неуклюжая...
Несколько биений сердца, и Михаил уже жалеет, что уступил инициативу. Атаки сыплются одна за другой - неловкие, неизобретательные, грубые. Противница как цепом молотит. Два простых удара - то подряд, то по очереди. Почти как он рекрут натаскивает: «руби налево», «руби направо». Только удары идут не сверху вниз, а снизу вверх...
Жаль, нет времени: можно было бы поупражняться в сложных приемах. Но в Петербурге ждет брат, каждое мгновение может оказаться роковым. И все-таки - что нужно этой разбойнице?
На снег летит кошель.
- Сто тысяч... вексель... помилование... Мне... нужно... в столицу!
- Мне... тоже... нужно. И чтобы ты остался здесь! Лучше живой.
Неужели она - часть тайного общества? Тогда почему нож полетел не в него? Почему не было добивающего удара - сверху вниз? И почему все ее редкие уже контратаки направлены против клинка и рук?
Расцепились. Несколько мгновений. Несколько слов.
- Уступите мне коня, или мне придется вас убить.
В ответ - смех.
- Как только вы убедились, что перед вами не  преступница, а благородный враг, вы покинули родной язык. И предлагаете сложить оружие той, которая ведет бой не из жалкой добычи, но из долга перед Отечеством!
Это не ответ на загадку. Но сказать более нечего. Кроме как:
- Мне жаль.
Теперь ей приходится туго. Устала? Тяжелая сабля и мужских руках не рассчитана на долгий бой. Что ж, если противница не допускает ошибок, можно изменить позицию силой. Удар по кончику чужого клинка и, пока он отклонен... Уже не отклонен - хотя она вынуждена поддерживать саблю второй рукой, вблизи эфеса. А еще она отступает. Шаг, другой... А тут не манеж, тут - уже! - обочина, и скоро по ноги попадется корешок, камешек или просто не пристегнутый подол амазонки. Споткнулась. Кончено. Один удар...
В руке опасной незнакомки мелькает сталь ножа.
И уже ее лошадь хрипит, пуская горлом кровавые пузыри. И правда - кончено. Можно опустить оружие. Убивать его амазонка не желает, а делить больше нечего.
- Добейте. Я не могу...
Скотине и верно, не стоит мучиться. Да ему и не привыкать. Сколько лошадиных душ отправилось в лошадиный рай из-под русских офицеров? Да, он застал только краешек войны - четырнадцатый год. Но и этого хватило...
Что ж. Работы - разрез по яремной вене. Тишина. Только белокурая фехтовальщица пристегивает подол, слишком длинный для пешей прогулки, да отряхивает шубку от снега.
- Бой закончен?
Кивок. Этого достаточно. Человека подчас куда проще узнать, раз скрестив клинки, чем съев совместно пуд соли. И уж наверняка вернее, чем обменявшись водопадами вежливых слов на чужом языке, который он знает лучше родного. Странную противницу великий князь чувствовал куда вернее нелюбимой жены. Потому - повернулся спиной и зашагал по тракту грозно-размеренным шагом русского солдата. Тем самым, которым сорок верст в день обычно, пятьдесят трудно, а шесть десятков - тяжело, но, коли Суворов скажет, можно.
В спину донеслось недоуменное:
- Вы куда?
Пришлось обернуться.
- В Петербург. Мне нужно там быть, следовательно, я там буду.
Хруст льда. Интересно, она долго сможет бежать рядом?
- Пешком?
- Всего десять верст. Русскому солдату только приятно... Часа через три буду у застав.
- Отлично. Идемте вместе. Нам по дороге. Заодно и поговорим.
Перестала семенить. Пристроилась в ногу. Михаил только теперь заметил, что недавняя противница ростом как бы не повыше ростом. В бою он видел только дистанцию угрозы... А идет хорошо. Темп держит. И дыхание, сбитое бегом, восстановила. Шаги, шаги. Все-таки рядом с ней неуютно.
- Почему вы вообще ввязались в мятеж?
- Я? Ну, нет. А вот вы! Вы, всегда такой... уставный! То, что затеял ваш брат Николай - узурпация.
- Что еще делать? Константин не желает царствовать... И отрекаться тоже.
- Боится. Вот вас с Николаем и боится. Как Николая с Константином боялся Александр.
- Как вы смеете?!
И ведь понимает, зараза, что раз ее не прибили сразу, так теперь как-то неловко...
- А почему он не объявил наследника, а составил тайную бумагу? Почему допустил, чтобы по закону был один наследник, а по завещанию - другой? Я вижу лишь один смысл - чтобы, если один наследник решит ускорить воцарение, другой мог не подчиниться и отомстить узурпатору.
- Константин не может обо мне так думать! Мы с ним...
- Он заменил вам отца. Иначе и не скажешь...
Следующую сотню шагов Михаилу пришлось слушать собственный дневник. И письма.
- Вы что, читаете мысли?
- Только те, что доверены бумаге. Я не состою в тайном обществе, ваше высочество. Зато вы можете считать меня ясновидящей...
- А еще я могу считать, что вы мне зубы заговариваете! Не стоит объяснять вмешательством высших сил то, что может разрешить обычная перлюстрация. Хотя, - Михаил погрустнел, - то, что кто-то читает мою переписку, льет воду на вашу мельницу: вероятно, брат Александр нам, младшим, не совсем доверял.
- А дневники Ваше Высочество тоже доверяет почте?
- Нет. Но и в чертовщину не верю. Кстати, сударыня, примите мои поздравления: у вас отличная память. Насколько могу судить, ни словечка не переврали.
- Благодарю.
Двое быстро идут по тракту. До заставы им еще два часа скорого марша... Между тем по улицам от самой ночи мечется на коне черная тень на вороном коне. Не хватает разве кожистых крыльев или острой косы за плечами. А скромные белые конверты - что они несут? Снаружи такая печать, что письма разворачивают немедля, но, прочтя, слышат лишь удаляющийся топот. Тени некогда. Тем более теперь, при тусклом свете петербургских черных дней, ей предстоит успеть многое.
А за спиной мрачного посланца читают:
- Произвести оговоренные на совещаниях действия... В противном случае...
Лица меняются, когда взгляд добирается до нижних строк:
- … они выкупили закладные на мое имение!
- … ваша тайная связь перестанет быть тайной...
- … этот грешок станет достоянием печати...
- … в противном случае ваша жена разрешится арапом!
Злость, отчаяние... Иные письма летят в огонь.
И лишь немногие счастливцы читают простое и безоблачное:
-... прошу не запамятовать...
И подпись:
«Сверхтайного общества секретарь: Хель». 
Получившие письма начинают собираться к присяге. Лица у них злые и решительные. Они никак не догадываются, что - везунчики, ибо тень не удостоила их личным визитом. Иным же досталось такое счастие...
Вот офицер... Уже при параде, в алом, но лицо - бело, как положенный под кирасу колет. В голосе - праведный гнев:
- Вы угрожаете русскому дворянину, офицеру... Это смешно!
Лицо под капюшоном... Не безносое, и то слано. Зато над раскосыми глазами змеится старый резаный шрам. Не призрак. Воин, до срока выслуживший седину на половину головы.
- Послушайте, кавалергард... - звучит так, будто принадлежность к полку телохранителей - позор, - Вы думаете, за измену общему делу вас вызовут на дуэль? Или просто зарежут? Нет.
Из рукава появляется серая перепуганная мышь. Короткое движение. Кровавый плевок в сторону. На черной краге истекает кровью обезглавленное тельце.
Кавалергарда передергивает.
- Гадость. Как можно...
- Доказательство. Мы не брезгливы. Так вот - если вы отпразднуете труса и присягнете узурпатору, а то и примете участие в подавлении выступления товарищей... Вам мы ничего не сделаем. Зато Полина получит подробное, без купюр, описание вашего поступка. Которому поверит, особенно если на письме будут красоваться подписи ваших недавних друзей, вашей волей пошедших в Сибирь... Как думаете, она в состоянии любить предателя? Кстати, и  матушку вашу не забудем... Ведь проклянет, а?
Кавалергард молчит. Голову склонил, как по покойнику. Но тени некогда...
- Вы меня поняли. Мне некогда. Прощайте, сударь...
Тень отворачивается. Шаг. Того и гляди, растает под рассеянными лучами не смеющего глянуть вдоль улиц Северной Пальмиры светила.
- Стойте...
Снова - тяжелый взгляд. Ох, не только мышам это существо отрывало головы.
- Спасибо.
- За что?
- За то, что нет нужды наблюдать более кровавых расправ над мышами. И за то, что я не стал подлецом...
Пожатие плеч. Никакого ответа. Только, когда плавное движение возносит тень в седло, полы шинели на мгновение распахиваются. Видны прикрепленные к подкладке мыши. Много. Мыши спят.
Кавалергард улыбается. Хотя хочется не то материться, не то - плакать...
А вот преображенец, подполковник Шипов, матерится в голос, громко - и неубедительно.
- Сведения о вашей принадлежности Союзу Благоденствия уже переданы по принадлежности. Вчера на Украине арестован некто Пестель... Думали отсидеться?
- Я уже десять лет не связан с тайным обществом!
- В глазах общества - вероятно. А в глазах правосудия? Решайтесь... Останетесь в стороне - судьба обойдет вас не только наградой...
Тень снова на коне, опережает блики в просыпающихся окнах, обгоняет поземку. Но вот скачка прервана.
Негромкий голос - в пустоту, словно под нос:
- Хель слушает.
Горошину в ухе со стороны не увидеть и не услышать. Но через нее доносится ответ:
- Как график?
- Опережаю. Навестила Анненкова. Мамаша его права - не стоит этот флюгер Полины... Была у Шипова. Следующие: Арцыбашев, Ланской.
- Отставить. Присяга вот-вот начнется, а Инфанта опаздывает: ухитрилась остаться без лошади. Итак, задание: выпереть на площадь Трубецкого. Рылеева вдохновлю сам.
Тень разворачивает коня. Так много дел! Так мало времени! В Зимнем уже присяга, по залам разносится голос митрополита новгородского и петербургсокого Серафима. Клятву дают по чинам, сверху вниз, начиная с Государственного Совета. Вот принес обет верности генерал-губернатор Санкт-Петербурга граф Милорадович. Его место занял адмирал Мордвинов. Ожидающие очереди видят - новый государь не в духе. Губы сжал, руки за спину спрятал. Слышны шепотки:
- Хмур. С чего бы?
- Брата ждет. Еще с ночи.
- Но остальное-то идет хорошо?
- Да, конечно. ПОКА.
У дворца - полосатый шлагбаум, жиденькое оцепление: три солдата на десять окон. Тут сквозь оцепление проходит девица... не то, чтобы красивая, а глаз не отвести. Идет, будто ей все можно. Солдата отодвинула плечиком:
- Пусти!
И к Милорадовичу направляется. За спиной шепотки свиты:
- Ей можно?
- Не знаю...
- Такой - можно все!
В это время граф уже слушает всепроникающую посетительницу. Улыбается, как кот на сметану. Вот - полужест-полупоклон. Несколько шагов - к императору. Только что самопровозглашенному.
- Ваше величество, мне необходимо ненадолго отлучиться. Поступили новейшие сведения о заговоре в гвардии...
Уходит с прекрасной незнакомкой, которая продолжает громко ворковать. Вот Николай Павлович - уже Первый - навострил уши:
- Каховский почитается человеком совершенно отчаянным, а потому предназначен для убийства царствующей фамилии... Московский полк поднимают следующие лица...
Помрачнел. И - не у него одного хороший слух. Свита тоже слышала. Побежали шепотки:
- Заговор! Агентесса!
И скептические:
- Да, граф молодец. Присягнул и был таков, да с какой красавицей! И никакой тоскливой церемонии... Нам у него учиться и учиться!
- Но заговор?
- Будь это всерьез, навряд ли бы Михаил Андреевич покинул государя.
Государь только плотней сжимает губы. За брата беспокоится. В городе тянет порохом изо всех подворотен, а Михаила все нет и нет...

Михаил не виноват! Он торопится. На ходу трет уши: мороз никак не желает слабеть. Его спутница кутает лицо в шарфе.
- Все б ничего, - говорит, - но ветер... А еще юбка для верховой езды с длинным подолом. Я так ходить не привыкла. Тяжело. Ну и лед под снегом.
- Вы и так молодцом... Просто удивительно...
- И ничего удивительного! Знали б вы, сколько меня гоняли! Вы так гвардию не учите... А уж как я пеку пироги...
- И как? Расскажите.
- О, это следует не рассказывать, а петь! Под виолу... Для начала берем осьминога. Лучше всего свежего, и лучше всего бискайского. Знаете, каких ловят возле Бильбао? Вот!
Дама по-рыбацки разводит руки. Великий князь слушает, что ему остается? Когда спутница добирается до сладкого - мороженое, а снег в Пиринеях есть всегда! - улучает возможность спросить:
- Вы вообще русская? У нас, конечно, соленья любят, но преобладают никак не баклажаны...
- Еще бы не русская! Но Испанию очень люблю. Она снаружи маленькая, а внутри большая, и люди очень разные, и климаты. В одно и то же время можно задохнуться от жары в Андалусии, замерзнуть в Астурии или Басконии, промокнуть под дождем в Галисии, умереть от жажды в Кастилии и утонуть во время наводнения в Наварре. Словно Бог, опасаясь, что с Россией что-то случится, сделал запасную - поменьше...
Брегет вызванивает мелодию. Шелчок крышки. Громкое:
- Еще часа два...
В полудесятке верст от сей идиллической сцены, в центре Петербурга, не без изыска одетый в цивильный господин чуть заметно дергает головой, как кот, заслышавший мышь. Негромко и четко говорит под нос:
- Инари не вытащить, занята Милорадовичем. Инфанта... марширует и травит байки с великим князем. Жаль, что у тебя не получилось, ну да это, наверное, была не лучшая идея - орать на полковника гвардии, как фельдфебелю на рекрута... Эх, так не хочется срывать заказ...
Вздыхает и направляет стопы к зданию Генерального Штаба. Из-за которого  выглядывает на Сенатскую площадь полковник князь Трубецкой.
Полковник немного удивлен, когда его отвлекают от столь увлекательного занятия насмешливым:
- Господин диктатор?
Трубецкой поднимает глаза к глазам собеседника. Только что ему довелось выдержать и сломать тяжелый взгляд Хель - но на сей раз ему противостоят не черно-ружейные зрачки. Глаза неопределенного цвета - то ли желтые, то ли бурые, то ли карие - спокойны. Искорка любопытства, искорка насмешки. Вот, пожалуй, и все...
- С чего вы...
- Князь, вы совершаете ошибку. Поверьте, в эти самые минуты подробную информацию о Северном обществе докладывают генерал-губернатору. Если вы не явитесь на площадь сегодня, вас арестуют завтра.
- Но...
- Вы подумали об австрийском посольстве? Полноте. Цесарцы не будут рисковать тем, что русское посольство в Вене станет убежищем для венгерских мятежников. Так что посидите вы там на родственных правах недельку, а там придет приказ из Шенбрунна... И вы переселитесь в Сибирь. Если, конечно, милость государя будет столь велика, что вам заменят колесование на ссылку, а не повешение. В чем лично я сильно сомневаюсь. Так что - решайтесь, Сергей Петрович. Решайтесь.
- Почему вы...
- Потому, что сочувствую вашему положению. Да, сперва вольные разговоры с приятными людьми - которые даже не ценят ваших планов, но которым нужно ваше прославленное в армии и гвардии имя. Потом звание диктатора. А там и плаха - без особой вины, лишь оттого, что вы не умеете отказывать - я уж не говорю про доносить... Поверьте, этот разговор с моей стороны - значительный риск. Вы же, выйдя на площадь, не подвергнетесь никакой опасности, кроме шанса выиграть все...
Еще много слов. Пока, наконец, не звучит неуверенное:
- Да, вы правы... Я, пожалуй, приму команду!
- Отлично! Успехов! Возможно, завтра я стану вашим подчиненным.
Увы, достаточно обернуться, чтобы увидеть, как огонь в глазах князя тухнет, а спина - выгибается, как знак вопроса. Князь очень осторожно, чтоб не заметили выстроенные на площади полки, выглядывает на Сенатскую. Шепчет:
- Меньше половины...
Поднимает взгляд. Над стройкой, где будет Исаакиевский собор, воздух чуть дрожит.
- Господи, - шепчет полковник Трубецкой, - ежели это знамение... так можно чуть уточнить диспозицию?
Кареглазый господин в цивильном как раз о князе и разговаривает. Видеть не видит, меряет широкими шагами Невский - а что тот поделывает, знает. На устах - печатьная улыбка, у ушах - голос из ниоткуда:
- Ренар, я готова. Может, спецпатроном?
- Который я приготовил между яйцами в чернилах каракатицы и фаршированным кальмаром?
- Им самым! Немного соли, поверх, чтоб не просыпалась, пробка из сливочного масла... Сразу видно, что у тебя с Инфантой одно увлечение на двоих.
- Зато у тебя, Палладушка, идеальная позиция: ты видишь всех, тебя никто. Хорошо, что местные не могут лицезреть наш корабль... Нет, подождем Инфанту. Пусть попробует.
Поднимает взгляд. Над стройкой висит, истекая энергией, хищный техногенный корпус с тактическим номером «13» и выведенным церковнославянским шрифтом названием: «Туман». Из корпуса вывален пандус, на нем возится рыжая девчушка в зимнем камуфляже. Прилаживает поудобнее длинноствольную тяжелую винтовку с оптическим прицелом.

На варшавском тракте вновь пикировка. Великий князь воздел кверху палец и провозглашает:
- … и на заставе я прикажу вас арестовать! Если там верны присяге!
Словесные атаки настолько же пробивают защиту спутницы, насколько и сабельные.
- Или я! Там могут быть верны закону! - и, лукаво, - Интересно, как бы вы смотрелись в женском седле?
Михаил Павлович вздергивает бровь:
- Как хороший муж, объезжающий недостаточно обученную лошадь для жены... Право, сударыня, вы словно вчера из Москвы. Я уже больше года женат...
- Вот беда! А я-то не замужем!
- Уже и дочь родилась... Странно, что этого не помнит особа, заучившая всю мою переписку!
- Значит, я опоздала! Впрочем... процитировать вам, что пишет вам любимый брат о том, как следует себя вести с женой?
- Или я поторопился. Увы, увы... Не стоит. Ему легко писать и говорить: он свою любит! Но одним я доволен: после всех гнусных слухов вы оказались способны принять сторону Константина... Хотя это и форменный мятеж.
- Вы мне тоже чем-то симпатичны, хотя и помощник узурпатора. Сами на прошлой неделе признавали, что революцию затеяли!
Михаил уже ничему не удивляется:
- Значит, только бумагу читаете, да? Эту мысль я не записывал. С братом Николаем беседовал с глазу на глаз. Чародейка вы, а не перлюстратор! Взмахнете платочком - и у Аничкова дворца уши вырастают... А вот скажите, ясновидящая - что сейчас в столице?
- Полки, верные старой присяге, Константину... Полки исполняющие новую присягу, Николаю... Стенка на стенку, а какая крепче? Я не хочу, чтобы дошло до штыков и картечи, а от вас зависит - будут ли у Николая пушки! А так они достанутся константиновцам...
- Все-таки враг... Чем вам мы с Николаем так насолили, что вы желаете увидеть иссеченными пулями именно нас?
- Как могут насолить такие пресные особы? Ничем. Просто есть Закон о престолонаследии от 1797 года. Процитировать или сами припомните?
Великий князь морщится, словно зуб разболелся.
- За последние недели я вызубрил эту премудрость наизусть, но лазейка так и не нашлась... Какой подлец сказал: «Закон, что дышло?» Да он как крепостная пушка: палит в одну сторону, но можно не стрелять... И все же я убежден, что юной девице вроде вас не свойственно, подобно старцам из Сената, цитировать статьи пыльных фолиантов. Ведь есть еще причины?
- Есть.
- И какие, если не секрет?
- Одна. Присяга.
- Вы присягали?! Право, сударыня, проще поверить, что вы фея и колдунья, чем в то, что вы законным образом состоите на государственной службе.
- Тем не менее. Вот ей-Богу! Ничего более сказать не могу. Даже настоящего имени - до окончания нынешней службы у меня остаются лишь личный номер и прозвище.
- Но как раз присяга гласит...
- У меня был другой текст. Сменим тему?
Михаил останавливается и смотрит в спину Инфанты с шепотом:
- Это что за служба такая, у которой присяга отличатся?
Потом - хлопает себя по лбу, осененный. Шепчет:
- Пунцовая повязка... И в табели есть, хоть и в приложениях. Попалась... ваше превосходительство! А с мамá я поговорю. После всего...
Догоняет спутницу. Они продолжают разговаривать - теперь по-французски - настолько весело и оживленно, насколько позволяет дыхание. Обоим нужно в столицу!

В которой пытаются отыскать губернатора. Граф исчез, будто на свет не появлялся! Что поделать - человек, согласно должности отвечающий за безопасность столицы, не всегда сидит в присутствии. У него и тайные места есть, удобные для разного рода бесед. Вот комната: синева лаванд и лимонная желтизна. Дешевая бумажная обивка стен - но богатые бархатные портьеры. Милорадович внимательно слушает... но птичка, принесшая в клюве золотое зернышко, вдруг перестает петь.
- Михаил Андреевич, зачем эти ширмы? Неужели вы так меня боитесь, что прячете в них злодеев с отравленными кинжалами? Меня, слабую женщину...
Графу остается лишь руками развести.
- Обижаете, драгоценная. Там лишь чернильный человек, который запишет все, что вы расскажете. Я ведь могу что-нибудь и забыть.
- О, так мы не одни? Хорошо, я постараюсь говорить медленно и четко, чтобы протоколист поспевал.
Голос из-за ширмы:
- Премного обязан, сударыня...
Инари хохочет и валится на кушетку в стиле ампир. Кушетка обиженно скрипит. Граф меж тем устраивается за столиком, сервированном в явном расчете на присутствие дамы или редкого сладкоежки. Выдерживает томный взгляд.
- Давайте продолжим нашу интереснейшую беседу. Вы остановились на проекте конституции Муравьева. Неужели столь серьезный документ можно подготовить в одиночку?
- Разумеется, нет. Его консультировали многие люди, по многим статьям - и многие втемную, не состоя в обществе. А почему иному высокому чину и не порассуждать с хорошим человеком о государственном устройстве? Не описать реформы, которые были им предложены и отвергнуты? Или даже не рассказать о ведомстве, которого еще нет, но министром коего ему желалось бы стать при совершенно гипотетическом обороте дел?
Милорадович встает. Прохаживается. Спохватившись, просит прощения.
- Я понимаю, - слышит в ответ, - вы ведь очень взволнованы открытием заговора. Я же знаю о нем давно...
Милорадович приваливается к стене. Молчит. Инари принимается щипать виноград и искоса постреливать глазами. Наконец, граф говорит медленно:
- Я преклоняюсь перед вашей осведомленностью и верностью Отечеству, - целует даме кончики пальцев, - но откуда вы это знаете?
- Есть и иное общество, исповедующее исключительно ненасильственные способы влияния. Мы предпочитаем действовать иначе: золотом, лестью, искусом, покорностью... верностью. И вернее добьемся своего - без потрясений.
Ну и как тут не улыбнуться?
- Женский способ.
- Но действенный, не так ли?
- О, вполне, - граф задумчиво созерцает собственный указательный палец, согнутый знаком вопроса. Вдруг, быстро, спрашивает: - Кстати, драгоценная - вы забыли назвать дату. Когда?
- Скоро. Очень скоро, Михаил Андреевич. Может быть, даже завтра...
Это единственная ложь, которую произнесет в этот день Инари. Маленькая крупица, скрытая в потоке правды... Но не будет ли жерновам истории довольно и такого препятствия? Вот первый полк уже явился на Сенатскую площадь, но некому уговаривать мятежников разойтись. Некому получить пулю в живот от Каховского. И когда канонир откажется стрелять застывшим вокруг памятника Петру декабристам:
- Свои, вашбродь!
Что ответит ему офицер-николаевец? Уже никак не:
- Какие они тебе свои? Они Михаила Андреевича застрелили!
Пока на площади только маленький квадрат Московского полка, не больше шестисот человек. Громадины Исаакиевского собора еще нет, но хватает и Сената с Генеральным штабом, чтобы батальонное каре казалось безнадежно маленьким. Вот молодой барин в цивильном пальто не по погоде: видно, ожидал, что будет оттепель, как и вчера. Увы, мороз крепчает. Вот и пристукивает каблуками... а за них бесенята хватают! Или у него железом каблук не кован? У офицера ротного  спросить можно.
- Вашбродь, а это кто? Какое ему до нашей присяги касательство?
- Так не только ж военные присягают.
- И то верно...
А барин не прост... Вот с поручиком Оболенским о чем-то громко разговаривает.
- Пойду, поищу Трубецкого.
Уходит. Правда, хорошо бы, чтобы полковник явился! Но стоять надо. А то в прошлый раз офицеры, солдат не спросясь, императору удар устроили. Доктора обозвали... длинным немецким словом. Апоплексический! И в голову-то насилу влезает, а уж выговорить... Но с начальством веселей. А еще б товарищей побольше! 
Наверное, такие мысли крутились не в одной солдатской голове. Потому, когда на площадь принялись выползать полковые колонны - в парадном, со знаменами, явно ушли от самой присяги - их встретило дружное «Ура!» А в ответ - и вовсе раскады, почище, чем на высочайшем смотру.
А вот по брусчатке лязгают пушки конной артиллерии. А за ними вползает слух: мол, командира их, великого князя Михаила, в цепи заковали и в самый прочный равелин Петровавловской крепости заточили. Если так - дивизия вытащит своего Михала Палыча из любых оков! И вот на приветствие:
- Ура Константину!
Несется ответ:
- Ура Михаилу!
И просто:
- Ура!!!
Искреннее, громовое. Далеко слышно. Уж на Дворцовой-то, одно здание всего и пройти, точно! Император слышит. Но лицом спокоен - а позади не то, что бледнеют да трясутся - тушуются. Был человек, ан глядь, вместо него уж кадка с пальмой. Или просто вихрение ветра. Вот офицер с пышным аксельбантом -  ворот настежь, ртом воздух хватает:
- Полки Московский, Финляндский, Лейб-гренадерский, конная артиллерия, второй батальон Преображенского полка в полном восстании, собираются к Сенату... Еле обогнал.
Но слышит:
- Извольте привести себя в порядок, Александр Христофорович. Милорадович где?
Холодное императорское неудовольствие пробирает покрепче вражьих ядер. Вот воротник застегнут, мундир одернут, каблуки звонко щелкнули. Стало ясно:  волнение преждевременно, все в порядке, служба продолжается. Но Бенкендорф отмалчивается - отвечать «не знаю» не в его стиле. Кто-то из свиты играет немогузнайку:
- Нету нигде. Ищут.
- Что конная гвардия?
Из-за спины Николая выступает не человек - гора. Истинный кирасир! Рокочет:
- Неизвестно. Отрезаны. Но на площадь не вышли.
Император сердито топает ногой.
- Что значит - отрезаны? Пошлите... Нет, прорвитесь туда сами, примите командование. Мне нужны кирасиры! Нужны... Понимаешь, Орлов?
Голова Орлова - пока не графа! - медленно склоняется.
- Слушаюсь, Ваше величество.
Отдышавшийся Бенкендорф кого-то поймал за пуговицу на мундире. Слышится:
- Нет здесь Милорадовича, понял? Я есть. Вот потому ты мне все и рассказывай...
Выслушав - отдает распоряжения. Вот вокруг генерал-адъютанта уже вьются серые, вовсе не армейские мундиры... И, наконец, Александр Христоворович пешей рысью летит к государю - радовать:
- Корпус внутренней стражи присягнул. Я его стягиваю вокруг площади, постараюсь отсечь любопытных...
Снова взгляд василиска:
- Нет. Сейчас нам надо не злить народ, а показать силу. Давайте всех на площадь, напротив бунтовщиков.
- Так точно! Стой... это не мои!
На Дворцовую, чеканя шаг - огромные сапожища, полы шинелей, взлетающие к пряжкам кулаки - и над этим ангел с александрийского столпа - входят преображенцы. Ноздреватый снег свиты точно паводком снесло. Только защелкали замки ружей дворцовой охраны... но что одна рота целому батальону первого в русской гвардии полка? Но... императоры не должны бояться своих солдат! И навстречу батальону шагает - царь.
- Кто такие? Где офицеры?
- Второй батальон преображенского полка... Нет офицеров: на площадь пошли. А мы того... отстали. Кто мешал - кулаком... Осторожно, не до смерти.
Голос Николая - ледяной, как колышущий полы шинелей ветер.
- Верно... Присягнули?
- Никак нет, Ваше Величество. Не успели.
Император оглядывается.
- Где священство? Митрополит...
Духовенства нет, как не было. Стушевались... Из рядов выходит полковой священник. Невелика фигура? Достаточна - глава русской Церкви перед ним. Слова роняет горькие и едкие, да горчица - не полковому попу. Ему такое - поверить страшно...
- Батюшка, поздравляю митрополитом. Слава Богу, присягу у петровского полка примет не трус...
- Да я...
- Тот, кто верен и смел. Такие мне надобны, - царь поворачивается к солдатам, - А вы, ребята - раз пришли, то присягнуть согласны? А то вам на площадь...
- Мы к вам, Ваше Величество.
- Ну, молодцы. Высокопреосвященный, прошу. Примите присягу.
Склоненное знамя. Торжественные слова. Император вновь идет вдоль строя, вглядывается в лица. Много старослужащих. Шепоток одного из молодых:
- Суров.
Тихий ответ старослужащего:
- Этот суров, а старшенький - зверь... различай...
Николай, между тем, говорит - странно. Словно батальон оттолкнуть желает. Не обещает ВСЕ, как Елизавета. Не выкатывает хмельное пиво и звонкое серебро, как Екатерина. Нет... пугает!
- Вам придется стрелять в братьев своих, русских солдат... Готовы ли? Кто нет, уходите.
Самопровозглашенный император ждет. В углу глаза мелко подрагивает. Секунда, две... Молчат солдаты. И  вот над рядами вновь несется голос Николая - громко, ликующе:
- Батальон! Слушай своего императора! Ружья зарядить!
Летят, как снег, огрызки бумажных патронов. Мелькают шомпола.
- Штыки - примкнуть!
По колонне - шелест. Примкнули.
- К атаке в колонну! Первый взвод полоборота налево! Восьмой взвод полоборота направо! За мной, скорым шагом - марш!
Царь ведет невеликое войско - вперед! Вот рядом Главный штаб,  уже видно - против кого стоять. Шесть полков... Надо взбодрить солдат. Николай выхватывает шпагу. Полуоборачивается, что-то кричит - и замечает Трубецкого, что выглядывает из-за угла на Сенатскую площадь. Увидя императора, полковник прячется в здании. Потом вновь выглядывает.
На Невском - тихо. Кареглазый господин Ренар неторопливо фланирует, разглядывая вывески. Говорит тихонько:
- Интересно, в какой ресторации наш поэт ищет в тарелке князя Трубецкого? Да, спроси Инфанту... Ясно. О! Вот она. Точно, там Рылеев. Вхожу.
Дальше - просто... Заместитель диктатора отвлекается от яств, но обнаруживает всего лишь господина, желающего разделить с ним столик. Некоторое время оба сосредоточенно пилят бифштексы ножиками. Затем, когда Рылеев извлекает карандаш и принимается портить салфетку виршами, Ренар принимается разглядывать письмена.
- Стихи. Я тоже пописываю на досуге. Не выслушаете?
Ну какой же издатель не устал от осады графоманов?Рылеев в панике!
- Я тороплюсь. Простите, но у меня сейчас нет времени на молодых авторов...
- Ну какой же я молодой... И я вовсе не претендую на издание. Просто прошу выслушать. Ежели вирши дурны, просто ничего не говорите, хорошо?
- Ну, ладно...
Такого в сем заведении доселе не видали: Кондратий Федорович Рылеев, не раз за обедом впадавший в поэтический восторг, посуровел лицом, сглотнул, прикрыл глаза ладонью - и словно выпрыгнул из-за столика. Пальто взял, а заплатить забыл. Его странный собеседник - видно, тоже поэт, только пока не знакомый - положил рядом с тарелками блестящий кругляш империала. У полового память сразу прояснилась:
- И шапку их благородие забыли...
Новенький литератор поднимает бровь.
- Что ему шапка... Он ввечеру или министр, или висельник.

Рылеев вбегает на площадь. И - мечется от Сената к Синоду, тычется в грани каре, бормочет: «Можешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь в тот решительный час...» Увы, что для натур лирических - высочайший пафос, у лиц с иным мышлением вызывает лишь скепсис. По связи - голосок Паллады:
- Какая смазка заставила его так завертеться, командир?
- Галич. А толку? Я думал, он командование примет... Инфанта? Уже на месте? Отлично, попробуй расшевелить Трубецкого.
Кондратий Федорович несколько успокоился: сам сочиняет. Достал записную книжку, карандаш и строчит, черкает. Задумывается на мгновение. Снова пишет. Что взять - поэт. А пока он пишет, уходят драгоценные мгновения. На площади - несколько декабристских полков. Против них - единственный батальон, перед фронтом ходит маятником император. На лице Николая Первого - ни кровинки. Нервы? Холод? Но - не страх.

Вот блондинка в песцовой шубке, да пунцовой головной повязке. Свеженькая, будто десять верст не отмахала. Рядышком с князем Трубецким.
- На площади ждут вашего слова... У меня там два брата и кузен... Князь, неужели вам не стыдно?
Заглядывает в глаза снизу вверх, что трудно: рост мешает. Наконец, уходит. Губы князя едва шевелятся:
- Господи, дай знак... Прости - принес присягу Николаю сдуру, со всеми... Не попусти душу погубить...
На пандусе хронокорабля рыжая девчушка в камуфляже  последний раз проверяет винтовку. Последний раз уточняет:
- Инари? Соблазнять диктатора будешь?
Ответ - злое шипение:
- Не могу говоришь громко. Как слышно? Не могу говорить громко...
Паллада довольно хмыкает. Ей хочется пострелять.
- Будет тебе знак!
Приникает к прицелу. Движение пальца.
Трубецкой вылетает на площадь! Молодецкое: «АААА!» и распяленное лицо с глазами на выкат заставляют преображенцев, что загораживают путь на Зимний расступиться. Князь среди своих! Там переходит на шаг и, потирая седалище, говорит по-французски:
- Стар я уж для такой беготни... Мышцу схватило,  - и по русски, для солдат: - Молодцами! Держись законного государя, и он наградит верных...
Под нос же бормочет:
- Спасибо, Господи, вразумил...
Подскакивает Оболенский:
- Какие будут распоряжения?
Трубецкой, с решимостью отчаяния, как шапку оземь:
- Созывай военный совет!
Начинается совет... и не заканчивается... Мимо спорящих офицеров и ощетинившихся штыками каре пролетает всадник - граф Орлов. Его и не замечают... Рисовать на снегу ножнами удары и охваты интереснее.

Вокруг площади колышется толпа.
Собрались зрители. Толпа! Слышно:
- Николаевских мало, деле решенное.
В сторону николаевцев летит камень. Потом другой.

Казармы конногвардейцев. Орлов застает картину: пять офицеров за Сенатскую, пять за Дворцовую, один за то, чтоб остаться в казармах. Но - Орлова в полку любят! Решено! Полк строится. Анненков занимает было место в строю... Потом покидает.
- Я не могу оставить товарищей...Ланской, мерзавец, а ты? А ты, Арцыбашев?
Ему не отвечают. Конный строй несется мимо... Одинокая фигурка в алой парадной форме кавалергарда идет пешком на площадь. К своим. Уже на полдороги, почти бегом, встречается с фигуркой в штатском. Рылеев! Жмет руку:
- Зато вы остались благородным человеком...
У них за спинами диктатор совещается с импровизированным штабом. Слышно «Ура!» - к декабристам подошли еще полки... Но вот оно стихло. Зато ликуют преображенцы и кавалергарды. Истово орут: думали, уже помирать придется. На площадь выходят батальоны Внутренней стражи! Серого, практически милицейского цвета масса. Толпа отодвигается.
Николаю кто-то подводит лошадь. Теперь он и правда похож на императора. Какой-то удивительно непарадный офицер - серая шинель без пелерины, серые (не белые, не зеленые, как у прочих полков той поры) штаны выслушивает благодарность за оперативное выдвижение. Мимо тянут пушки - без упряжек, накатом. Здоровенные, не то, что конные у декабристов. Солдаты - серые шинели, на головах не кивера - бескозырки. Под ногами, несмотря на декабрь, не снег - каша. В толпе начинают ломать шапки перед Николаем.

Кареглазый господин и его помощницы с ног сбиваются. Но - работают. Вот Флотский экипаж - присяга уже принесена. Вбегает офицер. Вопль:
- Наших бьют!!!
И полк идет за ним... к декабристам. Вот еще полк: Ренар  четким голосом зачитывает закон о престолонаследии. Не полностью - нужные статьи. Еще колонна на Сенатскую! На площади - верный признак отношения сил - толпа опять меняет настроение. Снова в николаевцев летят  подручные снаряды. В одного из офицеров попадает ледышка. Тот разворачивает коня, сбивает мужика наземь.
- Бунт?
- Так шутим мы, барин...
Сжатая на плетке кисть офицера. Разжимается.
- Проваливай. Тут шутки - костей не соберешь.

На площадь выходят коннопионеры: одна из частей дивизии Николая. Проходят между Невой и декабристскими каре.  Бестужев, командует:
- Поверх голов, братцы! Но пусть видят, что мы на все решились...
Каре взрываются залпом, вторым. Ржут лошади...
Во главе конницы - Михаил. Командует, словно в ответ:
- Сабли вон! Держать строй!
И так, между Невой и декабристской пехотой, проходит к пушкам.
- Ребята, - кричит, - что вам наврали? Все, кто за меня вступился - поклон земной. Только я за городом был... Брату Николаю помогал.
Декабрист в штатском - Каховский - поднимает пистолет... Толку? Оружие у него выбивают солдаты. Кучей обступают Михаила. Вот пушки развернуты и накатом отпячиваются от декабристов.
Трубецкой продолжает совещание... Но перед одноим из декабристских полков, словно из воздуха, возникает Хель. Говорит под нос:
- Тут все мои клиенты... Можно? Хорошо...
И верно - тень слушают. А раз слушают офицеры, то и солдаты подчиняются. Тем более, убивать своих никто не требует. Лишь:
- Наше - не отдавать! Кто против - в кулаки!
Хороший бой стенка на стенку - русская забава. Тут умеют не зашибить. Но красным на снег плюют многие... Декабристов больше, зато в кучу-малу вламываются кавалергарды во главе с Орловым - уже графом!
Орлов - человек-гора - палаша не вынимает, зато носы сворачивает играючи. Да и кони кавалергардов едва не опаснее всадников: лягаются и кусаются.
- Защитить пушки!
От кавалерии батальон Хель сбивается в каре, и николаевцы утаскивают пушки. Декабристы кричат кавалергардам:
- Ланской, иуда!
- Арцыбашев, мерзавец... Ты ж был наш!
Один из названных офицеров мешкает, его лошадь скользит по обледеневшей брусчатке площади, падает. К нему подбегают, поднимают за грудки - и в рыло. Раз, другой... Тут подскакивает Анненков. Успел. Не забили.
- Оставьте... И я там чуть не остался. Полк - тоже товарищи...
Укрыв своим плащом, провожает беднягу к николаевцам. Над всем творящимся на площади висит туша «Тумана». Девушка с винтовкой рассматривает площадь в оптический прицел. Позиции Николая ощерены баррикадами, толпа отсечена шпалерами внутренней стражи, крики стихают. У декабристов немного маленьких конных пушек, у Николая - жерла!
- Паллада - Ренару. Не пора работать штатным боеприпасом?
Под ногами Ренара поскрипывает снег, руки за спиной. Ждет. Наконец, щелкает брегетом.
- Все, девочки. Через час картечь. На этих надежды нет. Ни сейчас, ни потом. Придется самим. Паллада! По сигналу Хель, снимаешь Николая, затем Михаила. Хель - в каком полку больше твоих трусов? Принимай командование. При замешательстве николаевцев - сразу в штыки на пушки. Потом отправляй людей занять Сенат, арсенал... Инфанта! К темноте в столице нужны власть и порядок. Кто удержит город от беспорядков, когда мы уйдем? Инфанта, может, какого из твоих? Капитана или поручика - в генералы?
- Нет. Они послушные, - вздыхает Инфанта. - Трубецкой посветит эполетами, они сразу и начнут ждать команды. Которая не воспоследует. Идея! Есть человек... Он, правда, нейтрален, но порядок в городе будет...
- Кто?
- Аракчеев. Узурпатору пока не присягнул. В нашей истории был нейтрален.
Ренар морщится.
- Заказ был на победу декабристов. Аракчеев... Это немного наоборот, а?
- А кто еще? Ну, глянь на этих... победителей. Выиграть за сегодня могли раз пять. Нет, стоят... Остался час до картечи - совещаются!.. Уже проиграли. Корону со снега  поднять не сумели. Ну, мы поднимеу, отряхнем, вручим в руки - а вдруг кто подойдет, да рванет покрепче? И все, хаос. На улицах без стражи нехорошо, офицеров бьют, дорогие шинели снимают... А что будет ночью? Потому пойду уговаривать старика Аракчеева. Буду предлагать старую должность, генерал-губернаторство - до прибытия Константина. Милорадович-де не справился, пост на девку променял... (по связи - злое фырканье Инари) Он и у нас не справился! Заговор проспал, убить себя позволил... Организую небольшую толпу из баб с детишками, по рублю на голову, пусть в ноги упадут, поплачут. Старика проймет. Только это... Можно Михаила - не насмерть?
Ренар делает несколько шагов, разворачивается. Детский сад... Но что поделать, других оперативников у него нет.
- Паллада, Михаила - травматическим.
- Принято.
- Работаем вариант Аракчеева. Хотя выигрыш за нами будет чисто формальный...
По связи - разноголосый гам:
- И этого много!
- Мы еще так не работали!
- Полсуток на подготовку, энергии в накопителях на двадцать часов...
Ренар прерывает жалобы.
- Мы приняли заказ. Нам и отвечать за исполнение.
Его прерывает голос Паллады. В голосе - чуть не детская обида:
- Площадь!
И точно, на площади - новое явление. Старик Аракчеев, бодро вышагивает к Николаю.
- Ваше Величество может вполне мною располагать для наведения порядка!
Ренар зло сплевывает в снег:
- Кончено.
Паллада не согласна.
- У меня все на прицеле!
- Толку? Николая можно убить, Михаила тоже, и Аракчеева, но... Погружать Россию в кровавый хаос ради соблюдения буквы закона я не буду.
Инфанта, деловито:
- Сворачиваемся, уходим? Да, вот и первая наша проигранная миссия.
Ренар молчит, топчет снег. Роняет веско:
- Рано уходить. По нашей вине шесть лишних полков на площади. Сначала их вытащим... Ну, а потом - уходим. Инари, это твоя работа. Работаем самый простой вариант: Милорадовича. Он солдат уговорит... а от убийц поможет Паллада. Обычные заряды, голубушка!

Милорадович является пред очи государя с помпой, верхами - с ним адъютант, Инари, Ренар. Получает от Николая даже не то, что взбучку.
- Где вы были? Генерал-губернатор! Так-то вы исполняете долг!
- Именно долг и исполнял. Готовил усмирение беспокойства.
- А это что? - император указывает на площадь.
- Угли, Ваше Величество. Поверьте, я умею тушить пожары. И вам никакого риску не было. Полковник Ренар, продемонстрируйте.
Ренар поднимает вверх руку с тростью. Ее немедля перебивает пуля, потом другая, третья...
- Егеря, - сообщает Милорадович, - новейшие нарезные ружья. Только на позицию встали. Нет, Ваше Величество, их не увидеть. Умеют прятаться! Так что... дозвольте прогуляться к ослушникам, государь. Когда с одной стороны будет полное помилование, а с другой - смерть без толку, куда им деваться?
- Полное помилование? Не слишком ли много вы на себя берете?
Николай обводит глазами площадь. Силы... Все еще почти равны. Но... император не может вступать с мятежниками в переговоры. И все-таки... Дойдет до картечи - Нева кровью потечет.
- Без наказания оставить не могу. Нельзя спускать тому кто тебя ударил. Кесарь не Бог... Но и не государь, кто не милует. Те, кто мне не присягал, офицеры будут исключены из службы и помещены под надзор полиции, солдаты... прощу. Те, кто присягнул... будут разжалованы в рядовые с выслугой, солдаты - отправлены на Кавказ. Вот предел - не моей милости, Михаил Андреевич, а государственных интересов. Теперь ступайте.
Ренар и Милорадович поднимаются в седла и отправляются к строю декабристов.
Инари машет им рукой.
Шепотки по поводу Инари.
- Новая пассия? Платоническая или нет?
- А смысл?
- Граф наш натура романтическая, боготворит одних, спит с другими.
- Судя по тому, как дама надута, ее он боготворит.
Милорадович - вдохновенен. Вспоминает двенадцатый год, показывает солдатам дареную Константином саблю:
- Кто грамотный, читай гравировку... Я цесаревичу друг. Знаете, я ему присягал. И братья ему присягнули. Но - что делать, царствовать он не желает. И Варшаву бросить не может. Поляки - беспокойный народ...
К нему подходит Каховский. Два пистолета, решимость на лице. Быстрые шаги, взлетает рука с пистолетом... Его отбрасывает на снег, снег краснеет.
Милорадович невозмутимо продолжает уговоры:
- Видите, ребята? Я всех ваших давно мог перестрелять, как куропаток! Не стал. Жалею вас, и офицеров ваших, так и вы пожалейте - не себя, Отечество. Нельзя нам без власти, а Константин, правда, не едет. Оболенский, куда прешь со штыком? Желаешь подраться, так вызови, как благородный человек... Или погоди!
Слезает. Отбирает винтовку у ближайшего солдата.
- Ну, раз уж ты выбрал оружие, не обессудь.
Ренар, под нос:
- Не стрелять.
Заместитель диктатора и генерал-губернатор, при всех регалиях - дуэль на винтовках с примкнутым штыком. В решающий момент Милорадович ухватывает чужую винтовку левой рукой за ствол, а сам, с правой, бьет кулаком. Тут же выхватывает чужое оружие, нацеливает штык на сбитого с ног Оболенского.
- Моя взяла. Не забыл с двенадцатого года солдатскую науку... Так что ребята, вы все меня в изменниках числите? Верите, что я мог моего друга и благодетеля Константина предал?
Молчание.
- Кто верит, скажи?
Молчание.
- Тогда слушай мою команду: ружья в козлы!
Подбегают еще декабристы. Кюхельбекер, поднимает пистолет. Короткого обмена репликами по связи он слышать не может...
- Паллада?
- Помню. Не бью.
Кюхельбекер жмет на спуск. Стук курка о полку - и более ничего. Запыхавшийся Бестужев объясняет:
- Я ему, Михаил Андреевич, порох с полки ссыпал, чтоб не убил кого.
- Благодарю, вы спасли мне жизнь. Теперь сразу и убивать начнете?
- Зачем же?
- Иначе я сейчас поведу ребятушек обратно в казармы. А вы, вижу, ночевать на морозце собрались.
Является, неторопливо, князь Трубецкой.
Милорадовичу и его есть чем встретить:
- Что, Сергей Петрович, диктатором заделались?
Тот только рукой машет.
- План мой не приняли, и собралось нас мало. Но ничего, Господь даст, умрем красиво.
- Зачем же умирать? - вступает Ренар, - Вы Сергей Петрович, еще нужны России. Даже государю Николаю Павловичу - нужны... Поверьте, он еще призовет вас! И если согласитесь претерпеть некоторый знак неудовольствия,  будете иметь надежду увидеть если не конституцию, то крестьянскую волю. А то и принять участие в разработке соответствующих узаконений... Знаете, а ведь главное - сделано. Общество распущено, но люди общества останутся. Не выйди мы на площадь, всех бы взяли по домам, как Пестеля - и оттуда в Сибирь! К тому же мы теперь точно знаем: Николай - пригоден. Эй, подтаскивайте!
- Это что?
- Это на случай, если договоримся... Шампанское! А солдатам чарку подвезут, на морозе не лишнее.
Вот, собственно, и все - с заговором и тайным обществом.
Да, на строй декабристов еще смотрят грозные пушки. Переминаются с ноги на ногу пушкари с разожженными фитилями. Но напротив - солдаты составляют ружья в козлы. Шутят, балагурят - а что им еще делать? Все решено. Строятся - поротно, без оружия. Офицер-декабрист передают командование николаевцу... Нестройная колонная отправляется в казармы, а ее недавний командир - возвращается к кружку, в котором под звон бокалов обсуждают, что на Кавказе тоже люди живут, и воюют! И хорошо воюют! Что Ермолов, конечно, в рядовых надолго не оставит. Что вот Милорадович прошел без ран множество сражений... да русскому ли офицеру пуль бояться? Вдруг Анненков озирается:
- А где этот... в партикулярном? Полковник Ренар? Где Хель?
Милорадович тоже оборачивается, на свиту Николая:
- А где? Ох, я даже имени ее не узнал. Господа, вы знаете, что вас спасла женщина?
Звенят бокалы. Звенят голоса.

В это же время великий князь Михаил предстает перед матерью. Уже успел принарядиться: при всех регалиях, руку целует. И слышит:
- Ты в мундире... Неужели со мной будет говорить не Михель, и даже не Михал Палыч, а генерал-майор Романов-третий?
- Да, Ваше Величество... Генерал желает вас просить - ибо требовать не смеет - более не становиться между ним и долгом русского офицера. Он понимает, что вы старались спасти хоть одного из сыновей от опасности... Но так беречь меня, матушка, не следовало! Я не могу нормально нести службу в условиях  особого к моей особе отношения. Тем не менее, передайте мое восхищение одной из тех, что носят ваш шифр тайно... Что за проклятие, не позволяющее брату русского царя жениться на русской!
- Сын мой, о чем вы?
- Все о том же - о печальной судьбе человека, чья судьба устроена против воли. Я понимаю, что она не покинет службу, да и я не свободен. И все же... передайте. Жизнь - штука долгая, и случается - разное...
Великий князь подходит к окну. Над недостроенным Исаакием воздух более не дрожит.