Дальше мороки было много, мама с сестрой вязали и еще у кого-то выпросили  для скорости такие безрукавки. Фляжку для оттаивания снега привез дядя Фрол, что к родным в Новороссийск ездил. Там она в лавке продавалась, только не из металла, а из какого-то материала, немного похожего на резину, но более твердого. Сиделец в лавке заливал, что это-де специальный материал немецкой выделки и твердый, но легкий и прочее, что сидельцы в уши покупателям заливают, но дядя был не из простых, а внес в продающего сомнения, вроде того, что вот залил он воду, и вода в фляжке постояла пару дней-не будет ли она вонять? Сиделец не знал, но с апломбом стал говорить, что не должна, но он не знал точно, что дядя и выявил. В общем, фляга на четверть подешевела. Дядю вообще отпускать на базар нельзя было, если его супруга за локоть не дергала, то он бы всех продавцов разогнал: одних скидками, что вытребовал. а других ожиданием того, что он сейчас к ним подойдет и тоже сбрасывать цену придется.
Его бы мир с японцами заключать отправил, он бы тех довел до того, что пол-Сахалина им не отдали. а еще и микадо приплатил, что кусок острова в империи остался, а не японцев порадовал. Поскольку японского языка он не знал, пришлось бы ждать, пока толмачи переведут, оттого японцы еще больше устали от переговоров.
Тринадцатый год подходил к концу, все занимались своими делами, и никто не знал, что это последний мирный год, а впереди много лет кровавой войны. Хотя нет, был такой мужчина в столице по фамилии Хлебников. и он, по слухам, сложной математикой вычислил и предсказал мировую войны и что она мимо нас не пройдет. Иные говорили, что от того он умом повредился и плохо кончил. Иные-что он и раньше был того-с.
И недаром–вот я тоже о таком думал, что бы со мной было, если отчего-то снизошел на меня дар пророческий, что будет тут хотя бы до двадцатого года. Умом тронуться можно, недаром раньше пророчествовали пустынные старцы и юродивые. Это страшно даже если только один раз дар тебя коснется.
А если долго: вот ты зашел к соседям и. глянув на них, узнаешь, что глава семьи умрет в зиму 1920 года от тифа, спасаясь от красных. Старший сын- от красной шрапнели под Торговой. Младший вообще без вести пропадет, уйдя в горы к зеленым, и кто знает. где и как с ним приключилось, из пяти детей выживет только один, и бабы недолго проживут, и все это произойдет совсем быстро? Каково это -смотреть в глаза тех, кто уйдет до срока и знать об этом?
Нет, и при прежних императорах кому-то могло быть откровение, что хозяин дома умрет через десяток лет от простуды, старший сын через пятнадцать лет от холеры, младшая невестка с вишни свалится и расшибется до смерти, а какой-то внук хозяина от поноса помрет. Все мы смертны и когда-то помрем, если не от тифа. то от сердечной слабости. И все об этом догадываются, кроме Степки дурачка. Но все не помрут рано, и число насельников в станице расти будет, только Лепехиных тогда было трое, а сегодня семеро, а Жмуркиных наоборот, не стало ни одного. Вообще лучше такого дара не иметь.
Лучше идти по своему пути и не знать, куда он тебя приведет, и войско вместе с тобой, и империю тоже, а вместе с ними мириады людей. Да и небеса обычно много такого в дар не дают. Вот был известный юродивый Василий Блаженный, про которого почти что всяк знает. Ему дано было откровение, что на иконе одной под слоями красок   скрывается лик дьявола. Еще он царю Иоанну говорил, что тот больно много народу казнит, но это сложно счесть предвидением, но не дано ему было предвидеть смерть наследника царского. который по нерадению сопровождающих уронен был в реку и живым из воды не вернулся. Московский пожар он предвидел, молясь перед монастырем, только о том никому не сказал, только плакал и молился, а по ком или по чему скорбел-кто знает? Может. Потому специально провидцам дается кусочек знания о будущем, а именно то, что они вынести смогут?
Так вот и все шли туда, откуда многие не возвратились. А те, кто вернулись-теми ли вернулись? Вот тот же Гришка Мелехов. Что с ним стало после того, как он австрияков и немцев рубил, потом калединцев, потом красных, потом поляков, потом снова красных? Намекает автор «Тихого Дона», что припадочным он стал, а после смерти Аксиньи вообще чуть в затворники не перешел.
Даже если после встречи с сыном его местная власть не сильно глубоко и далеко запроторила, то что в его душе продолжать вариться будет?
Об этом и думать не хочется, видел я результаты этой «варки».
Так что настал следующий год и мир соскользнул в войну, как те самые турецкие аскеры по обрыву в то, на что никто не рассчитывал. Мы, пластуны, тоже обсуждали, сколько война потянется и где закончится. Конечно, никто этого точно не знал, а потому не угадал, только болтовней натешился. Но позднее в наших краях оказалось много чистой публики из обоих столиц, и от них я многое услышал. Оказалось, что все считали (за исключением особо меланхоличных типов), что война не продлится долго. Во Франции вообще ждали, что солдаты вернутся домой к осеннему листопаду. Была даже почти научная теория того. отчего что война не продлится долго.
Сторонники ее исходили из того, что для производства пушечных порохов нужны соли-нитраты. Они добывались в Чили в пустыне тамошней, было немного такого сырья на островах Тихого океана. И все это для Германии и Австрии закончилось с началом войны-доступ к чилийским нитратам, потому что велась блокада морских перевозок туда. А запасов нитратов было на полгода. Можно допустить, что путем контрабанды, замены суррогатами и разным ухищрениями чуток оттянуть печальный конец, месяца на два-три. Можно и не допускать. Потому что потом говорили, что никто не рассчитывал на такой расход огнеприпасов, оттого шесть месяцев- это больно оптимистично. Так вот и выходит, от трех до девяти месяцев, и все, дальше надо отымать у охотников черный порох и отдавать его пушкарям.
Звучит солидно и как бы обоснованно. Как оказалось, германские химики научились получать нитраты буквально из воздуха, и к началу войны выделку нитратов отработали. Так что быстрого окончания войны не получилось.
Тут так и просится выражение: «Человек предполагает, а бог располагает». Или «Расскажи богу о своих планах, чтобы его развеселить».
Не знаю про запас ингредиентов пороха на шесть месяцев –это был действительный расчет или это кто-то так себя успокаивал и свое успокоение перегонял, как облачка ветром, в общество, но в итоге и это пророчество не помогло и соскальзывать в бездну все продолжили.
У Турции был вполне реальный шанс не сползти вместе со всеми, зализывать раны от двух неудачных войн, торговать со всеми сторонами и что-то полезное сделать для себя в итоге. Но у власти была прогерманская партия младотурок, которой хотелось славы, утверждения зеленого знамени подалее и повыше и прочего. Но если они не смогли победить Болгарию Сербию и Грецию, то с чего им победить-то всю Антанту? Младотурки тоже ринулись по склону вниз и там и остались.
Поутру 17 октября германо-турецкие корабли осуществил нападение на несколько портов Черного моря- Одессу, Севастополь, Новороссийск. Может, и на другие, про эти я точно знаю. Явившийся в Новороссийск утром крейсер «Берк» передал на берег письмо на нескольких языках, что из-за объявления войны Турцией России, он через 4 часа начнет бомбардировку города. Частным лицам предоставлено время на уход из города, а судам можно покинуть гавань. По ним стрелять не будут. Действительно, ночью на радиостанцию пришла радиограмма, что Турция объявила войну России., а тут и подтверждение этому. Турки выдержали четыре часа, а потом открыли огонь. Как мне говорили, по обывательским домам не стреляли, разве что осколки долетали. Зато погорели огромные запасы нефтепродуктов на заводе и нефтебаках. Столб дыма стоял несколько дней. Половина населения города спешно покинули его пешком и по железной дороге. Из тюрьмы вывезли опасных арестантов, а мирным дебоширам разрешили пойти домой с условием вернуться потом. Как говорили, не вернулось всего с десяток человек из полутора сотен. Возможно, не успели допить все. Но вроде как никто не погиб. Отбивать турок оказалось нечем. В городе были ополченцы-артиллеристы и даже с пушками, но никто не знал были ли при них артиллеристы или снаряды. Я повидал ополченцев-артиллеристов и их пушки, и в сомнении до сих пор пребываю, сделали бы они что-то.
Потом про события говорили, как о «Севастопольской побудке», имея в виду что флот в Севастополе опозорился с отражением набега, но тут ничего сказать не могу, не много понимаю во флотских делах. Пусть скажут те, кто понимает.
Наша бригада, до войны называвшаяся просто Кубанской пластунской, с ее началом стала первой Пластунской. Потому что стали развертывать вторую, во главе ее был поставлен тот самый генерал Гулыга.
Когда же государь император объявил войну Турции, нас подняли и приказали вторгнуться в неприятельские пределы. Было это 19 октября, и мы пошли, готовые показать туркам кузькину мать. Турок был давним врагом.  За времена с царствования Иоана Грозного это уже была двенадцатая война. Ну и в добавку набеги крымских татар и ногаев. а также прочих кочевников, что по степям кочевали. Так что привычное дело- вломили туркам и получили по Ясскому миру
земли до Днестра и до Кубани и подтверждение владения Крымом. По Бухарестскому миру- уже до Прута и часть западно-грузинских княжеств.
По Адрианопольскому- все восточное побережье Черного моря. По Константинопольскому-основные турецкие крепости близ русской границы. Теперь уже не надо трижды взятый Карс, он наш. Остался Эрзерум–ну и он тоже будет наш. Не потому, что очень нужна эта дыра, а, чтобы на нее опираясь, очередной паша на нас не лез. Кое-что мы об этом сами знали, а все в совокупности нам сотник рассказал, чтобы все свести в кучу. За те земли, которые получены по Адрианопольскому миру, еще повоевать пришлось,
почти что 35 лет. Шибко хитрые горские старейшины демонстрировали, что то, что султан признал их земли теперь российскими, их-де не касается, хотя, когда им нужно, они султану кланялись и своим повелителем называли. Но, когда Западный Кавказ покорен был. исчезла постоянная боевая тревога для жителей Кубани и возможность погибнуть или в рабство попасть. И, чем дальше турецкая граница, тем меньше мутят воду эмиссары Стамбула среди наших мусульман. В эту войну у них получалось это лишь среди лазов на побережье, среди иных -уже нет. Отодвинули бы еще границу за Трапезунд-еще меньше возможностей у турок стало. Вот такая вот империалистическая история с географией в простом изложении. Да, когда потом турецкие власти отошли от прежней политики османского величия, можно было бы и не отрывать Босфор с Дарданеллами. если торговые суда через них ходить будут без помех. Да, можно, но для этого пришлось больше десятка раз турок учить миру, пока не выбили из них изрядную часть прежнего, османского. Никто не мешал крымским татарам, а также черкесам самостоятельно понять, что их жизнь в работорговле   не будет вечной, а закончится, и придется отвечать за содеянное.
А в октябре бригада наша двинулась на Кара-Килеси, через турецкую границу, и пришло наше время, и наш экзамен, насколько мы похожи на прежних пластунов. И испытания были сопоставимые- предки сидели воде по уши, поедаемые летающей мошкой, и дожидаясь, когда черкес решит, что нет тут поблизости казака и можно пойти через Кубань шорох наводить. Нам же пришлось в первых числах ноября вброд форсировать Аракс, ночной атакой сбить турок и тем помочь своей 39 дивизии. Чтобы течением нас не снесло, держались за руки. Впереди- генерал Пржевальский. Молча перешли реку. Без выстрелов и «ура» пошли в штыки и кинжалы. Турки так бежали, что мы их догнать не смогли. Сбили и исчезли, нас уже на этом берегу нет. Не всем же понятно, что такие вот рывки через горную речку в ноябре отзовутся потом нездоровьем. Но в двадцать с малым лет этого не видишь. И, если сможешь спастись от обморожения, то вроде как и все. Пошел, но вернулся.

Нашей бригаде тоже нашлось занятие в этой операции. И перед этим мы форсированными маршами переходили на левый фланг армии, и сейчас то самое требовалось, только в другом направлении- прийти в место кризиса и утишить ярость врага. Там, конечно. была и железная дорога, но до нее дойти надо. Маршам нас еще в мирное время учили, и на войне того повидали. И идешь, мотая версты на подошвы сапог. А подмогу тебе-только песня. Хорошо певший Федор Невоструев   в лазарет попал. Пока его не вылечили, придется мне:
«Паша, запевай».
И я завожу «Встае хмара з-за лиману». «Висит солнце над горою»
И что там еще вспомнится.
Кому не нравится-пой вместо меня.
Напелся их так, что потом даже в подпитии подпевать не тянуло.
Но, пока мы наматывали версты на ноги, надо было что-то делать в самом городке. Военный комендант станции сел за телеграфный аппарат и достучался до верхушки Кавказской армии. Там выслушали и спросили, есть ли где-то поблизости штаб-офицер, а еще лучше кто-то Генерального штаба? Да, такой нашелся, полковник Букретов, что следовал в свою часть. Его позвали к аппарату, разъяснили ситуацию и приказали возглавить защиту города, станции и складов до подхода подкреплений. Букретов оказался хватом и немедленно приступил к организации обороны.
Вообще любая станция железной дороги, сколь-нибудь приличного размера–это кладезь всякого, пещера Лейхтвейса и сокровища Алладина одновременно! Та же станция Новороссийск в январе-феврале двадцатого года, хоть и тупиковая: чего там только не было! Хочешь депутата Государственной Думы и одновременно бессарабского помещика- вот он, известный скандалист Пуришкевич. Правда, уже остывает, так как помер… Ну извините, можно было и часом раньше обратиться. Нужен философ из княжеского рода-вуаля снова-Трубецкой! Нужен скульптор-и такой есть, Нефедов, он же Эоьзя! Ой, извините, заврался, он еще не доехал сюда с Урала. Нужны дамы из известных фамилий? В ассортименте, то есть на любой вкус и цвет! Нужны генералы- и это будет. Хоть действующие, хоть этапной службой пробавляющиеся, хоть отставные! Нужны пушки морские, но без кораблей? Вон, весь мол ими заставлен! Нужны перчатки на меху? Аж два вагона! Нужны снаряды с удушливыми газами? Вон там стоят два барака у корня мола, там они лежат! Казаков нужно? Тысяч двадцать уже есть, скоро еще подойдут! И даже калмыки в наличии! И с верблюдами!
И в Сарыкамыше много чего нашлось. Сидит на станции 200 юных прапорщиков, что только что выпущены из Тифлисской школы и до своих полков еще не доехали-и им работа найдется! Еще есть приблизительно две роты туркестанских стрелков, что следуют как кадр для развертывания второочередного полка– и они нужны, и даже от двух полков их не отказались бы!  Есть в чьем-то грузе трехлинейные винтовки-и ими заменят берданки у части ополченцев!  Пулеметы есть тоже, в адрес какого-то полка следуют! Глядишь -и оборона города и станции потихоньку набирает силу! Хоть турок больно много на ополченцев, туркестанцев и прапорщиков, но они заранее не разбежались, а потребовали от турок усилий по взятию.
Ну, турки и им тоже «помогли», а себе устроили лишний забег. По их карте город Сарыкамыш был не там, где он есть, а ближе на восемь верст. Но кое-кому восемь верст не крюк. Пройдут обмороженными ногами в кожаных лаптях или как это считать-поршни, что ли?
Да, их привели сюда не только командиры корпусов и ниже, но и сам Энвер-паша, он всех подгонял. увлекая за собой, и только что лично прицелы не устанавливал.
В итоге целая пехотная дивизия пошла ночью в атаку, в метель, на уже отошедшие этапные батальоны, которые оторвались от турок и отошли к самому Сарыкамышу, а турки шли эти восемь верст в метель, ожидая врага и никак не находя.
Это было 12 декабря. Одновременно происходило еще много чего-высадившиеся на побережье турки подошли к Ардагану и сбили тамошний отряд Геника, Истомин стал отходить, образуя брешь в боевых порядках. Мышлаевский скомандовал отход для корпуса Берхмана и тот начал это делать В общем, все начали делать ошибки и теперь у кого-то число ошибок могло превысить некий порог, за которым идет слом равновесия, иногда переходящий в катастрофу. Как человек, вскоре занявшийся врачеванием, я это видел во множестве, изучая «скорбные листы» и говоря с больными (да и ранеными), что они сделали для того, чтобы заболеть, и что сделали для того, чтобы вылечиться. В военном деле это тоже есть, и иногда генералы прямо-таки не хотят побеждать (исключив случаи явного предательства, которые тоже существовали и существовать будут). Ну, прямо как известные больные:
«Принесите мне бутылку
И не надо докторов!»
Букретов сколачивал импровизированные части, ожидая утром 13 го явления турок во всей силе. И нашел несколько орудий (вроде бы два), следовавших в тыл за какой-то надобностью. Он же организовал сбор и переноску огнеприпасов из складов, подверженных возможной турецкой атаке в более безопасное место. Конечно, безопасность в маленьком Сарыкамыше под огнем турецких орудий была очень относительной, но и это благо. Итого, когда 13 числа турки явились во силе тяжкой, и те, кто после ночевки на морозе не замерз, и кого еще носили ноги после ночевки в мокрой обуви, атаковали город. Сразу же они увидели, что все не так хорошо, как им думалось-в городе оказались пулеметы и скромная артиллерия. Но и они наделали неприятностей туркам. К сожалению, стойкость большинства ополченцев и этапников была невелика. потому к вечеру 13 числа защитники Сарыкамыша отошли к железнодорожному вокзалу. Но весь город не был взят.
Постепенно подходили отставшие турецкие части. При этом из полка могло выйти к городу всего сотня человек, остальные были где-то там. Толи брели в метели, то ли замерзали у костра. толи бежали подальше из этой ледяной могилы. Выход поближе к Сарыкамышу добавил радости аскерам, но добавил и сложностей- на открытом месте леденящий ветер усилился, и голодным и измученным аскерам стало еще тяжелее. Они жгли костры, но вот лежит турок головой поближе к костру. А его промокшие ноги, что далеко от огня-что с ними происходит? Правильно, дальше переохлаждаются. Наступит утро. аскер пойдет в атаку и еще больше их обморозит., потом у него еще и пневмония образуется, тогда он и встать не сможет. Помощи ему не окажут. потому что нечем, а русские возьмут его в плен тоже не сейчас. так он и не доживет до плена, чтобы хоть умереть не в сугробе, а в помещении. И согреться хоть напоследок. Но Энвер-паша и прочие бегали и мобилизовывали аскеров, чтобы те шли вперед. Полевые пушки никак не продвигались, ибо пушку по заметенной дороге тянули пяток пар быков и ничего не выходило, отчего Энвер приказал им оставаться и поддерживать корпус, что сковывал русские части. Итого к Сарыкамышу дотащились едва две горные батареи, одна из которых при этом попала под обстрел тех двух орудий, что оказались в Сарыкамыше, и лишилась матчасти. Наутро должны были подойти еще, ну, если мулы и люди пройдут через глубокие снега и метель. Правда, даже пехота тащилась со скоростью около версты в час, то есть немногим быстрее, чем если бы ползла на брюхе-но не стояла же она!
На обе чашки весов порознь падали небольшие грузики, и суммы грузов пока видны не были, только дергались весы при их падении.
Пока же 9 корпус турок пал числом до несильно большего, чем пехотный полка, и для прикрытия его флангов пришлось формировать импровизированные команды из тех, кого нашли, а второй обходящий корпус, десятый,вместо того, чтобы быть уже под Сарыкамышем, еще тащился в тридцати и более верстах от города. С какой скоростью-я уже сказал, а это означало глубокий кризис турецкой операции.
Но все могло измениться, упади еще гирька на их чашу. Скажем, возьми аскеры последним усилием Сарыкамыш. Тогда ситуация была бы уже другой. и русское командование, и без того в лице генерала Мышлаевского пребывающее в состоянии паники, могло среагировать не так, как нужно.
И не он один: ««Сообщите срочно Габаеву, что Истомин действует безусловно вопреки отдаваемым ему приказаниям и по совершенно непонятной причине намерен отходить к Карсу. Если бы оказалось, что это стихийное движение происходит потому, что войска выскользнули из рук Истомина, я усердно прошу Габаева сменить Истомина и атаковать турок. Громадной заслугой его было бы перед Кавказской армией, если бы он взял на себя оттеснить турок от Мерденек и прикрыть путь на Ардаган и далее на Ахалцих». Такя телеграмма пошла к генералу Габаеву вечером 13 го.
Забегая вперед: Габаев вышел из Карса, преодолел полста верст,
прибыл к Истомину, обнаружил, что тот слегка не в форме, с досадой объявил тому, что теперь задействует разрешение заменить Истомина, после чего отбросил турок и привел их в состояние неспособности к наступлению. Тут ему снова пришла депеша, что его снова ждут подвиги. Истомин остался командовать Ольтинским отрядом. раз кризис преодолен, а Габаев пошел в более опасное место. Кстати, в 1913 году Габаева отправили в отставку-старый-де уже Василий Давидович для подвигов. Но это было ошибочное впечатление.
А в ночь на 14 число некий начальник штаба турецкой пехотной дивизии вылез слишком далеко вперед и был захвачен русской разведкой. При нем был приказ, в котором содержался план турок по захвату Сарыкамыша и дальше.
Что-то, наверное, и устно он сказал тоже. Наверное, это его туркестанские стрелки захватили, потому что в такую удаль со стороны ополченцев как-то не верится. Данные были срочно переданы наверх, и повергли генерала Мышлаевского в глубокое размышление и глубокую печаль. Вкупе с известием, что у турецкой кавалерии таки нашелся пироксилин и силы на подрыв рельсов, и они это сделали.
Он отдал ряд распоряжений, в том числе и на отход двух других отрядов, что были довольно далеко от Карса и Сарыкамыша, и один из этих приказов- Азербайджанскому отряду был выполнен. Другой генерал, видя пассивность турок, с отходом не спешил и правильно сделал. Мышлаевский убыл в Тифлис, причем его по пути даже обстреляли, отчего на душе его явно было черным-черно, и черноту он принес в Тифлис,
Поскольку резервы в Закавказье почти что отсутствовали-максимум полк-два, то в случае разгрома Сарыкамышского отряда. останавливать турок абсолютно нечем. Тифлис защитит только турецкая усталость, и то временно. Началась эвакуация архивов, ценностей и прочего. Сведения об отчаянном положении (как всегда, преувеличенные) просочились в общество и вызвали панику и эвакуацию наиболее напуганных жителей столицы Закавказья.
В итоге нашей армии требовался кто-то, кто не настолько поддастся панике, сохранит трезвую голову и склонит чашу весов на свою сторону. Ведь турки совсем не всесильны и рвутся вперед на кураже Энвера-паши, так что, если собраться и вспомнить, что окружающий сам может быть окружен, и окружить его -угроза поражения превратится в угрозу победы, а потом и победу. Но надо победить.
Обычно считалось, что это сделал начальник штаба Кавказской армии генерал Юденич и направляемые им генералы Пржевальский и Габаев (ну и другие, пониже постами). Потом стали говорить, что и Берхман не только нервничал, но и командовал, а не Юденич. Я об этом пишу, исходя из чувства справедливости, ибо не присутствовал там, не видел, паникует ли все время Берхман или только иногда, и бумаги штабов мне в руки не попадали. Я собираю эту мозаику из кусочков разных сведений, что потом попадали ко мне, сказанные кем-то из участников событий или собственных впечатлений. Да, я тогда был обыкновенным пластуном, не допущенным к тайнам управления армией или отрядами, но я не остался там навеки, а оттого мог это все оценить и переосмыслить, что было истинным, а что лишь туман войны.

Размышлений о произошедшем было много, часть из них я озвучу позже, пока расскажу вот о чем. Наступление Энвера-паши в общем-то было на грани возможного, и грань эта не раз перешагивалась турецким командованием, и турецкая нога ступала в пропасть авантюры. Но нашелся генерал Юденич, который проявил характер и сделал все, чтобы успех турок вывернулся наизнанку и превратился в катастрофу. Я об этом уже писал. Попытки сказать, что это не он, а Берхман -ну, не очень годятся. Юденич продолжал одерживать победы над турками и было их еще много. Берхман служить продолжал, но себя не проявил, хотя награда за Сарыкамыш позднее пришла к нему.
В 1915 году происходило нечто подобное тому же-наступления турок южнее, или же Алашкертская операция. Юденич сформировал ударную группу под командованием известного генерала Баратова и ударил ею во фланг турок. Если до этого они успешно наступали, то сейчас не стали повторять опыт Энвера-паши и рваться вперед ,пока не кончится все у них, вместе с жизнью. Почувствовали и вовремя удрали обратно. Баратов их отход прозевал и упустил момент устроить еще одно побоище вроде Сарыкамыша. То есть новое подтверждение старой истины, что зарвавшиеся вперед части, превысив необходимый предел продвижения, подставляют себя под фланговый удар и гибнут. Ну, если они, как турецкий главнокомандующий под Алашкертом. вовремя не уберутся подалее.
Практика эта весьма почтенной древности-сокрушить зарвавшегося противника фланговым ударом. Это регулярно проделывали татары, последний раз, кажется под Конотопом в 1657 году. Должно быть, и другие степные полководцы так делали.
Михаил Илларионович Кутузов -три раза значительным отступлением пытался подловить противника. Отходя далеко, он в итоге уравнивал силы и давал шансы на победу. Первый раз у него не получилось, вернее, вышло, но не до конца. Он уводил за собой Наполеона и планировал, отойдя еще немного, похоронить его там. Но император Франц уговорил императора Александра, и тот принудил Кутузова к даче сражения при Аустерлице. Кутузов был против сражения именно там и тогда, но его не послушали.
В 1811 году Кутузов, имея недостаточные силы под Рущуком против турок, дал им сражение, а затем ушел за Дунай. Турки, как и через столетие Энвер, закусили удила, переправились через Дунай и атаковали. Но их отбросили. Турецкий паша стал подтягивать резервы для последующего наступления-обычное дело. Только Кутузов переправил через Дунай колонну Маркова и ударил по турецким войскам, что были на другом берегу. Те были смяты и разбежались, а основные турецкие силы остались на другом берегу-Впереди Кутузов, позади м
Марков и Дунай, и запасов нет долго продержаться. Кольцо или мешок, в который они сами влезли. Третий случай в 1812 году известен всем. Об этом и, может, большем числе подобных случаев Юденич, несомненно, знал, его тому учили. И в Великой войне показал, что уроки прошлых войн им хорошо усвоены.
Но настал 1919год.Гражданска война. Северо-Западная Армия под началом Юденича наступает на Петроград, против красных из района Ямбурга. Юденич тоже вкладывает все сил в один удар, чтобы победить. А что будет, если он не уложит противника этим ударом? Лучше и не думать об этом. Войска Юденича дошли почти что до Петрограда. Прям как Энвер до Сарыкамыша. Но красные не только боролись против   ударной группировки Юденича, они тоже нанесли фланговый удар. Два кавалерийских полка 10 и 11 стрелковых дивизий ударили с юга и дошли до Ямбурга. А это уже почти окружение и даже сравнимое с Сарыкамышем на 15 декабря. Пути отхода еще есть, к морю или в обход Ямбурга с севера, но не так, чтобы и удобные. Зима, кстати, тоже близко. Поскольку ворваться в Питер у Юденича никак не получалось, силы иссякали. и есть вполне реальная угроза гибели в окружении, то пришлось уходить за эстонскую границу. Северо-Западная армия на этом закончила существование.
Так вот, это Юденич поддался общей нерегулярной тенденции Гражданской войны или был поставлен в такие условия, что можно работать только так, на грани нового Сарыкамыша?
**
В феврале начальником бригады стал тот самый генерал Гулыга. летами уже не молодой (а молодых генералов я до гражданской войны не видел), но бодрый и подвижный, как капля ртути по столу. Вел генерал себя, как многие тогдашние казачьи генералы старой закалки, то есть как отец всем подчиненным, и, если его ничто не отвлекало. старался поговорить с ними, что их беспокоит, и при нужде помочь, если он в силах это сделать. К этому добавлялась привычка хорошо помнить своих прежних подчиненных. Когда казак видит, что его узнают даже спустя десяток лет, прошедших со службы или его отца через двадцать лет–это задевает нежные струны души. Кстати, моя фамилия у него ассоциаций не вызвала с прежней службой отца. Из чего я могу заключить, что пластунское решение в моей судьбе проталкивал не он. Что же до того. что фамилия моя им не узнана- возможно, отец служил в другой сотне полка, Гулыгу в обер-офицерских чинах-то он много раз мог видеть, но то его не воспринимал, как своего подчиненного. Я хотел отца об этом спросить. но забыл и вспомнил гораздо позже. Прежний же начальник бригады Пржевальский стал командиром корпуса. Он потом и фронтом командовал.
А дальше случилось вот что: резервы Кавказской армии были сведены в Пятый Кавказский корпус, и на них Ставка наложила лапу и отправила на австрийский фронт. Перевезли обе наши бригады из Батума в Одессу и Севастополь, а потом по железной дороге под Львов. И успели мы как раз к Горлицкому прорыву австро-германцев. Правда, основной ужас уже произошел, хотя последующее оставление Восточной Галиции и отход за прежнюю границу и чуток дальше выглядел неприятно после успехов прошлого года.
Потом в госпиталях, я говорил с некоторыми участниками боев против наступления Макензена-они рассказывали про дождь снарядов германской тяжелой артиллерии, разбивавший окопы и укрепления, а потом немцы занимали их. Там, где в окопе были живые и способные сопротивляться, кадровые солдаты держались и дальше, но там. где их побило «чемоданами», германская пехота проходила, а дальше сыпался и героически сопротивляющийся участок. Если все же он держался, ад обстрела возвращался. Как они говорили: от двенадцатидюймовых бомб образовывались такие воронки, что в них мог поместиться домик, по крайней мере, такой, каков был обычным у небогатого казака Кубанского войска. Своя же артиллерия быстро замолкала-не хватало снарядов, поэтому и бороться с германской артиллерией не получалось, и устроить кровавую баню наступающей германской пехоте тоже. Один артиллерист в красках рассказывал, как ругался его командир батареи, видя идущие густые цепи германцев и не имея снарядов. У них на батарее тогда было всего несколько штук на орудие для самообороны в случае порыва врагов к позиции. Частенько не хватало и ружейных патронов. В общем, к нашему явлению на западный театр войны, наши войска отошли на реку Сан и там ненадолго удержались. Потом господа генералы писали длинные пространные пояснения, что они и тогда видели мрачные перспективы. И что надо было делать, а делалось не так. Ну и говорили, кто именно виноват в оном. Наступление немцев шло и не только там, а на Виленщине и в Лифляндии. Позднее потеряна Волынь и получалось, что наши войска в Царстве Польском обойдены с обеих флангов и надо ждать большого Варшавского окружения. Его избежали, но для избежания пришлось оставить Царство Польское. Фронт остановился под Минском. Наступление немцев длилось до осени, когда в Берлине решили, что по заняться нашими союзниками во Франции и начали переброску сил туда.
Что интересно, воевали против нас совместно немцы и австрияки. Поскольку подданные Франца-Иосифа были послабже, германские войска придавали им как таран. Бывало и интереснее- австрийские части наступали, им доставалось на орехи. Но и наши войска несли потери, расходовали снаряды и патроны. Потом на сцену вылезал германский корпус и прорывал наши ослабленные позиции.
Моим последним успехом на австрийском фронте был бой под фольварком Чарный Двур. Наступавшие австрийцы уперлись в нашу оборону и остановились, а мой батальон ударил им во фланг и тыл и навел шороху с паникой. И я обежал купу сросшихся деревьев и выскочил на позицию австрийского пулемета, который увлекся стрельбой и не обнаружил опасность в моем лице. Опасность имела возможность сразу начать стрелять и руки не марать, но решила, что лучше будет начать со штыка. И патроны сберегу (это нам при обучении еще проходило красной нитью-так вот отзывался опыт первых пластунов), страху наведу-выстрелы звучат часто, можно и перепутать, кто куда стреляет. Разумеется, это все развернутое пояснение, а в бою решение приходит быстро и двумя-тремя словами. Верное решение-ты победил, неверное-ну, понятно, что дальше. Командир расчета, что стоял чуть в стороне, получил штыком в поясницу, наводчик, что начал вставать из-за него, штыком в область печени, далеко стоящий подносчик–вот по нему нужно и пулей. Четвертый поднял руки. Наша взяла! И пулемет наш! Пулемет тогда проходил как вариант пушки и захват его–это показатель подвига и поражения противника. Пленному я показал кинжал, и он закивал головой, дескать, понял. Я его обхлопал по карманам-оружия не нашел, кроме ножика –вот его изъял. И мне не надо попытки им меня резать, и ему полегче будет идти. Но, чтобы не чувствовал себя очень свободно, пусть тащит он пулемет к нашим. Шварцлозе вблизи я раньше не видел, но как-то догадался, что тело его от станка отсоединяется, да и похож он внешне был на наш «Максим», а то, что его от станка отсоединяют–это я вдел. Вот и разъяснил австрияку, что ему надо тело снят. И он понял! Может, он был словаком, чехом или поляком. которые хоть чуть могут русскую речь понять, а, может, в пиковой ситуации у человека просыпаются таланты толмача, но он понял, закивал и начал отсоединять. Я же проверил фляжки у всех четырех Одна пустая, одна с водой, две с вином! Фляжку с водой отдал пленному, нечего в плену пьянствовать, пей воду. Сильно искать, что у кого есть, я не стал, пока далеко от своих, надо быстрее отсюда нарезать. Изъял только у командира расчета револьвер и даже не глянул, какой там в кобуре. Пленный справился, я ему «пояснил», что бери и неси, и вот эту коробку не забудь. И «Бедный бес под кобылу подлез», взвалил тело на   правое надплечье  и придерживал рукой, а ленту взял в левую руку. Пошли.
По дороге два раза пришлось отгонять других австрияков, что на нас наткнулись. Груза и мне прибавилось- винтовка и патронный ранец. Был такой у австрийцев, они его на пояснице таскали с 80 патронами внутри. У нас меня встретили кто шутками, кто завистью, не всем такие трофеи достались. Винтовку, взятую по дороге, я пока там оставил, а пленного с грузом повел к командиру сотни подъесаулу Пламеневскому. Он у нас недолго служил, пока наш Кандыба из лап медиков не выскользнет. Мне показали на крайнюю халупу, где он сейчас был.
Пришли, но сразу не заходили. он кого-то распекал, даже у нас на дворе уши в трубочки сворачивались о ругани.
Наконец, ругать закончили, на двор высунулся его вестовой Ефим Коломиец и показал-дескать, заходи.
Зашли. Я и доложил, что вот, мол, ваше высокоблагородие, доставил австрийский пулемет и пленного.
Подъесаул по-немецки что-то спросил моего носильщика, тот ему ответил, причем хоть и пулемет не снял, но почтительную позу принял.
–Ну что, приказный, поздравляю с Георгием! Надеюсь, никто другой тяжелую пушку не захватил и потому тебя не обошел.
И сказал что-то пленному, тот сгрузил с себя пулемет и ленту, и вытянулся во фрунт Вообще Пламеневский, хоть и видом не очень солиден был и нос у него картошкой, но почтение к себе внушал. Прирожденный командир!
–Рад стараться, ваш-бродь!
–А где станок к пулемету?
–Не взяли, ваш-бродь! Я один был, а надо еще этим ходячим трофеем (тут я выразился грубее) править и других австрияков отгонять! Со железякой на плечах-не вышло бы!
–А, ладно, мастеровым тоже кушать надо, склепают на заводе взамен новый, будет ополченцам игрушка на старости лет.
Я хмыкнул-тут подъесаул был прав, там, среди ополченцев, такие случались, что попади им такой пулемет, то долго удивлялись бы, какую сложную штуку придумали австрияки!
–Ваш-бродь, а это для вас трофей!
И протянул кобуру с револьвером сотенному командиру. Он расстегнул-там был австрийский восьмизарядный револьвер, я такие уже видел.
Подъесаул поблагодарил меня и отпустил обратно.
И пошел я в свою сотню. Смысл его слов про то, что крест мне достанется, если кто-то гаубицу не припрет, в том, что среди казаков держался еще старый обычай, что казаки общим собранием решали, кому крест положен, а кто малость подождет, 2ишшо молодой». Подъесаул, конечно, мог вклиниться и казакам сказать, что -де такой-то тоже достоин, но его могли послушать, а могли нет. Издержки старых обычаев.
Потом я узнал, что сотенный командир спрашивал у пленного- стрелял ли перед захватом этот пулемет. Когда захвачен работающий пулемет или пушка–это ценилось выше. Кто-то мне рассказывал, что на Кавказском фронте сотня атаковала турецкую батарею и захватила ее орудия. Сотенный командир мысленно видел себя кавалером Георгия, и начальство было не против, но маленькая загвоздка- Георгий ему полагался за захват действующего орудия или нескольких, а они в запряжке были! Орден-то ему положен, но не такой, а пониже!
Не знаю, как начальство выкрутилось, но стал сотник кавалером Георгия. А что поделаешь- орден статутный и там четко написано, за что дается.
Хотя с моей точки зрения это неправильно, надо дорабатывать статут. Положим, везли к фронту мортиру калибром в 12 дюймов или около того, некий ротный или эскадронный командир ее захватил. Не ждать же ему, пока ее развернут, и снаряд она в крепостной форт вгонит, а то Георгий не дадут!
В сотне я сходил к нашему взводному и отдал ему одну из трофейных фляг с вином-с начальством надо жить душа в душу. А вторую флягу мы ввосьмером после «туши огни» выпили. Австрийские фляги всех образцов вмещали около водочной бутылки, ну и хозяин немного отпил. так что каждому досталось чуть меньше шкалика. Вволю будем пить дома. Красное было, кислое на вкус. А что это за вино-я в австро-венгерских винах не разбираюсь. Читал у Гашека про «Гумпольдскирхен», а что это за вино-кто его знает. Не исключу, что это какая-то шутка, вдруг название в переводе означает непристойность
Для чего австрийская винтовка? Пока мы близ этого места. то я буду стрелять из нее, и свои патроны сберегу. За что на меня урядники посмотрят благосклонно.
Потребуется уходить-пока хватит сил, потащу ее на себе. Станет невмоготу-выну затвор и оставлю, желательно в мокром месте. Я за ее сбережение не отвечаю, хоть в моих руках, хоть в работе она-урон казне Франца- Иосифа.

Еще фельдшер добавил, чтобы я не переживал, все это науки, вполне доступные человеку. Сложен латинский язык и некоторые вопросы анатомии и физиологии, там придется зубрить, как и в знании лекарств. Вообще, продолжал он, если бы я был сейчас юным обалдуем, которому хочется дурачиться и шалить, то сложности были бы. Когда делу учится парень постарше, его уже дурь от учебы не отвлекает, самое главное-надо не лениться и побольше делать все руками. Скажем, поступает на лечение больной, которого положат и завтра будут ему операцию делать. Вот и нужно попросить, чтобы завтра позвали посмотреть на операцию, а потом посидеть с больным и помочь ему, даже в ущерб своим развлечениям. Еще он добавил, что сложно рвать больные зубы-тут нужны руки, что растут из нужного места. А если не получается иметь такие, то лучше не браться. Тут фельдшер остановился и сказал, что это он про работу в большом городе вроде Харькова, где найдется и другой зубодер. В селе-придется самому. И посоветовал не забывать про обезболивание. если можно его сделать. Я это запомнил, но еще не знал, что совет не так прост и несложен в исполнении.
Для хождения я выстрогал палку, хотя по ровному и твердому месту можно было даже и без нее обходиться. Вот подыматься и спускаться-там иногда и приходилось поминать разных святых угодников недобрым словом. Доехал я до Екатеринодара, остановился у знакомых отца на пару дней и кое-что разведал насчет своих планов. И дальше подался в станицу. И даже дал телеграмму, что еду, оттого отец и брат меня встретили на телеге и отвезли к дому, ну и видевшие меня одностаничники тоже подходили, здоровались, и меня поздравляли, что вернулся, и грудь в крестах, и голова не в кустах. Мама и сестренка по бабьему обыкновению слезу пустили. Потом весь день заходили соседи и знакомые на меня поглядеть, поздравить и прочее, а дочки тоже с собой брались, они, конечно, вели себя скромно, краснели при удобном случае. Говорили их мамы, а они так вот из-под платков искоса поглядывали. А вечером подошли друзья отца с женами и было продолжение действа. Но завтра нас с ним работа ждала, сегодня на радостях можно и погулять, а вот завтра надо упасть, но все нужное сделать.
На сколько вопросов я ответил за это день–это уму непостижимо. Но это был еще не конец, потом вопросов тоже много было, но это и понятно. Казаки свое единство чувствовали (по крайней мере, мне так тогда казалось), со многими были и личные отношения-с тем мы совместно дрались с парнями с Ванькиных выселок, с тем еще что-то делали. А более старшим людям тоже хотелось новое услышать-о своих родных, которых я мог видеть или слышать, что с ними в других полках, о том, какая сейчас война (это, конечно, больше старших казаков интересовало), а баб-больше про то, какие у меня планы на дальнейшую жизнь и на женитьбу тоже. Про мою раненую ногу тоже много спрашивали. Тут я им мог сказать, что пока ходить могу, в седле еще ездить не пробовал, как работать -увидим вскоре. Но я больше старался рассказать про военные действия- положение мое со здоровьем было не очень определенным, хотелось, чтобы все зажило, как на собаке, но та получится ли? День встречи отозвался мне головной болью завтра, ибо выпивать пришлось со многими, от предложения сплясать я уклонился, сказав, что еще не все на ноге прошло, и даже на медленный танец не рискнул. И мои предчувствия не обманули, одна молодая вдова Петра Мирошника даже приступом на меня пошла, воспользовавшись тем, что я отошел на тот момент от народа во дворе. Ну и выпитое тоже сработало. От соблазнения меня спасла мама, которая бдила и молодую вдову Федосью перехватила. Но Феня мне шепнула, что сегодня не вышло, но потом меня ожидают для тайного разговора и кой-чего еще.
Вообще с началом войны продажа хмельного временно была запрещена, потом временное стало постоянным, и это положение каждый преодолевал в меру сил и смекалки. Отчего, в частности, и расцвело домашнее производство выпивки. Но при этом качество понизилось, и головы трещать стали чаще и дольше.
А завтра остатки хмеля вышли в трудах. Отец посмеивался, глядя, как я периодически за голову берусь, но к середине дня голова болеть перестала, если с утра мне кусок в рот не лез, зато днем поел, как следует.
А затем отец задал вопрос:
–Павлуша, а вот теперь скажи, что ты дальше собрался делать? То, что ты прямо соседям и атаману не сказал-я понимаю, отчего. Скажи пока коротко, но ясно.
–Я, батя, пока могу только прикидочно сказать, потому что не знаю, как с ногой все будет. Если все как сейчас или даже лучше пойдет, то решил я пристроиться в войсковой госпиталь служителем, а потом за недолгое время подучиться и сдать экзамен на фельдшера. Учиться полным курс тоже можно было бы, но там надо четыре года учиться, а я хочу побыстрее. А дальше снова посмотрю на ногу- если выйдет получше, то можно и в полк фельдшером устроиться, если плохо-в Екатеринодаре или в станице место искать. Или в Черноморской губернии. Если бы у нас в станице больницу открыли, то было совсем хорошо. Но, может, и откроют.
–А что у тебя планах про женитьбу?
–А ничего.
Монахом жить я не собираюсь. Но нет вокруг меня ни девок, ни баб, ни вдов, чтобы я с ними хотел их в родной дом привести и вашего благословения спросить. Даже если Мишка с войны не вернется, а его вдова мне авансы давать будет, что я, хоть и похуже, чем раньше, но еще ничего.
Отец покрутил головой:
–До службы ты так не говорил.
–Я, батя, за год войны лучше не стал. Скорее, хуже.
–С годами мало кто хорошеет. Разве что Трофим Каланча. Когда его удар хватил, перестал пьяным драки затевать, а сидел на крыльце и песни пел. Если так его голос не нравится, то пройди пару домов по улице и слышно не будет. Можно было сказать, что от него и никакого ущерба уже не бывало. А если у тебя не получится выучится?
–Вернусь в станицу и буду по улицам ее хромать. Вы с мамой вроде говорили, что никто из родни пьянством особенным не отличался? Значит, и мне есть надежда, что не сопьюсь.
–Нет, я о таких не знаю. Разве что твой дядя по матери, Феоктист, что на турецкой войне погиб. Тогда он еще молод был и иногда лишку себе позволял, но кто знает, остепенился ли бы дальше или вообще с нареза слетел. Ладно. Потом еще поговорим. Только к прокаженным в Синие Горы не устраивайся, еще нам с матерью не хватало бояться тебя обнять, а потом ждать: а что у нас первое отвалится, пальцы или нос.

Я и сам не собирался туда в служители идти, о проказе я знал немного, и то больше страшные слухи, что разносили о ней. Потом, конечно, знаний прибавилось.
Я помог провести все осенние полевые работы, а потом подался в Екатеринодар, исполнять свои планы. Работать я с больной ногой мог, только иногда просил пособить, потому что нога тоже не терпела. Станичные девицы и вдовушки меня н поймали в сети. Я по-прежнему не ощущал желания кого-то назвать своей женой, а для разных историй -лучше заниматься этим вдали от родных стен, хоть в том же Екатеринодаре. Меньше будешь думать о том, хорошо ли это с вдовой обычной или соломенной делать, и не придет ли с фронта муж или брат и захочет тебе руки укоротить. В нашей войсковой столице тоже такая опасность сохраняется, но как-то меньше.
Перед отъездом в Екатеринодар я съездил к Собер-башу, приехал к вечеру четверга, а поехал обратно в пятницу. А потом и к новому месту работы. Взяли меня пока в заразное отделение. Кстати, с началом войны случаев сыпного тифа прибавилось. Ждали еще холеру, но бог нас от нее миловал с 1892 года, хотя в недальней Черноморской губернии подозрительные случаи выявлялись. Боялся ли я заражения сыпным тифом? Отчего-то нет. Ни тогда, ни позднее, и ни пятнистый тиф, ни возвратный, ни брюшной меня не брали. Только попозже малярия одолела. Конечно, своей гигиеной я занимался вдумчиво и последовательно, но ведь нельзя же считать, что в будущем казачьи генералы вроде Мамантова или Улагая, а также неказачий генерал Тимановский не имели возможности заняться своей гигиеной? Нет, хотя господин Тимановский, по рассказам, лечился спиртом, закусывая снегом, и от врачебной помощи отказывался, пока был в сознании. Иногда видно явно саморазрушающее поведение, человек прямо ищет смерти, и она приходит. Правда, не всегда сразу. Вперед нас ждал прямо-таки Тифозный фронт, не менее страшный, чем фронты действующих сил. Говорят, что в бывшей империи тифом заболело около трех миллионов человек. Многие мерли, летальность достигала пятидесяти процентов. Организмы не выдерживали жара и сопровождающего поражения мозга. Описания бреда, что бывает у больных тифом, наполняют литературу. Правда, тиф не рецидивирует, коль раз переболел им, то уже второй раз не будешь. Но надо еще пережить две недели жара и не расплавиться.
Я трудился, не стесняясь сверхурочной работы, и учился. Кстати, многие доктора приглашали меня помогать им с визитами к больным, ибо я считался бесстрашным и не боящимся тифа, а это иногда требовалось. Ну и без тифа мне тоже делать что находилось, я ведь и возбужденного больного мог удержать, если нужно. За это мне кое-что перепадало, как материально, так и в знаниях. Я просил пояснять, что с больным, и мне не отказывали и поясняли, что у больного воспаление желчного пузыря, вот, гляди, Павел, такие-то признаки его, но на операционный стол еще тащить не надо и так далее. Вообще, когда доктора сопровождают помощники, которые ему помогают, по назначению что-то лечебное делают, а когда больному еще и легче становится –это все сильно прибавляет славы доктору. И родственники больных посоветуют другим, что обращайтесь-де к Ивану Арнольдовичу, что живет на улице такой-то и не пожалеете. В прошлом веке были случаи нападений на врачей и фельдшеров во время эпидемий холеры, в частности на Кубани в 1892м году-их обвиняли в том, что они специально заражают людей. К этому времени уже такого не было. Но мне рассказывали потом про Галицийскую армию. Она на рубеже девятнадцатого и двадцатого годов едва не перемерла от тифа. То, что с лекарствами было тяжело-ну, это касалось всех тогдашних армий. Но галичане совсем не хотели идти в лазареты, они набивались в разные закоулки при вокзалах и предпочитали тихо умереть в кладовочке возле багажного отделения, но к врачам не идти. В одном крупном вокзале нашлись около 700 трупов таких вот непротивленцев-самоубийц. На наших вокзалах бывали тоже апокалиптические картины, но больные вывозились в заразные бараки и вокзал убирали. И это было не зря, потому, что пока из зала ожиданию уберут несколько десятков больных, снятых с поезда, они пребывают без сознания и прямо-таки лежи в лужах нечистот.
Меня этот рассказ удивил, но немного позже я прочел про приключения солдата Швейка, и как кадета Биглера лечили от «холеры». Если это не выдумка Гашека, что для романа допустимо, то склады мертвых галичан в закоулках вокзала вполне становятся понятны, как и то, что освободившиеся вши от уже умерших и умирающих пойдут гулять дальше по вокзалу, разнося заразу дальше.
Вокруг же творилось черт знает что, только голода еще не было.
Кубанская Рада вообще собралась отделяться и объединиться с Украиной, Кавказский фронт вообще трещал и разваливался и даже ходили такие слухи, что закавказские самостийные республики или те, кто думали, что они – республики, начали разоружать и даже истреблять русские части, отходящие на север, в Россию. Не знаю, насколько это точно, но в то, что азербайджанские власти будут солдат -армян истреблять–вот в это поверю безоговорочно. Донское правительство Каледина тоже по факту отделилось от России. Пришедшие из Москвы части с ним боролись, образовалась будущая Добровольческая Армия …
Читая газеты или слушая людей, приехавших откуда-то, я ощущал, что мы на пороге чего-то страшного. Чего-я пока не знал и не видел. Но что-то ворочалось во тьме, как чудовище, еще не видное, но лучше бы его и не видеть. Я немного форсировал свои учебные труды и в январе 1918года попросил о принятии у меня экзамена на звание фельдшера. И он состоялся, хотя врачи войскового госпиталя явно пребывали не в том настроении, чтобы очень строго относиться. В Екатеринодаре ходили слухи, что вернувшаяся с Кавказского фронта 39 дивизия, сейчас частью сил воюющая с атаманом Калединым за Ростов и Батайск, другую часть сил повернет на Екатеринодар и разгонит Кубанскую Раду к чертям собачьим, Рада начала собирать свои силы, но у нее это плохо получалось, ибо
казаки навоевались и не рвались снова идти в поход, тем более непонятно за кого или за что. Еще более страшные слухи приходили из Армавира и Новороссийска, откуда тоже должны были явиться революционные войска, а из Армавира еще и что-то вроде другой местной Рады, но уже от правительства Ленина…Разумеется, это были слухи, сильно преувеличенные и размалеванные буйной фантазией народа. Но кто мог сказать, насколько все правдиво? Вот были рассказы про убийства флотских офицеров в Севастополе, называли даже цифру в полтыщи их. Кто верил, кто нет, но оказалось, что убито около ста двадцати офицеров флота, но я не знаю, одномоментно, или за зиму и весну. Мы уже слышали про убийства офицеров и адмиралов на Балтике год назад, и это оказалось правдой. А что будет сейчас?
Но доктора, хотя явно пребывали в шоке от какого-то недавнего события, но соблюдали декорум. Задали целых пять вопросов и захотели увидеть, как я накладываю «гиппократову шапочку»–это такая повязка на голову. Если ее ни разу не делал, то не получится. Потом полчаса посовещались и сказали, что знают меня как усердного труженика и рады будут видеть среди медиков. Я поблагодарил и даже расчувствовался до слез. Да, так бывает-идешь в атаку, перескакивая через трупы своих, а потом вынимаешь жизни из чужих солдат–и ничего, но в тот момент слезы из глаз брызнули.
Но в госпитале я не задержался и уволился, как только получил бумаги о своем новом статусе. Мне тогда сильно казалось, что вскоре начнется штурм Екатеринодара и будет там кровь течь, как вторая Кубань. А я не хотел убивать ни солдат 39 дивизии. ни казаков- черноморцев, ни казаков-линейцев, ни офицеров, ни генералов-ну, если они меня самого убивать не пытаются. Оттого и уехал в станицу. Снова пошел и не вернулся. Ибо того Екатеринодара, что я видел здесь, уже не было. Он тоже ушел и не вернулся. Так что когда я снова оказался в Екатеринодаре, это был другой Екатеринодар, и него приехал другой я .