Что-то мокрое касается лица. Дождь. Это точно дождь. Он все еще идет, капает на лицо и он его чувствует. Значит живой. Никакой боли нет, только жажда и чувство невесомости. Она кружит и кружит, от этого подкатывает тошнота. Он открывает рот, подставляя под капли, но они падают мимо - на лицо и немного на губы. Боже, как хочется пить…
“Доктор, он очнулся” – Словно сквозь ватную пелену слышит он женский голос, похожий на голос матери.
“Мама, мамочка!” – Что есть мочи кричит он, но голос удаляется, пропадая в дали…

Он открыл глаза, и вместо темного грозового неба увидел белый потолок с обвалившейся местами побелкой. Было тихо, только изредка чирикали птицы и шумели порывы ветра. Зажмурился на пару секунд, но перед глазами был все тот же обшарпанный потолок. Повернул голову чуть вправо – деревянная рама окна, наполовину прикрытая белой занавеской, на подоконнике одинокий глиняный горшок с кактусом. Послышался звук отворяемой двери, и чей-то голос бодро спросил:
-- Ну что, больной, очнулись?
Иван повернулся на звук. Рядом с койкой стоял человек в белом халате, средних лет, в очках в толстой оправе и с картонной папкой в руках.
-- Кто вы? – тихо спросил он.
-- Я ваш лечащий врач – Сергей Иванович Панарин.
-- Где я?
-- В Ростовском военном госпитале, - ответил тот, раскрыв папку. – Тяжелая контузия, черепно-мозговая травма, осколочное ранение обоих ног. Два месяца в коме. Мы уже думали не выкарабкаешься, а ты – гляди молодец какой. Помнишь, как зовут то тебя?
-- Наумов Иван… 
-- Вот и хорошо, - улыбнулся доктор. – Значит, голова работает. Ну, отдыхай пока. Сейчас пришлю медсестру, принесет тебе водички.
-- Постойте, - попросил Иван. – А какой сейчас год?
Сергей Иванович замер, приспустил очки на нос и уставившись на него подозрительно, спросил:
-- А ты как думаешь?
-- Тысяча девятьсот девяносто четвертый…
Он одобрительно кивнул и молча вышел из палаты.

  конец