13. 8 мая 1994 года. Воскресенье. Украина. Крым. Главная гряда Крымских гор - Ай-Петри - Алупка.
       
       Лешка молчаливо кивнул и поднял взгляд от земли. Никого перед ним не было.
       Он стоял на коленях на покрытых сухими лишайниками теплых камнях. Сверху припекало солнце, но ветерок был прохладный, он ласково утирал разгоряченный вспотевший лоб.
       - Где я? - спросил он сам у себя и на всякий случай.
       На этот раз голоса не ответили ему, тогда он встал. Большое поле, обильно покрытое белыми валунами и провалами в виде воронок, окружало его. Небо закруглялось странным шаром вокруг поля, и почему-то сильно темнело к горизонту. Сквозь мареву солнечных лучей впереди проступало несколько зданий. А позади, замершими каменными волнами, выступали откосы скал, перемежаемые разлапистыми соснами.
       Лешка двинулся к ним и уже через несколько минут вышел на огороженную перилами площадку. И прямо под ним распластался темно-зеленый вид Большой Ялты. То, что он принял за небо - оказалось морем, впрочем ошибиться было немудрено - линия горизонта растворилась то ли в мокром воздухе, то ли в прозрачной воде, то ли в солнечном огне. Далеко слева, в Гурзуфе, гора-Медведь пыталась выпить море и в этом ему помогала далеко справа, в Симеизе, гора-Кошка, заедая горькую соль лебединым крылом. Между ними, то там, то сям среди квадратов виноградников и ленточек дорог, по зеленому бархату лесов, были разбросаны кубики многоэтажек и санаториев.
       Величавая тишина, разбавляемая только шелестов ветра настолько потрясла Лешку, что он даже на мгновение забыл обо всем. Но только на мгновение. Потому что забыть надолго нельзя. Он круто повернулся спиной к морю и зашагал к двухэтажному домику, на котором было крупными буквами написано: "Приют Туристов "Ай-Петри".
       На первом этаже никого не было, тогда Лешка поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Там оказался бар, за стойкой которого скучала высокая светловолосая девушка. При виде бутылок на стойках студент понял что нестерпимо хочет пить. Он пошарил по карманам и обнаружил смятую стотысячную бумажку русских рублей.
       - Валюту принимаете? - хрипло спросил он.
       - Доллары, марки? - лениво ответила девушка.
       - Рубли. - Ответил ей Лешка.
       - Ой уж валюта! - фыркнула барменша.
       - Да уж посерьезнее ваших купонов туалетных. - Внезапно обиделся за страну и родные рубли Лешка. - Стакан сока налейте, пожалуйста.
       Девушка долго ковырялась со сдачей и протянула ему толстую пачку засаленных синих украинских бумажек. Он рассовал их по карманам, даже не пересчитывая. И только после этого светловолосая спросила:
       - Какого сока?
       - Ананасового.
       - Ананасового нет.
       - Тогда яблочного.
       - Яблочного тоже нет.
       - А какой есть?
       - Только виноградный.
       - Зачем тогда спрашиваете, бляха медная! - разозлился Лешка. - Наливайте виноградный.
       Она равнодушно поставила перед студентом запотевший, еще советского производства граненый стакан с божественной влагой. Сок был такой холодный, что немедленно заломило зубы, но пить хотелось так, что этот холод не помешал залпом опрокинуть стакан в себя.
       - Повторите, пожалуйста! - Севшим голосом сдавленно произнес Лешка и протянул ей хохлятскую бумажку.
       Она также флегматично налила в опорожненный стакан еще порцию. На этот раз Лешка пил наслаждаясь сладким, почти приторным вкусом сока.
       - Скажите, как отсюда можно вниз спуститься?
       - На канатке. - радушия в голосе барменши явно не наблюдалось. Редкий залетный в начале мая клиент не радовал ее богатым заказом французского коньяка или хотя бы массандровского вина.
       - А где эта канатка? - надоедал ей Лешка.
       - Выйдешь - увидишь. - Небрежно тыкнула она ему.
       - Понятно. - Вздохнул в ответ студент. И следующий вопрос явно удивил королевну бара.
       - А число сегодня какое, не подскажете?
       - Осьмогу травня. - приподняла она брови.
       - Чего? Какого еще травня?
       - Мая по-москальски! - скрестила она руки на груди и вполне по-русски продолжила: - Еще будешь заказывать?
       - Нет уж спасибо, а то еще оккупантом начнете называть! - буркнул он в ответ и, спустившись на по-прежнему пустой первый этаж вышел на жаркую улицу.
       "Восьмое мая..." - подумал он. Оказывается целые сутки он был не то без сознания, не то в сознании, но... И за эти сутки умудрился пройти более сорока километров, от Мангупа, по Старой Ялтинской дороге на яйлу Главной гряды Крымских гор. И только вчера утром они втроем шли по долине к Эски-кермену. И только вчера они еще были живы. Неужели только вчера? От этих мыслей почему-то засаднила левая ладонь, он посмотрел на нее и увидел привет из вчерашнего дня - круглый, вспухшийся пузырем ожог.
       И впрямь, сразу позади неприютного приюта торчали, незамеченные в начале, бетонные коробки от которых куда-то вниз уходили стальные тросы.
       У билетных касс стояла группа санаторников, приезжавших сюда видимо на экскурсию.
       Вместе с ними Лешка и попал в кабинку канатной дороги. Обнаружив, что за последние дни он отвык от людей, студент забился в угол кабинки. Впрочем, чистенькие, аккуратненькие отдыхающие тоже сторонились его - грязного, пахнущего дымом, потом и еще чем-то непонятным, нецивилизованным, а может быть и нечеловеческим.
       Экскурсовод, типичная для работника культуры полноватая женщина в круглых в пол-лица роговых очках и волосами, затянутыми в сальный пучком неприязненно косилась на него всю дорогу, что не мешало ей вдохновенно, с легким привизгиванием в тысячный раз перевирать легенды об Ай-Петри.
       - Вы уже знаете, что приставка "Ай-" переводится с греческого как "святой". Следовательно, "Ай-Петри" можно перевести как "Гора Святого Петра". Если вы обратите свое внимание на скалу, которая сейчас сзади и слева по ходу нашего спуска, то сможете разглядеть лик апостола Петра, который взирает сверху на благословенный всеми богами Южный берег Крыма.
       Санаторники немедленно защелкали фотоаппаратами.
       "А ведь можно перевести "Ай-Петри" и как "Святой камень" - проскочила мысль у Лешки. Где-то он читал, что Петр переводится с греческого именно как камень.
       - ...По преданию апостол Петр посетил эти места и сам воздвиг крест на зубцах горы. Конечно же тот крест давно не существует, но если вы приглядитесь, то на одном из зубцов увидите, крест, поставленный местными альпинистами, как память о тех, то погиб на этих скалах.
       "Молодцы какие!" - мысленно похвалил своих безымянных и неизвестных соратников Леха.
       - Но есть и другие легенды о происхождении названия этой горы - жемчужины Крымских гор. Например, такая, шутливая. Однажды полюбили друг друга русский юноша Петр и татарская девушка Гюльнара. Но родители их были против брака мусульманки и христианина. И тогда бурной ночью они решили вместе броситься с горы, чтобы уйти из этого негостеприимного для любви мира. Они поднялись на зубцы и девушка прыгнула с утеса, но юноша испугался и не полетел вслед за возлюбленной. И она крикнула ему с укором: "Ай, Петри, как ты мог меня оставить!". С тех пор гору и стали называть в честь трусливого Петра.
       - Дурь какая! - не сдержавшись воскликнул Лешка. Отдыхающие с антипатией покосились на него, а экскурсовод обиженно сказала:
       - Вам не понравилась легенда, молодой человек?
       - Конечно, нет! - горячо ответил ей студент. - Разве могли бы люди назвать гору в честь труса? Это первое. Второе - эти влюбленные, что они сбежать не могли? И, наконец, третье - почему это трусом оказался именно мужчина, да еще и русский? Ничего себе шуточки! А почему не украинец, не еврей, не грек?
       Кто-то из группы засмеялся, а кто-то покрутил пальцем у виска.
       - Ну это же просто легенда, молодой человек! - защищаясь, ответила тетушка. - И потом, вы же не из экскурсионной группы, поэтому стойте и помалкивайте!
       Ошарашенный неожиданным аргументом Лешка и впрямь замолчал.
       А тетенька, грозно поведя вислой грудью, продолжила знакомить санаторников с горой:
       - Родился массив Ай-Петри, как и весь горный Крым, из громадного океана Тетис, шумевшего здесь 200 миллионов лет назад в триасовый период. Много раз этот участок суши выходил из-под уровня моря. Его разрушали природные силы, а потом он снова тонул в морской пучине. На дне откладывались пески, уплотнялись глина и песчаники, а известковые илы превращались в известняк. В нем можно увидеть окаменелости в виде трубочек и веточек -- это ископаемые кораллы. Сама же вершина и зубцы Ай-Петри представляют собой огромный коралловый риф, мощность его превышает 600 метров. Так велик он оттого, что дно древнего моря медленно опускалось, и кораллам, неподвижным морским животным, жившим всего в нескольких метрах от поверхности воды, где много света и кислорода, приходилось "достраивать" свои башни. Через тысячелетия начался новый подъем, и колония кораллов прекратила свою жизнедеятельность. А зубцы Ай-Петри появились от выветривания. Вершина красавицы возвышается на 1234 метров над уровнем моря. С этой высоты Черное море просматривается вдаль на 135 километров, к сожалению, Турцию не видно. - Шаблонно шутила она. - Зубцы Ай-Петри -- как ощетинившаяся спина мифического дракона, прикованного к вершине для ее охраны.
       Наконец "жемчужина Крымского побережья" вознеслась ввысь, но тетушка ни на минуту не остановилась, продолжая водить руками над красотами побережья:
       - Сейчас мы с вами проезжаем леса знаменитой крымской сосны. Воздух ее столь целебен, что больных туберкулезом и легочными заболеваниями привозили в эти леса. И, самое удивительное, что они излечивались. Ученые современности разгадали загадку сосны, обнаружив, что ее фитонциды губительно действуют на возбудителей этих заболеваний.
       - Так уж прямо и все выздоравливали? - протрубил чей-то недоверчивый бас.
       - Все! - гордо сказала экскурсовод, как будто она сама высаживала эти сосны на склонах гор.
       - Особенно Чехов. - Пробурчал сам для себя Лешка. Но, его, слава Богу, никто не услышал, а то бы высадили, на фиг, на промежуточной станции канатной дороги, называвшейся, кстати, "Сосновый бор".
       После пересадки, тетушка показала груды камней и назвала их развалинами старой римской дороги, а затем она похвасталась чахлыми кустиками знаменитых крымских виноградников.
       Наконец, они прибыли и Лешка, устав от экскурсионного треска, с облегчением вывалился из кабинки. Воздух ошеломил его. Здесь было гораздо жарче, чем наверху, но самое главное, это был запах. Непередаваемый никакими словами запах кипарисов, магнолий, роз, можжевельников, лавров и моря.
       Запах Крыма.
       Отдыхающие шумной цыганской толпой уселись в "Икарус", а он, в гордом одиночестве перейдя дорогу, увидел стоящую на обрывчике ротонду. Зайдя в нее, он сел на лавочку уставился на солнечные блики, игравшие на воде и задумался - а что делать дальше?
       И вновь безнадежная тоска, развеянная было на Ай-Петри навалилась на него. Его вновь затрясло от воспоминаний, тяжесть сдавила его грудь и знакомые вибрации пронзили мышцы. Мир поплыл в никуда, солнце закружилось вокруг резко заболевшей головы, тошнота вновь подступила к горлу. Он попытался встать и это, неожиданно получилось, и все вернулось на круги своя. Остался только легкий озноб. И снова заныла ладонь.
       Тогда он закурил и начал считать затяжки. Если их будет нечетное количество - пойдет направо, четное - налево.
       Вышло девять. Лешка повернулся лицом к сверкающему морю и зашагал по дороге вправо. Минут через пятнадцать он вышел к зданию, изображавшему средневековый замок.
       "Воронцовка!" - обрадовано вспомнил он. Через узкий проезд он вошел во внутренний дворик. Странно, но людей здесь не было. Он подошел к билетным кассам музея, но и за окошком было пусто. Одна из дверей, как раз та, через которую обычно запускают туристов, была распахнута настежь. Лешка осторожно шагнул внутрь и тихо позвал: "Эй!". Никто ему не ответил. Поколебавшись, он все же надел бахилы, чтобы не испачкать раритетный дубовый паркет грязными кедами.
       Первой комнатой была, кажется гардеробная. Длинная шеренга высоких в два человеческих роста шкафов накренившись разглядывала пришельца в замызганных джинсах и рваной штормовке. Шелест бахил расползался по углам, скрипел паркет, шторы подымали вековую пыль вслед за Лешкиной спиной.
       Войдя в когда-то парадный кабинет графа Воронцова, а ныне зал музея, Лешка встретил нахмуренные взгляды висящих на стене портретов. Полуулыбчатый граф брезгливо отвернул от вошедшего острый аристократический нос. Сиятельные князья и полководцы старательно не замечали студента и тогда он показал императрице Екатерине Второй язык. Она небрежно повернула к нему свой двойной подбородок, свысока посмотрела на студента и тоже высунула свой язычок. За окном резко потемнело, в камине вспыхнул огонь, красным окативший комнату, а чугунная лошадь под не менее чугунным Наполеоном забила копытом. Лешка рефлекторно отшатнулся. Князь Воронцов хлопнул неслышно в ладоши и чьи-то торопливые шаги загрохотали в гардеробной. Студент не стал дожидаться слуг рисованных хозяев, он выскочил через бывший будуар хозяйки в голубую гостиную, где сам по себе играл "Лунную сонату", прихлопывая в такт крышкой, рояль. Белые, неповторяющие друг друга цветочки на потолках и стенах вдруг сплелись в тугую завязь, через сито которой угадывалось безглазое плачущее лицо молодого, но истерзанного до морщин жизнью мужчины.
       Лешка выскочил в зимний сад, намереваясь выскочить на южную террасу дворца. Но свисавшие с потолка лианы уронили свои змеиные головы и засвистели на него. На свист повернулась скульптура девочки и кокетливо заулыбалась. Обнаженные нимфы попытались спрятаться в густых зарослях оранжереи, а хозяин гарема, мраморнолицый Аполлон грозно замахал руками на чужака.
       Слева кто-то заухал и булькающее захохотал.
       Лешка отскочил от кривляющегося безрукого старикашки, чрезвычайно похожего на обезьяну. "Вольтер" - пульсировала гнойно-желтая надпись под бюстом. Лешка осторожно обошел скалящийся бюст французского атеиста, но из воды выпрыгнуло несколько зубастых золотых рыбок и вцепились в икры студенту. Он отпрыгнул было в сторону, но тут безобразный старик вцепился металлическим ртом ему в руку, а в голову клюнула змеиным жалом ожившая лиана.
       Лешка с трудом вырвал штормовку из пасти философа, оставив клок ткани в его зубах и упал на пол, уворачиваясь от ударов зеленых змей. Оторвав от ноги маленьких золотых пираний, он прополз по клетчатому сине-белому полу в английскую столовую.
       Там горели камины, огромный стол был накрыт белоснежной скатертью, на которой стояли разноцветные бутылки, серебряные блюда с всевозможными закусками - здесь лежал и запеченный целиком молочный поросенок, и целые горы жареной птицы, и ломтями нарезанный осетр. Во главе стола сидел в роскошном костюме эпохи Екатерины Второй мужчина. Под напудренными щеками и тщательно завитым придворным куафером париком Лешка не сразу узнал своего куратора.
       Тот сделал широкий, приглашающий жест за стол. Лешка встал и, брызгая мелкими каплями крови на сверкающий чистотой пол, сел с другой стороны стола.
       И тут, с незамеченного до этого, дубового балкона над одним из каминов, по-цыгански взревел оркестр скелетов в попугайчатых зелено-желтых костюмах:
       - К нам приехал, к нам приехал, Ааалексеееей наааш дааааааараагооой!
       После сего вдохновляющего взрева скелеты сухо щелкнули челюстями. Наступила мертвая тишина, которую спустя мгновение нарушил Владимир, играющий роль хозяина:
       - Изволит ли сударь вкусить скуднейшее наше угощение?
       - Да уж пожрал бы чего... - как можно грубее ответил Лешка. - Да боюсь глаза мне отводишь.
       - Как изволит ваша сиятельная осторожность! - манерно развел руками Володя и подцепил двузубой вилкой пару маленьких жареных комочков - то ли вальдшнепов, то ли куропаток, а может вообще перепелов. При этом кружевной манжет Володиного рукава залез в соусницу с красной подливой, но "его сиятельство" этого не заметил в порыве напускной "изячности". Вместо этого, он щедро плеснул себе вина в хрустальный бокал, но сделал это так неудачно, что струя, ударившись о стенку бокала, выпрыгнула на чистейшую дотоле скатерть.
       Лешка фыркнул над неуклюжестью Володи.
       Тот подозрительно посмотрел на студента и, совершенно случайно, с его вилки мясо свалилось прямо на манишку, оставив жирнейшее пятно. Лешка не выдержал и громко засмеялся, хотя нет, заржал во все горло. В этом смехе выплеснулось все напряжение последней чудовищно нереальной недели. Но Володя этого не понял, хотя правильно принял поверхностную причину смеха на свой счет.
       - Что смеешься как дикий вепрь, вьюнош?
       - Бабушка... моя бабушка... - заливисто задыхался Лешка.
       - Что бабушка? - смотрел исподлобья Владимир.
       - Бабушка раньше говорила... - растирая слезы по грязным щекам, всхлипывал Леха.
       - Что говорила? - грозно стукнул вилкой по столу Владимир, но попал по краю фарфоровой тарелки, которая при этом треснула, а рыба, подпрыгнув, заскакала по полу.
       При виде этого Леха заржал еще сильнее. С большим трудом он справился с приступом, и, наконец, выдавил из себя:
       - Бабушка раньше говорила: "свиням культуры не привить"! - и снова заржал.
       Володя злобно оскалился, но тоже справился с эмоциями и вежливо посмеялся:
       - Не "свиням", а "свиньям".
       - У меня бабушка была неграмотная, она говорила "свиням".
       - Ишь ты, а про культуру знала.
       Лешка, слегка успокоившись, пожал плечами в ответ.
       Володя увлеченно обсасывал маленькие птичьи косточки с таким аппетитом, что бедный Лешкин желудок скрутился в трубочку и забурлил на всю столовую.
       Теперь настала очередь Володи смеяться:
       - Поешь! Когда еще такой вкуснятины попробуешь! Ишь, как живот урчит. Небось кишка кишке бьет по башке?
       - Нет, спасибо. Что-то не хочется.
       - Да перестань, все по-настоящему.
       - Не может быть у тебя все по настоящему, Белиал.
       - О, как! - удивился Володя. - Ты откуда имя узнал?
       - Память у тебя, как у девицы на выданье. Так тебя твой начальник называл, как его Самаэль, что ли?
       - Он мне не начальник. - Протестующе поднял руки Володя.
       - Я уж не знаю, кто кому у вас начальник. Да мне и наплевать на это.
       - Наплевать ему... Ишь, расплевался. Ну пора к делу. - Отложил приборы Белиал. - Ты с честью прошел испытание. Конечно, никакой карты не существует, и ваш поход был всего лишь экзаменом, в котором мог выжить только сильнейший. Вот лично я ставил на тебя, а Самаэль на твою подругу, как ее, Аню, что ли? Я выиграл! Внесите меч! - неожиданно рявкнул он.
       В залу вошли двое корявых уродцев - большелапых, с межпальцевыми перепонками на руках и ногах, но с невероятно маленькими безносыми головами. Они почтительно несли позабытый Лешкой в подвалах Эски-Кермена меч.
       - Встань, любезный на колени, - обратился он к Лешке. - Я тебя в следующую ступень посвящу.
       Лешка же развалившись на стуле, скрестил руки и ноги:
       - Володя, ты с какого балкона рухнул? Ты что, не понял? Я тебе больше не верю! Ты обманывал нас с самого начала, так?
       - А мне все равно, веришь ты мне или не веришь. Ты дал клятву служить делу света до абсолютной смерти, а в случае предательства тебя ждут вечные муки. Твоя жизнь принадлежит мне. Понял? - Белиар щелкнул пальцами и уродцы, подобострастно кланяясь, исчезли, пятясь в темноту дворца. А меч остался висеть на невидимых нитях, прямой и холодный, ровно судьба, разрубившая Лешкину судьбу на две неравных части - до и после.
       - Я где-то читал, что клятва полученная обманным путем недействительна.
       - Мало ли что ты читал? Главное, что ты сделал! А сделал ты много! За тобой три убийства. Ты маньяк. Место тебе в психушке или тюрьме. Так что не ломайся, а прими мою волю.
       - Нет. - Твердо ответил Алексей.
       - Я тебя столько раз спасал... Вспомни сам! В детском саду кто тебя вытащил? А во Владимире? А в электричке? Наконец, албасты от тебя отвел! - сменил тактику Володя.
       - Знаешь, Белиал, мне кажется, что это не ты был?
       - А кто тогда?
       - Тот, кто сильнее тебя.
       - Много чести для тебя, чтобы Он обратил внимание на начинающего колдуна.
       - Что за "Он"?
       - Тот, кто несет свет истинного!
       - Знаешь, что Белиал... Я ведь знаю, почему ты назвался чужим именем! - сменил тему Лешка.
       Владимир вопросительно посмотрел на него:
       - Ты назвал себя: "Владеющий миром". А это значит, что ты князь мира сего - слуга сатаны.
       И тут Белиал не выдержал:
       - Я ничей слуга, я сам себе князь! - лицо его почернело, глаза ввалились, он распахнул руки, покрытые обугленными когда-то перьями, облик добродушного Володи потрескался и рассыпался по паркету. Стол затрясло, несколько бутылок попадало на пол, канделябры свечей вспыхнули ослепительным светом и огонь шумно полыхнул в каминах, когда Белиал взмыл невероятным, под самый потолок ростом. Он распахнул свой черный плащ и Лешка увидел, что тела у демона нет, лишь беспросветная бездна пространства и времени притягивала взгляд невероятной глубиной, словно ты стоишь на краю пропасти в горах, и она тянет к себе, и кружится голова, и от этого слегка подташнивает. И стоит сделать только один шаг, только один маленький шажочек и ты воспаришь как птица и бездна примет тебя, примет своего блудного сына в исполинские объятия...
       - ДА! ЭТО БЫЛ Я! - прогрохотал ледяной голос. - ЭТО Я ПРИШЕЛ!
       И вот, вместо огромной фигуры черного ангела стоял уже тот самый, похожий на монаха из фильмов ужасов, с лицом, закрытым коричневым капюшоном. Мгновение и фигура ночного кошмара превратилась в маленького черного бесенка:
       - Ой, мне нельзя здесь быть. Мне быть надо в другое место! - пропищал он и нырнул под стол.
       Через мгновение оттуда поднялся разноглазый голем, деревянно замахавший руками:
       - Прриветт, мы ттотт ктто естть всттрреча вы.
       И тут у гуманоида что-то хлопнуло внутри и он развалился на глиняные пыльные черепки, которые тут же, превратившись в пауков, разбежались по углам. А за столом уже сидела вампиресса Таня-Гелла в розовом полупрозрачном пеньюаре, игриво поводя обнаженными плечиками:
       - Я таким тебе больше нравлюсь? - он отвела плечи назад, выпятив грудь и тело ее лопнуло, словно по шву. Из чернеющей трещины высунулись медные когти, с хрустом разодрали тело и вот уже седые космы албасты зашевелились в наэлектризованном воздухе.
       - Я же говорил тебе, что законы магии нельзя нарушать! - грустно посмотрел на Лешку Тенгиз, в которого трансформировалась Джаныке, и погрозил Лешке пальцем. От этого жеста, остальные пальцы посыпались на пол, из шеи и плеч, лопая пленку кожи вылезли две головы и вот уже чудище с вершины Мангупа хищно слизывало с тарелок и скатерти мясные крошки.
       Парад монстров не занял и минуты, и вот уже былой Володя, в грубом свитере хемингуэевской вязки под горло, кристально синими глазами и светло-русой бородкой, снова сидел за столом.
       - Это все был я! Считай, что ты прошел через суровую школу выживания.
       - Значит это ты убил ребят?
       - Нет. Это ты убил их. Но при удобном случае, кто-то из них убил бы тебя.
       - Где они сейчас?
       - В аду. - Небрежно пожал плечами Белиал. - А где же еще им быть, они же дали клятву верности.
       - Но они давали клятву служить силам света! Что это за свет такой?
       И Белиал захохотал. Захохотал так, что упало несколько бокалов со стола.
       - Ох, как я люблю это время, это безграмотное поколение! - отсмеявшись сказал он. - Как прекрасен мир невежества! Несущий свет - это Люцифер! Так переводится на латынь "светоносец". Вот истинный бог мира сего, вот я чей слуга, а не какого-то Самаэля.
       - Значит... я дал клятву... служить делу Люцифера?!? - Лешку вновь стало покидать чувство самообладания.
       - И потому ты будешь уничтожен или будешь служить Ему и Мне!
       "Дедушка Николай, помоги!" - вдруг вспомнил он то ли вчерашнюю, то ли сегодняшнюю встречу.
       - Бесполезно. - Фыркнул Белиал. - Твой Санта-Клаус не поможет тебе. Потому что Санта-Клаус это я.
       И вновь неосязаемый ветерок пронесся по залам дворца, и из-за стола встал тот самый дедушка в белой рубахе до пят:
       - И это тоже я был! - ласково, как там, на поляне, произнес он.
       Лешка растерялся. И схватился за голову - как же так? Он вновь доверился, и вновь был жестоко обманут.
       Дедушка противно засмеялся мелким бесом, словно горох рассыпали по паркету.
       - Служи мне или умри! - бездонные его глаза впились словно когти в лицо Лешке.
       - Знаешь, что... Если все обман... Если нет никакого света и никакой тьмы... Если все едино, что наверху, что внизу... Если дьявол несет свет... Если ты притворяешься добрым, но убиваешь моими руками... Значит я выбираю смерть.
       Белиал, вновь принявший облик Владимира, довольно кивнул:
       - Ну что ж, хоть поем нормально! - и он щелкнул пальцем, и хрустальная посуда превратилась в глиняные черепки, а белоснежная скатерть в грязную мешковину, по которой ползали в нечистотах мухи, тараканы и пауки.
       - Я же говорил, что ты опять врешь. - Встал Лешка.
       - Я всегда вру, ибо это моя сущность.
       - Значит у тебя нет сущности. - Пожал студент плечами. - И никогда не будет, потому что ты паразит, который живет за счет людей. Ты просто глист, которого когда-нибудь кто-нибудь вытравит. И никогда тебе не быть выше Самаэля. Потому что среди глистов не бывает королей.
       У Белиала полыхнули было красным глаза, но он тут же засмеялся:
       - Пытаешься меня разозлить, чтобы смерть была легкой? Ошибаешься! Я буду долго, очень долго, целую вечность наслаждаться твоими мучениями.
       Он взлетел и всем телом, одновременно и невесомым и невероятно тяжелым, сбил студента с ног. Затем он навалился на несопротивляющегося юношу, легко раздвинул зажмуренные Лешкины веки и черным дымом, сквозь зрачки, демон исчез в теле человека....
       - Молодой человек! Молодой человек! - кто-то тряс Лешку за плечо. - Вы что! Здесь же нельзя сидеть! Это же музейный экспонат!
       Чья-то неуклюжая сила повернула Лешкину шею. Полуослепшими от нахлынувшего света глазами он разглядел силуэт музейной смотрительницы, возмущенно наклонившейся над ним, сидящим за блистающим лакировкой столом.
       - Карга старая, иди в ..., на ... твои приказы. - Хриплым чужим голосом откликнулось горло.
       - Что? - возмущенно всплеснула руками старушка. - Нет, вы посмотрите, какое хамство!
       Тело его приподнялось словно само собой и шатаясь на несгибающихся ногах вышло на солнечный воздух.
       "Повеселимся?" - прозвучал голос в голове. И тело само зашагало на парадную лестницу южного, мусульманского фасада Воронцовского дворца, где когда-то христианский князь украсил свой дворец шестикратной переплетающейся надписью: "Нет победителя, кроме Аллаха!"
       Чистенькие, аккуратные люди в шортах и белых футболках осторожно отходили с пути грязного, всклокоченного парня с дикими глазами. Лешка не чувствовал своих ног, рук, лица, шеи. Он мог только видеть и слышать. И он увидел, что по телам знаменитых мраморных львов пробежала дрожь, они повернули головы и скрежещуще, каменно зарычали на него. Они попытались подняться с постамента, но мрамор плотно держал их косматые тела. Наконец один из львов отодрал лапу с насмерть приделанным к ней шаром и яростно завыл то ли от боли, то ли от гнева, так что эхо пронеслось над морем и горами.
       Чей-то ребенок заплакал глядя в слепые глаза ожившей скульптуры, и Лешка, собрав все свои мыслимые и немыслимые силы попытался шагнуть между статуей и девочкой. Но чужая воля внезапно отпустила его, мышцы расслабились и он рухнул на гранитные ступени прямо перед ребенком, разбив в кровь нос. Девочка завизжала с испуга и несколько мужчин навалились на Лешку, скрутили ему ремнями руки, а еще через несколько секунд острая игла вонзилась в предплечье, и мир поплыл, небо упало в воду, перевернулись зубцы Ай-Петри, раздвоились, растроились и переплелись в трещинку на граните и чей-то голос захохотал внутри груди. Чьи-то смутные тени замелькали в глазах, чьи-то голоса бубнили в забитые уши, кто-то обшаривал его онемевшую кожу.

16. 11 мая 1994 года. Среда. Россия. Горьковская область. Шахунский район. Село Огородники.
       
       Первое, что он сделал, когда проснулся, даже еще не открыв глаза - хрипло засмеялся.
       В третий раз уже! Просыпаться в незнакомом месте, разглядывать потолок, а потом отвечать на дурацкие вопросы! Так и привыкнуть можно. Впрочем, может быть и надо привыкать? Сколько еще таких просыпаний ждет его в психушке или тюрьме?
       А когда воспаленные, опухшие веки приоткрылись, то разглядели бревенчатый потолок типичной деревенской избы. А когда взгляд его пополз ниже, то наткнулся на знакомый лик того, самого старичка, который не то привиделся тогда в крымском глухом лесу, не то и в самом деле спас его тогда. Если, конечно, не притворялся им Белиал.
       "Прости, Господи, что не тебя первого вспомнил утром!" - мысленно извинился Лешка и перекрестился на лик высоколобого старика с добрым взглядом.
       - Верующий, что ли? - сказал кто-то за его спиной.
       - Не знаю еще. - Ответил Лешка.
       - Как это? - в поле зрения появился пожилой мужчина невысокого роста, с длинными, седеющими волосами, забранными в хвост.
       - Да вот так вот получилось! - попытался привстать студент, но тело так заломило, что он без сил рухнул обратно на узенькую кровать.
       - По тебе что, каток проехал? Живого места нет, весь синий, только нога краснущая, вся в пузырях.
       - Что-то вроде катка. Меня Алексей зовут. - Представился Лешка.
       - А меня отец Геронтий.
       - Вы священник?
       - Угадал. Иерей я. - согласно кивнул собеседник.
       - Вот вас-то мне и надо. - Порывисто сказал Лешка.
       - Врача бы тебе надо сначала. Да у нас на селе его нету. Даже фершала нету. В райцентр надо тебя везти. Да вот как? Ну пока отлежишься у меня. А ты что тощой-то такой? - внимательно рассматривал студента священник.
       - С детства. Никак отъестся не могу.
       - С ногой-то что? Эвон как волдырится.
       - Обварил в поезде кипятком.
       - В поезде?
       - Да, а потом выпрыгнул на ходу, и вот, сюда добрел.
       - Погоди, тут до линии одиннадцать километров! Ты как дошел-то?
       - Вот так и дошел...
       - Господи, Господи... - тяжело вздохнул и перекрестился отец Геронтий. - Чудны дела Твои! На-ка я тебе бульончику куриного наварил, попей. День сегодня хоть и постный, да ведь суббота для человека, а не наоборот. Только не обварись опять.
       Невероятный, дымный вкус бульона ожег горло, а измученный желудок едва не исторг острой коликой первый же глоток, но успокоился и смирился с необычной для него последнее время обязанностью - принимать еду.
       - Блаженство какое! - всхлипнул Лешка, когда вновь откинулся на пышные подушки. - прямо как в нирване!
       - А чего это за зверь такой, нирвана? - перепросил его священник.
       - Нирвана? А вы что не знаете? - удивился невежеству отца Геронтия Алексей. - Это рай на Востоке. Полное растворение своего "Я" в божестве. Когда полностью отсутствуют и желания, и эмоции, и сознание.
       - Да? Какой удивительный рай... Больше на ад похоже. - Почесал бороду отец Геронтий.
       - Почему же ад? Блаженство же!
       - Как же блаженство, если чувств нет? Да и чем же ты испытываешь это само блаженство, если твоего "Я" просто-напросто нет? Просто самоубийство какое-то. Да. Только духовное самоубийство.
       - Вот как?
       - А ты сам подумай. Полежи да подумай. А мне в храм надо, на требу.
       - Отец Геронтий, а у вас не найдется чего-нибудь почитать?
       - Да как же не найдется? На-ка вот, Святое Евангелие почитай. Читал ни-то когда?
       - Да так, листал как-то...
       Новый Завет и впрямь, рекомендовал читать им еще в кружке экстрасенсорики Учитель. Правда, он говорил, чтобы они особое внимание обратили на места, где великий учитель человечества исцелял хромых и слепых. Одна тетушка-энерготерапевт так впечатлилась исцелением незрячего, что потом каждое утро наплевывала целую баночку слюны, заряжала ее и протирала свои коньюктивитные глаза. Уверяла, что помогло. Через несколько дней, стала уверять, что вылечила глаукому у престарелой ее бабушки. Потом она стала пользовать волшебной слюной от близорукости и дальнозоркости своих пациентов. Чем дело закончилось, Лешка не знал, так как началось то, что приключениями звать уже никак не хотелось.
       - Ты подряд-то не читай. Начни с Евангелия от Матфея. Оно попроще, чем от Иоанна. Но поискуснее, чем от Марка. Да и от Матфея самое ранее Евангелие. Он подчеркивает больше человеческую природу Христа. Впрочем, сам поймешь, когда почитаешь. - Взял, перекрестясь, книгу с полки отец Геронтий. А затем приложился к ней губами и лбом. - Держи.
       Лешка взял маленький черный томик из рук священника. Тот неодобрительно покачал головой и вздохнул.
       - Что не так? - спросил его Лешка.
       - Ты крещеный, али как? - с укоризной сказал священник.
       - Да. Батя крестил меня. В 1987 году. Правда на Украине, в Донецкой области. Дома-то еще нельзя было.
       - Коли крещеный, так ты это, когда Святое Евангелие берешь, крестись. И поцелуй его.
       - Чего это целовать-то? - возмутился было Лешка.
       - Так ведь это святыня! - резко обрезал его возмущение отец Геронтий. - Ладно, поговорим потом. Читай, а я пошел. Некогда.
       Лешка открыл книгу, помолчал. А потом, украдкой повертев головой, как-то воровато, словно чтоб никто не заметил, ткнул губами в обложку, пахнущую ладаном и чем-то еще далеким-далеким, из самого раннего-раннего детства. И погрузился в чтение, листая страницу за страницей.
       И перед его внутренним взором возникали одна за другой картины Нового Завета - вот ангелы приходят к почти девочке Марии, вот Она лежит в хлеву с Новорожденным на руках, вот мудрецы с востока положили к ногам их золото, ладан и смирну. Вот едут трое - молодая женщина, ребенок и старик в земли Египетские, а царь Ирод вырезает всех младенцев в городе Вифлееме и его окрестностях. Вот уже Иисус крестится в у назорея Иоанна, а вот сатана искушает Его в пустыне. Громовые и, одновременно, тихие слова Нагорной проповеди и бесов изгнание в земле Гергесинской. Притчи и чудеса, проповеди и исцеления. И сад Гефсиманский, и поцелуй Иудин, и отречение Петра. Издевательства толпы, избиение легионерами, и гвозди, гвозди в руки и ноги. И смерть. И Воскресение.
       Что-то перевернулось в душе Лешки, но что - он не понимал. Ему жалко было доброго и слабого булгаковского проповедника Иешуа Га-Ноцри, но Христос Евангелия был другой.
       В Нем была сила. Сила и уверенность.
       Персонаж "Мастера и Маргариты" был плоским и безликим, особенно на фоне вертлявого Бегемота, мрачноватого Азазелло, глумливого Коровьева и жуткого Воланда. Это всегда было удивительно для Лешки - великий мастер пера не смог изобразить Христа, но смог дьявола. Почему?
       А здесь, в этой тонкой книжице - сухой, безэмоциональной и скупой на образы - фигура Христа буквально рвалась со страниц в жизнь. Он рельефно выступал на каждой тонкой странице. Он умел гневаться, умел прощать, умел любить и умел страдать.
       И вот еще - он не делил людей на плохих и хороших, проститутка и налоговый полицейский - вот его друзья. И даже пресловутых фарисеев он прощает, "ибо не ведают они, что творят". И даже убийца в самый последний момент перед смертью получает свое прощение и вместе с Христом шагает в вечность.
       Простит ли Христос его - бесноватого убийцу, сквернослова и блудника, святотатца и колдуна?
       Душа Лешкина взволновалась неведомой дотоле смесью чувств - надежды на прощение и страха, что эта надежда беспочвенна. Не он ли то дерево худое и бесплодное?
       Он вновь открыл Евангелие и вновь прочитал: "...И не введи мя во искушение, но избави мя от лукавого!"
       И мысль его взмолилась: "Господи, Ты изгонял бесов, без позволения твоего они и шагу ступить не смели! Избавь и меня от них! Прости меня, Господи! Почему же ты оставил меня, тварь убогую, тобою сотворенную, в час бессилия моего, в час тоски моей смертной, в час темный, час отчаянный? Что же ты не говоришь со мной, Господи? Где же Любовь Твоя к твари, Тобой же сотворенной? Ответь же мне, покарай же меня..."
       И не разверзлись в ответ небеса, и не хлынули хляби, и никто не пришел за ним.
       Лишь скрипнуло где-то весло ковчега Ноева...
       "Ответь же мне, Господи, услышь меня, Господи, верни меня..."
       И бежал он душою своею прочь от тела своего. И металась душа его по жизни своей, по городу своему.
       Вот видел он себя младенцем и юношей.
       Вот узнал он себя мужем и старцем.
       Вот грех его был, вот стыд его, вот покаяние.
       Вот печаль его расплескалась по небу, вот счастье его идет по земле.
       Вот свет души его, вот грязь.
       Нет же, нет...
       И сколько веков тот Суд Страшный шел?
       Вот он - я. А вот он - Ты.
       Суди же меня, Господи за дела мои.
       Трижды по три он блуждал в впотьмах небытия, ужасаясь бледным теням своей памяти. И, когда свет тьму вдруг эту разорвал - он ринулся навстречу ему, жаждущий избавления от себя самого.
       Потерявшийся в сумраке бытия. Ненужный себе, к кому ты сейчас пойдешь?
       И сказал ему Голос, молчавший до тех пор, и горы качнулись от Голоса того, и звери небывшие никогда, преклонили головы свои пред Голосом тем:
       - ...Где же найти Мне тебя, сын Мой непокорливый?
       Где Мне ждать тебя, руки умывший?
       Где встретиться нам, отчаявший себя?...
       И расцвел свет над землей. И посмотрел он на мир, и увидел он.
       С раскаленного неба падал дождь.
       То плакали ангелы...
       И пал на колени человек, и слезы закапали на следы его, и заботы его растворились в синем воздухе, и лег крест на плечи его...
       
       ...Кто-то отер пот с его лба. Лешка открыл глаза и увидел склонившегося над ним улыбчивого, по обыкновению глазами, отца Геронтия:
       - Что? Уснул страдалец?
       - Наверное... - пожал плечами студент. - Я не знаю. Не могу сказать.
       - Ну и не говори. - Легко сказал батюшка. - Почитал?
       - Почитал.
       - Все ли понял?
       - Нет. Не все. Но хотел бы. - Студент с трудом, но все же сел на кровати.
       - А что не понятно-то? - священник сел рядом на старую табуретку и внимательно стал слушать Лешку.
       - Ну вот, например, почему о детстве Христа ничего не написано?
       - Как это не написано? А Рождество Его, а бегство в Египет, а беседа Его в Храме Иерусалимском, в двенадцатилетнем возрасте? Впрочем, это у Луки, ты не читал еще.
       - Так это так, фрагменты. А в целом ничего нет.
       - Ишь ты... А зачем? Это ж не биографическая книжица какая, а Благая Весть о том, что человеку полезно, а что нет.
       - Нам в институте говорили, что это доказательство того, что Христа не существовало?
       - Так для атеистов хоть какие доказательства приведи, они все равно не примут Христа. - Махнул отец Геронтий рукой. - Не хотят они видят, так им беда. Не тебе. А так, по их словам, и Аристотеля не существовало, и Платона, тем паче Сократа. И даже Юлия Цезаря. Просто не принято тогда было о детстве писать, если хочешь - это литературный стиль того времени.
       - Я вот еще слышал, что Христос воспитывался не то в Индии у йогов, не то у египетских жрецов, которые ему тайные знания передавали.
       - Сам-то подумай, чего ляпнул! - укоризненно посмотрел на Лешку священник. - Ты как себе представляешь, чтобы старик, женщина и ребенок через пылающие границы Римской империи пройти, потом через могущественную Парфянскую державу, а потом еще и через княжества Индии, где через одного раджи своему сатане-Шиве поклонялись? Их бы либо в рабство, либо на идольский жертвенник...
       - Но ведь Христос - Бог! Ему же все возможно! Мог бы сразу - раз и в Индии!
       - А если Он Бог, то чему Его йоги научить могли? Да и какие еще тайные знания? Сказано же Им - кто зажженный светильник под кровать прячет? Наоборот, выносят его, чтоб всем видно было. А прячут сей свет те, кому Христос страшен.
       - А нам вот в кружке биоэнергетики говорили...
       - Ох ты! - всплеснул руками отец Геронтий. - Так ты что, чародейством занимался?
       - Было дело... - нехотя сознался Лешка. - Бросил уже.
       - Случилось что?
       - Случилось, отец Геронтий. Очень даже случилось.
       - Рассказывай, отрок! - сурово молвил отче, нахмуривший свои лохматые, седые брови.
       И Лешка сбивчиво, прыгая с мысли на мысль, но стараясь не утаивать ничего, начал свой рассказ.
       Говорил он долго, стараясь не упустить самую мельчайшую деталь своих блужданий.
       И когда дошел до финала, понимая, что еще далеко он не дописан, то спросил священника:
       - Отец Геронтий! Я одержим, да?
       Вместо ответа тот встал и набрал полный рот воды из полулитровой бутылки, стоявшей под иконостасом. А потом подошел к кровати, где лежал студент и неожиданно фыркнул холодной водой прямо в лицо Лешке.
       Тот оторопел и ничего не смог сказать, как рыба, открывая и закрывая рот.
       - Ну и что? - буднично, будто бы ничего не произошло, спросил батюшка.
       - Ну и ничего... - недоуменно ответил Лешка, утирая лицо. - А что должно быть?
       - Кабы ты, отрок, одержим был, так сейчас орал бы как от ожога, завертелся бы и закружился бы бес в тебе. Я таких еще по молодости в Лавре насмотрелся. Да и Святое Евангелие в руки бы ты не смог взять. - Ответил ему отец Геронтий.
       - Значит во мне беса нет? - тонким голосом, ровно ребенок спросил Лешка.
       - В тебе нет. Но рядом с тобой есть.
       - А как же мне быть?
       Отец Геронтий помолчал, а потом спросил Лешку:
       -Ты в Бога-то веруешь, язычник?
       - Чего это язычник-то? - возмутился студент.
       - Как это чего? Ты чем в пасхальную ночь занимался? Демона вызывал? Заклинания сочинял?
       - В какую еще ночь?
       - Вот невежда, прости Господи! Та ночь, с тридцатого апреля на первое мая, была ночью с Великой субботы на Великое Воскресение. Светлое Христово Воскресение. Понимаешь?
       - А нам говорили, что это древний праздник жизни и что в эту ночь человеку открывается астральный мир...
       - Ох и набрался ты терминов! Астральный мир... праздник жизни - это точно. Так и надо благодарить Того, Кто эту жизнь тебе дал, а не скакать, как ведьма в Вальпургиеву ночь.
       - Вальпургиеву?
       - Ты и этого не знал? - всплеснул руками священник. - Чему же вас в институтах учат? Ночь с тридцатого апреля на первое мая - Вальпургиева ночь. В Средние Века, у католиков, считалось, что ведьмы устраивают шабаш на горе Броккен. Наши сатанисты переняли эту традицию. А уж такая ночь да перед Пасхой... Осквернить шабашем надо обязательно! Ты слышал, что в Оптиной пустыне недавно сатанист трех иноков убил?
       - Нет... - Сознался Лешка. За новостями он не следил вообще, а уж в последнее время... - А иноки это кто?
       - Это монахи. Ерунду индийскую знаешь, а в Православии, вижу, не смыслишь? - грустно вздохнул священник. - И еще крещеным себя зовешь?
       Лешке стало стыдно. О религии предков он, действительно, практически ничего не знал. Весь его опыт общения с Православием заключался в случайных и эпизодических походах в церкви, да крещением в четырнадцатилетнем возрасте. Тогда они уехали в Донецк на свадьбу к двоюродной сестре и отец почти силой заставил его сходить в церковь. Истерика у Лешки, считавшего себя истовым комсомольцем, тогда была самая настоящая. Но отец с новыми родственниками настояли на своем и обряд был-таки проведен.
       После чего Лешка спрятал алюминиевый крестик, чтобы никто дома не увидел, а потом потерял его и нисколько об этом не жалел. До последних дней своей нелепой жизни.
       - Так ты мне скажи, в Бога-то веруешь али как?
       - Я не знаю, отец Геронтий! Может... - Лешка начал было мямлить, но священник прервал его.
       - Что значит - может? Что значит - не знаю? Здесь, паря, средины нету. Либо веруешь, либо нет! Третьего не дано. Горячий ты, али холодный?
       - Наверное... - никак не мог сказать студент.
       - Да или нет?
       - Да... Да! - наконец выплеснул из себя ответ Алексей. И на душе ему стало сразу легко, будто бы он определился с чем-то очень важным. Как солдат, который долго прицеливался последним патроном, чтобы не ошибиться, чтобы попасть в выбранного врага.
       - А веруешь ли, что Господь спасал тебя в часы невзгод, в часы тьмы и отчаяния?
       - Верую! - на этот раз уже уверенно ответил Лешка.
       - Причащался когда?
       - Что?
       - Святых Тайн приобщался?
       - Во Владимире меня маслом каким-то помазали... - пожал плечами несостоявшийся колдун. - Когда мы туда заряжаться ходили... Прости Господи! - подумав, тихо добавил он, наткнувшись на осуждающий взгляд отца Геронтия.
       - То миропомазание. На исповедь когда ходил?
       - Ни разу не был. - Помотал головой студент.
       - О-хо-хо... - тяжко вздохнул отец Геронтий. - Встать-то сможешь?
       Вместо ответа Лешка, кряхтя и постанывая, точно древний старик, спустил избитые, больные ноги и, держась за стенку, сделал несколько нетвердых шагов.
       - Вот и ладненько! - похлопал его по плечу старый священник. - Ковыляй за мной до храма!
       Лешка послушно заковылял за неспешно шагающим отцом Геронтием. Слава Богу, церковь была не далеко, метрах в ста от дома священника, но за эти сто метров Лешка успел и промокнуть холодным потом, и тут же высохнуть под вечерним солнышком, и всплакнуть от боли, и подержаться за сердце.
       В храме было сумрачно, несколько свечек отец Геронтий затеплил и они высветили строгие лики икон бесстрастно разглядывавшие пришельца, словно говоря ему: "Что это за грешник явился в храм Божий?"
       - Стой тута! - сердито приказал ему священник и скрылся в алтаре.
       Лешка подошел к стене и уселся на лавочку, вытянув негнущуюся, забинтованную ногу.
       Трещали свечки, лики святых продолжали разглядывать студента и от этого Алексею было не по себе.
       Он попытался отвлечься, подумать о том, что он будет делать, когда вернется в Киров, но мысли эти были столь страшны и отчаянны, что Лешка сразу вернулся в такой, сразу оказавшийся уютным и нестрашным, мирок старенькой церквушки.
       Потолки и стены ее, оказывается, были столь обшарпаны, что кое-где проглядывали пятна кирпичей. Еще были видны затертые совсем недавно, нелепые и кощунственные надписи типа "Маша + Витя = Секс" и "ДМБ-76!". Прямо над Лешкой, штукатурки почти не было, сохранился только один кусок, на котором явственно проглядывал чей-то грустный, но пронзительный глаз - то ли неизвестного святого, то ли незнаемого архангела.
       Лешке почему-то стало стыдно сидеть перед изувеченной фреской и он тяжело встал, а затем подбрел к большому подсвечнику, стоявшему перед большой, почти в рост человека, иконой. Именно здесь отец Геронтий и поставил три свечечки.
       С иконы ласково улыбался, словно поддерживая и одобряя Алексея, Николай Чудотворец. Студент перекрестился и приложился лбом, а потом губами к прохладе дерева. Свечки заколыхались, и Лешке показалось, что святой Николай подмигнул ему.
       - Помолился? Теперь подь сюда! - окликнул его отец Геронтий. Голос его так гулко разнесся по храму, что Лешка вздрогнул от неожиданности.
       Священник переоделся. Золотая накидка с красными нашитыми лентами, как она называлась Лешка не знал, и проглядывавшие из-под нее поручи делали старого священника похожим на древнего воина.
       Лешка подошел к этажерочке, накрытой золотой парчой. На ней лежали толстенное Евангелие и медный крест.
       - На колени бы тебе встать... Да уж ладно. Стой так. - Тихо сказал священник, а потом, неожиданным басом громко воспел на весь храм:
       - Благословен Бог наш!
       А потом, вновь, перекрестившись начал читать молитвы:
       - Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего
       очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною. Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем.
       Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя. Вот, Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость. Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные. Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня.
       Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня. Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся.
       Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду Твою. Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою: ибо жертвы Ты не желаешь, - я дал бы ее; к всесожжению не благоволишь.
       Жертва Богу - дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже.
       Облагодетельствуй, по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима: тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение; тогда возложат на алтарь Твой тельцов.
       Потом отец Геронтий помолчал и сказал студенту:
       - Начинай!
       Лешка постоял-постоял, а потом спросил:
       - Что говорить-то?
       - Что душу мучает, грехи свои вспоминай, начинай с того, что помнишь, глядишь и другие всплывут.
       И студент начал.
       - Прости меня, Господи. Виноват в колдовстве и убийстве. В прелюбодеянии еще.
       После Лешка помолчал и добавил:
       - Все вроде...
       - Господи прости... - опять тяжко вздохнул священник. - Я читать буду, а ты повторяй за мной про себя.
       И отец Геронтий опять начал громко читать:
       - Неисчислимы, Милосердный Боже, грехи мои - вольные и невольные, ведомые и неведомые, явные и тайные, великие и малые, совершенные словом и делом, умом и помышлением, днем и ночью, и во все часы и минуты жизни моей, до настоящего дня и часа.
       Согрешил я пред Господом Богом моим неблагодарностью за Его великие и бесчисленные, содеянные мне, благодеяния и всеблагое Его помышление. От самой юности моей обетов крещения я не соблюдал, но во всем лгал и по своей воле поступал. Согрешил я пренебрежением Господних заповедей и предания святых отцев; согрешил непослушанием, неповиновением, грубостью, дерзостью, самомнением. Согрешил?
       - Было... - сознался Лешка. И впрямь, обетов крещения он не то что бы не соблюдал, а просто наплевал на них. И грубости и дерзости хватало всегда.
       - ...суровостью, боязливостью, кичением, унижением других, плотоугодием, строптивостью нрава, бесчинным криком, раздражительностью?
       - Было...
       - ...биением, ссорою и ругательством; согрешил дерзостью, злословием, небрежностью, торопливостью, ехидством, враждою, ненавистью, подстрекательством, неразумною ревностью, мщением и злопомнением?
       - Было... И есть. Я злой человек оказывается. Многих ненавижу, да и просто не люблю.
       - ...согрешил сладострастием, неприязнью, нечистотою, мечтанием, своенравием, самочинением, любознательностью, похоти влечением, невоздержанием, объядением, пьянством, прихотью и чревоугодием?
       - Было... И пьянство, и чревоугодие. Домой к маме из общаги приедешь, а как свинья обожрешься. Аж порой встать из-за стола не можешь.
       - ...согрешил празднословием, сквернословием, рассеянностью, шутками, остротами, смехом, насмешками, безумным весельем, любостяжанием, многоспанием?
       - Было. А шутки тоже грех что ли?
       - Не к месту если, или над святым кощуничество. Продолжай: ничего неделанием и всяким моим бездействием: в молитве, службе, посте и в добрых делах; согрешил недоумением, охлаждением, безумным велением, скупостью, жадностью, презрением нищего и бедного?
       - Точно тут. Молюсь-то я только когда припечет. И то вчера только первый раз помолился.
       - ...согрешил алчностью, жаждою, ябедничеством, нерадением, праздностью, саможалением, лживостью, лукавством, беспечностью, неуважением к старости, неподчинением начальствующим;
       - И это есть... Как же себя не пожалеть-то... Да и преподов... то есть преподавателей терпеть не могу...
       - ...согрешил неверием, кощунством, сомнением, непостоянством, охлаждением, легкомыслием, равнодушием, бесчувствием к святой православной вере и Св. Таинствам, неверностью, невниманием к молитве, к богослужению, посту и добрым делам?
       - Само собой...
       - ...согрешил безмерною скорбью, печалью, унынием, мнением, отчаянием и всякими скверными лукавыми и хульными помыслами; согрешил призыванием имени Божия
       ложно и всуе;
       - Ой, наоборот! Вообще не призывал! А вот помыслы... Одни лукавые, блин... Ой, прости Господи!
       - ...согрешил маловерием, малодушием, безнадежностью, бранью, лицемерием, лицеприятием, мздоимством, придирчивостью, притеснением, лихоимством, неблагодарностью, татьбой, похищением чужого и присвоением?
       - Суп как-то с общей кухни украл. Есть хотелось, а готовить лень было...
       - ...согрешил злоупотреблением дарами Божиими, потворством грехам, пустословием, суетностью, роскошью, мотовством, недоброжелательством, зложелательством, злорадством, холодностью к Богу и ближнему, подстрекательством на зло, тайноядением и тайнопитием?
       - Чего нет, того нет, я про тайную еду. А вот холодности и мотовства - выше крыши!
       - ...согрешил попущением препровождения суетно времени, распространением ложных и хульных своих мнений, произношением обдуманно и необдуманно разного рода проклятий: на людей, себя, скотов, зверей и птиц: согрешил соизволением на всякое помышление неправедное, нечистое, скверное и богопротивное?
       - Да! Сколько раз матерился на всех!
       - ...согрешил непостоянством, мечтанием, честолюбием, прелестию, притворством, злоухищрением, поползновением языка моего в словах богопротивных, дни и ночи без сна провождением в делах неподобных: кощунстве, глумлении, соблазнении, плясании, картежной игре, смехе и разного рода забавах; согрешил по восстании от сна без мо-
       литвы и крестного знамения ядением и питием?
       - И это правда...
       - ...а также и по захождении солнечном ядуще, пиюще, сквернословяще и праднословяще без зазрения совести. Согрешил я ревнованием во зле, советованием ко греху, ласкательством, сластолюбием, любострастием и укорением пищи; согрешил страстным чтением пустых, соблазнительных книг - разных романов и легенд?
       - Очень читать люблю. Пока книгу не дочитаю - уснуть порой не могу.
       - ...согрешил нерадением к чтению Святаго Евангелия, Апостола, Псалтири и вообще книг духовно-религиозного содержания; согрешил придумыванием извинений своим грехам и самооправданием, вместо самоосуждения и самообличения; согрешил несохранением тайны исповеди своей и слышанной от других; согрешил недобросовестным исполнением возлагаемых на меня поручений?
       - Да. Читать люблю, а вот Евангелие, да и вообще святые книги в руки отродясь не брал.
       - лжесвидетельствованием на ближнего; гордостью, тщетною славою, высокоумением, превозношением очес, украшением одежд, желанием чести, люблением суетной жизни, окаменением сердца, пленением лукавыми помыслами и человекоугодием; согрешил в сонном мечтании, по вражию навождению, искушением любострастным и блудным?
       - Правда все есть...
       - Как часто грешил я по лености не хождением на церковное богослужение: вечерню, утреню и литургию, иноверных храмов посещением, исхождением из храма Божия преждевременно до отпуска церковного, опущением и неисполнением положенного ежедневного молитвенного правила, нечистою исповедью и всегдашним Тела и Крови Господней недостойным восприятием?
       - Господи, сколько же грехов-то я натворил...
       - Согрешил я недостаточным милостыни подаянием, ожесточением ко убогим, непосещением болящих, по заповеди Евангельской, и в темнице сущих, непогребением мертвых, неодеянием убогих, ненасыщением алчущих, и ненапоением жаждущих?
       Согрешил я и тем, что дням праздничным воскресным, Господним Богородичным и святых угодников, не воздавал почитания, должные чести и празднования и нетрезво и нечисто в тех пребывал?
       - И это правда...
       - Согрешил - сильных старейшин и начальников оклеветанием и хулением, друзьям и благодетелям моим верности и любви несохранением и должного повиновения неисполнением. Согрешил я гордым в церковь Божию хождением, стоянием, сидением и возлежанием и неподобным из нее исхождением, праздным в ней глаголанием, беззаконным в ней деянием, скверным с прочими собеседованием, молитвы, псалмопение и звание Божие нерадиво в церкви Божией творя?
       - Хоть бы так мне в церковь-то ходить... Я ведь ни гордым, ни смиренным храм не посещал!
       И тут отец Геронтий помолчал и протянул Алексею маленькую красную книжку:
       - Читай дальше сам!
       И Лешка, с запинками и заиканиями, но сам стал читать дальше:
       - Много раз я клялся именем Бога напрасно; часто легко и свободно, иногда даже нагло, дерзко и бесстыдно укорял и оклеветывал ближнего во гневе, оскорблял, раздражал и осмеивал; часто я величался, гордился, тщеславился и хвалился добрыми делами, которых совершенно не имею; много раз я лгал, обманывал, хитрил, льстил и был двуличен и лукав; часто я гневался, раздражался, выражал много нетерпения и малодушия; много раз я осмеивал грех брата моего, опечаливал его тайно и явно, глумился, злорадствовал над проступком, недостатком и злополучением; много раз я враждовал против него, имел злобу, ненависть и зависть; часто я смеялся безумно,
       шутил, острил бесчинно, говорил много необдуманного, невежественного и неприличного и выражал бесконечное множество колких, ядовитых, наглых, легкомысленных, пошлых, грубых, дерзких и гнилых слов; часто и мысленно и во сне творил блуд, мыслил о разврате, уязвлялся женскою красотою, питал в воображении и сердце сладострастные чувства, неестественно удовлетворял похоти плоти, чрез мечтание или лицезрение женщин; много раз мой язык выражал бесчинства, пошлости и кощунства о предметах сладострастия; часто я бывал сластолюбив и чревоугодлив, услаждал себя лакомствами и
       вкусами, многообразными и различными явствами и винами по прихоти и невоздержанию, до объядания и пресыщения; много раз я был нетрезв и пьян, невоздержан в пище и питии и нарушал священные посты; часто из угождения сластолюбию или вкусу и требованием моды и приличия светского, отказывал нищему и бедному в помощи, был немилостив, скуп, жалел копеек, а для себя, для своей прихоти и
       удовольствия не жалел и рублей; часто безвинно, беспощадно и безрассудно осуждал и порицал других, презирал и гнушался их нечистотою, неприятностию - рубищем и безобразием вида и лица, и вообще был сребролюбив, корыстолюбив и любостяжателен; часто и почти всегда входил в храм Божий скверный и нечистый, без страха Божия и трепета, стоял там и молился рассеянно, легкомысленно, неприлично и невежественно и беспечно и выходил оттуда с таким же духом и расположением; в домашней молитве также был всегда холоден, нерадив и молился всегда мало, вяло, лениво, без внимания,
       усердия, и благоговения и вообще не исполнял установленных молитвенных правил. Вообще я был ленив и расслаблен негою и бездействием; весьма много часов проводил во сне каждый день; много я времени проводил в пустых и праздных занятиях, удовольствиях, веселых разговорах, речах, шутках, играх, в посещении театров и прочих увеселительных мест и в разных забавах; много безвозвратно погибло у меня времени в болтовне, сплетнях, осуждении и порицании; много потерял часов в пустоделании или ничего неделании; много раз я унывал и отчаивался в спасении своем и милосердии Божием и, по безумному навыку, бесчувствию, невежеству, наглости, бесстыдству и окаменению, совершал грехи произвольно, охотно, в полном разуме, при всем сознании, от доброй воли, намерением и мыслью и самым делом и чрез то самое попирал Кровь Завета Божия и снова распинал в себе Сына Божия и ругался ему.
       Согрешил я всеми моими чувствами, волею и неволею, ведением и неведением, сам собою и чрез других соблазнился и во всех сих и прочих беззакониях, елико немощь человеческая обыкла согрешати против Господа и Создателя своего, я согрешил, и почитаю себя невинным пред Божиим, паче всех человек. Посему смиренно молю тебя,
       честный отче, в день судный будь мне свидетелем против дьявола, врага и неприятеля рода человеческого, что во всех моих грехах я каюсь пред Спасителем моим, жалею истинно о моих падениях и имею волю впредь, елико возможно, чрез Божию милость и помощь блюсти себя от всякой скверны плоти и духа. Прости меня, отче честный, разреши и помолись о мне грешном и недостойном...
       - Неужели столько грехов на мне? - тихо произнес Алексей, когда закончил узнавать себя в молитве.
       - Все мы грешные, сынок... - ласково улыбнулся ему отец Геронтий. - И те грехи, которые ты перечислил, лишь краткое изложение сущности человеческой. Хотя и свести их можно к основным. Гордыня - мать всех грехов, и дети ее скверные - тщеславие, уныние, печаль, гнев, сребролюбие, блуд, чревоугодие.
       - Печаль тоже грех? - удивился Лешка.
       - "Радуйтесь!" - Христос нам говорит. "Радуйтесь, ибо близится Царствие небесное!". И не путай печаль с покаянием. Разные-то чувства. От грехов сам ты не избавишься. Только с Божьей помощью. Но помощь эта придет тогда, когда ты сам ее просить будешь. Молитвой, постом и постоянной памятью о грехах своих.
       - Понимаю... - прошептал Лешка.
       - Хорошо, что понимаешь. - Кивнул ему отец Геронтий. - Наклони голову, епитрахилью тебя накрою.
       Лешка с трудом встал на колени, превозмогая боль в обожженном колене.
       - Да ты стой, можно стоять-то!
       - Мне так надо! - упрямо ответил Лешка.
       - Ну что ж... - ответил священник и накрыл его неожиданно тяжелым платом. А потом начал читать разрешительную молитву. Слов ее Лешка так и не запомнил, душа его стала трепетать осиновым листом на ветру.
       - Пошли за мной! - ласково поднял его батюшка с колен и протянул ему крест и Евангелие. - Целуй.
       И Лешка послушно приложился к святыням, словно обещая начать новую жизнь и нести свой крест на свою Голгофу. А лики святых смотрели уже без укора, ровно радуясь за студента.
       Когда же они вышли из храма, отец Геронтий сказал ему:
       - Перед сном сегодня прочитай каноны прочитаешь. По правилам тебя как колдуна бывшего до причастия нельзя допускать двенадцать лет. Но уж случай у тебя особый. Потому и причастишься Святых тайн Христовых завтра на литургии.
       Лешка молча кивнул. Говорить ему не хотелось, но он все же превозмог себя:
       - Отец Геронтий. Вы меня на ночь все же свяжите. Не дай, Господь, опять Б... этот явится.
       - Что ж не явиться? Может и явиться. Только я тебе оружие дам, получше всех веревок. С Божьей помощью управимся с демоном. Ежели опять трясти начнет тебя, читать будешь "Честному кресту" и девяностый псалом. Только помни - не вступай с разговор с лукавым. Все одно обманет.
       - Вот и Николай Чудотворец мне так говорил. Не верь лукавому - обманет!
       - Где ж ты его видел-то? - сдвинул брови отец Геронтий.
       - Так еще в Крыму. Меня видения разные мучили, а тут старичок появился, точно такой как на иконе у вас в храме и дома. Потом мне один добрый человек иконку подарил, только я ее в приступе, наверное, потерял.
       - Что он делал, старичок твой?
       - Поговорил со мной. А потом перекрестил меня и в лоб поцеловал.
       Отец Геронтий несколько раз перекрестился на эти слова, а потом, покачав головой, добавил:
       - Великая тебе милость была явлена. Только в следующий раз, Николу ли чудотворца увидишь, али другого святого, али ангела и даже Господа нашего Иисуса Христа - перекрестись сначала сам, а потом проси, чтоб видение твое тоже перекрестилось. Ежели бес это придуряется - исчезнет.
       - А что, разве они могут притворяться святыми и ангелами? И даже Христом?!
       - Еще как могут. Это любимое их занятие - человека в прелесть вводить.
       - А прелесть - это что?
       - Обман. - Коротко отрезал батюшка.
       - Понятно...
       - И помни, ангелов видеть - невелика заслуга. Грехи свои видеть - вот истина истин.
       - Мудрый вы человек, отец Геронтий!
       - Да какой там... - Махнул священник рукой в ответ. - То не я мудрый, а святые отцы. А я то так, цитатник ходячий. Устал, поди, отрок?
       - Вроде бы нет. - Пожал плечами Лешка.
       - Пойди-ка полежи. Я тебе картошечки пожарю. Теперь тебе попоститься придется. До завтра.
       - Ну так что ж... Ничего страшного.
       Но Лешке просто так не лежалось. После исповеди ему захотелось почему-то говорить и говорить.
       И когда отец Геронтий поставил большущую чугунную сковородку на стол с ароматной дымящейся жареной картошкой, то, после краткой молитвы, Лешка таки не удержался и спросил священника:
       - Батюшка, а у вас семьи нет?
       - Пошто нет? Есть. Два сына. Один на Дальнем Востоке служит, капитан второго ранга, второй в семинарии учится - по моим стопам пошел.
       - А жена?
       - Жена-то? Сбежала годков пять назад. - Отец Геронтий говорил об этом так спокойно, как будто потерял ложку.
       - Как сбежала? - известие о том, что от священника сбежала жена, оказалось таким шоком для студента, что он перестал есть. Оказалось, что и отец Геронтий тоже человек со своими невзгодами и горестями.
       - Ну вот так и сбежала. Мой грех, не выдержала она. Пил я много.
       - Вы пили?!
       - Пил. - Грустно повторил священник. - Очухался только, когда стал на иконы зариться, чтоб пропить. Очухался, а жены-то дома и нету. Вещи собрала и уехала к родителям. А потом не ведаю, что да как.
       - Так вы бросили?
       - То не я бросил, а Господь меня отвел. Ну да-то другая история.
       - Вам же надо узнать, попросить прощения, может быть, она вернется к вам?
       Отец Геронтий трудно посмотрел на Лешку:
       - Надо. А боюсь. Ну ничего, выберу время, найду ее. Думаю вот опосля Троицы отпуск испрошу и поеду к ней.
       - А я думал, что... - Лешка не закончил мысль, отец Геронтий предугадал его.
       - Думал, что священник это ангел с крыльями? Нет, милок, я такой же человек как и прочие...
       - А как же вы грехи отпускаете, крестите, венчаете? Разве Божье благословение не страдает от этого?
       - Как же могу я, грешник, Божью Благодать нарушить? Это же не я ее даю, а через меня она совершается. Чин мой свят, да я грешен. Пойми ты, Господь Бог дал мне через рукоположение силу вязать и решать. Но не я это делаю, а сам Бог. И оскверняется не Благодать, а аз есмь, червь недостойный.
       - Ничего себе... Значит от священника ничего не зависит?
       - Сила Божия везде одинакова. И в нашей церквушке, и в лавре. А ежели кто тебе когда скажет, что тот священник лучше служит, или этот - помни, это искушение человеческое. Это у колдунов - тот сильнее, тот слабее. Священник как чин - одинаков, ибо это облик Иисуса Христа. Икона его.
       Вдруг Лешке захотелось утешить отца Геронтия:
       - Вы это, не переживайте, все устроиться! Наверное...
       - А как же не устроиться? Конечно, устроиться. Все мы помрем и предстанем перед Христом и получим по заслугам своим.
       - Вам страшно умирать, батюшка?
       - Конечно, страшно. Я ведь один на приходе здесь. Диакона и того нету. Миряне порой помогают во время службы. Да сколько их мирян-то? Две старушки, да дурачок местный. Остальные или спились, или уехали. Я уж не крестил детишек больше года. Все отпеваю, да отпеваю. Сегодня вот соборовать ходил. Нету деревни. Умирает она. Без исповеди и причастия помирает. И я боюсь без исповеди и причастия помереть. Но еще страшнее перед Господом стоять. Голеньким и наизнанку вывернутым. Он же видит то, чего ты сам в себе не видишь и сам от себя прячешь. Жизнь - это великий дар, но это и тяжелейший подвиг. Каждодневный и ежечасный. Невидимый, а потому еще более трудный. Не обманывал тебя твой бес, война и впрямь идет, только поле боя - твоя душа. И только ты сам можешь решить - чью сторону ты возьмешь, Бога или врага его. Чей ты воин - Христов или бесов? Кто победит в душе твоей образ и подобие Бога или страсти и грехи? Вот кто главный враг твой. А не какие-то игвы, прости Господи. Мечом махать легче, чем себя беречь.
       Лешка замолчал. Мир начал открываться ему совершенно с другой стороны. Таинственной, страшной и привлекательной. Честная и прозрачная мистика и жизнь Православия оказывалась куда глубже и чище нелепой загадочности эзотериков.
       Молча доели они картошку, а потом священник перевязал ему ногу, уже покрывшуюся волдырями. А потом дал молитвослов с последованием ко Святому Причастию с таким напутствием:
       - Читать будешь, упаси тебя Боже представлять Христа, или Богородицу, или ангелов. Вникай в слова, а не в образы.
       А потом отец Геронтий молча удалился в свою комнатку.
       После положенных молитв Лешка еще долго ворочался на кровати, пытаясь заснуть, но слова отца Геронтия, которых он так много услышал за сегодняшний небольшой день, тяжело ворочались в его душе, пытаясь успокоить ли, наоборот ли задуматься студента.
       И когда уже было далеко за полночь Лешка вновь почувствовал жесткое присутствие небытия.
       Вновь начали неметь пальцы рук и ног, затем одеревенели мышцы и тяжесть навалилась на грудь. Каждый вдох давался огромным трудом и стоном. Свинцовая тяжесть век не давала увидеть тусклый огонек маленькой лампадки, висящей перед киотом.
       Лешка знал, что это Белиал наваливается на него чудовищной равнодушной мощью, но бес не вселялся в него. Просто давил и давил студента. Как в ту, в первую ночь.
       Слова путались в голове и Лешка никак не мог вспомнить - что велел читать ему отец Геронтий.
       Он собрался с силами и стал молиться от самого себя: "Господи Боже! Ты моя защита, прибежище мое! Только на тебя я уповаю. Защити меня от ночного ужаса, от ночных стрел бесовских, от заразы бродящей. Будь мне щитом, ибо Истина Ты! Ангелы Божии! Охраните меня своими крыльями от смерти, от дракона, аспида и василиска. Несите меня к Господу, чтобы не споткнуться мне на этом пути!".
       От этих слов ему чуть полегчало, бремя давившее на него ослабло, и Лешка смог приоткрыть глаза.
       Он находился в каком-то сарае, дырявые стены которого пронзали солнечные лучи. Невыносимо пахло гарью и чьи-то голоса слышны были снаружи:
       - Как же это, и не услышал никто?
       - Проснулися, а дом-от вовсю полыхает уже.
       - Ой, лихо, лихо...
       Лешка, стараясь не шуметь, подошел к стенке и прильнул к тоненькой щелочке.
       Гарью и дымом несло от обугленных стен дома отца Геронтия. Воздевала к сумрачному небу почерневшую трубу свою печь, обгорелые рамы окон, точно кости скелета, молча втыкались в Лешкину душу.
       Во дворе стайкой чирикали бабушки в одинаковых черных платочках:
       - Поди пожгли яво?
       - Да хто?
       - Бають, батюшка-то какого-то нвалида подобрал в лесу, поди бёглый, с турмы?
       - Он, поди и пожег?
       - Дак за што?
       - Иконы наворовал, по телевиздеру трындели, что мафья така есть, иконна. Ездють по деревням, иконы ворують.
       - Ох, ты, господи... Участковый-то што сказал?
       - Сказал ни чо не лапать, да в район поихал, за подмогою.
       - А батюшка што?
       - Дак што... эвон лежить под простынью.
       Лешка отшатнулся от стенки сарайчика, а находился он, несомненно, в нем, и только сейчас заметил, что руки его и одежда, испачканы запекшейся, черной кровью.
       Он оглянулся в отчаянии и увидел топор, с налипшими к лезвию волосами и чем-то еще буро-белым.
       "Боже мой!" - мелькнула отчаянная мысль - "Боже мой, что я наделал-то опять!" Он закрыл лицо ладонями и чья-то рука легла ему на плечо.
       Вздрогнув, Лешка открыл глаза и увидел... отца Геронтия!
       - Что стонешь? Приснилось что плохое?
       И только после этих слов Лешка понял, что он лежит там же где и лежал, на узенькой кровати, под пестрым лоскутным одеялом, и все это был лишь дурацкий сон.
       - Весь в поту... Что нога болит?
       - Нет, батюшка. Бог с ней, с ногой. Приснилось дурное. - Лешка помолчал, а потом добавил - Будто убил я вас и дом спалил.
       - Сон ерунда. Не верь снам. - Ласково ответил ему священник. - Однако вставать пора. Тебя Господь ждет.

Все чо))))