Русско-японская война 1904-1905 гг. вошла в историю как одно из первых крупномасштабных столкновений великой континентальной евроазиатской империи и небольшого, быстро прогрессировавшего островного государства, претендовавшего на лидирующую роль в Восточной Азии.
Статья посвящена становлению военных разведывательных служб России на Дальнем Востоке в начальный, маневренный период войны против Японии, хронологические рамки которого - февраль - октябрь 1904 г.[1]
Выбор хронологических рамок связан с тремя обстоятельствами: во-первых, слабой изученностью эволюции разведывательных структур в первые месяцы военных действий, во-вторых, привлечением новых, ранее неизвестных архивных источников и, в-третьих, распространенностью в общественном сознании мифа об абсолютной неподготовленности Российской империи к вооруженному конфликту в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Драматические события первой мировой, а затем и гражданской войн надолго вытеснили из поля зрения российских исследователей сюжеты 1904-1905 гг., включая малоизвестные страницы организации и ведения разведки. Рост интереса к деятельности специальных служб, главным образом по вопросам контрразведывательных операций против иностранных шпионов, наблюдался в СССР лишь в канун второй мировой войны[2].
Авторы монографий, опубликованных на протяжении 1930-х - 1980-х годов, делали акцент на описании общего хода войны, почти не затрагивая интересующей нас тематики[3]. В лучшем случае они ограничивались ссылками на мнения таких специалистов в области военной разведки, как профессора Николаевской Академии Генерального штаба генерал-майора П.Ф. Рябикова или советского эксперта К. К. Звонарева (Звайзгне)[4].
Основная причина лакун в историографии была обусловлена недоступностью большинства архивных фондов для исследователей. Открытие российских хранилищ в начале -60- 1990-х годов вызвало бурный рост интереса к освещению становления отечественных специальных служб. За последнее десятилетие написаны статьи, изданы монографии и защищены диссертации, в которых рассматриваются отдельные стороны формирования и эволюции военно-разведывательных структур Российской империи накануне и в годы противоборства с Японией. В этой связи отметим исследования И.В. Деревянко, А.Ю. Шелухина, И.С. Макарова, М. Алексеева, И.Н. Кравцева, В.В. Глушкова и А.А. Шаравина[5]. Свою лепту в изучение указанной тематики внесли авторы первого тома "Очерков истории российской внешней разведки" под редакцией академика Е.М. Примакова[6]. Деятельность военных агентов на Дальнем Востоке до и во время маньчжурской кампании освещена В.В. Петровым, П.Э. Подалко, Е.В. Добычиной и В.Б. Кашириным[7].
Среди зарубежных исследований обращают на себя внимание работы американского военного историка Б. Меннинга и профессора университета Брокса в Торонто Д. Схиммельпеннинка ван дер Ойе[8].
При всех несомненных достоинствах названных работ, их авторы либо рассматривали отдельные аспекты функционирования разведывательных структур на фоне событий 1904-1905 гг., либо освещали этот процесс в контексте более широкой проблематики[9]. Однако до настоящего времени отсутствовал комплексный анализ процесса становления и эволюции органов военной разведки Российской империи на протяжении маньчжурской кампании. Кроме того, не получил оценки колоссальный опыт, накопленный специальными службами в борьбе против Японии с учетом дальнейшей трансформации военной разведки в особый институт вооруженных сил.
Цель автора статьи состояла в том, чтобы на основе расширения источниковой базы восполнить этот пробел.
Переходя к рассмотрению организации разведывательной службы России в первые месяцы войны, отметим, что, согласно "Положению о полевом управлении войск в военное время", утвержденном еще в 1890 г., открытие боевых действий влекло за собой сосредоточение текущей аналитической работы не в штабе командующего фронтом (к примеру, Маньчжурским), который не обладал для этого необходимым аппаратом, а в управлениях генерал-квартирмейстеров полевых штабов армий, находившихся в его непосредственном подчинении. Каждое такое управление состояло из четырех отделений: -61- операционного, отчетного, топографического и, что для нас наиболее важно, разведывательного.
При этом сфера ответственности генерал-квартирмейстера включала контроль за "собиранием сведений о неприятеле, о путях сообщения и местности", что предусматривало руководство "всеми рекогносцировочными и съемочными работами", а также анализом данных, полученных из различных источников, включая газетные корреспонденции. В свою очередь офицеры разведывательного отделения обязывались собирать сведения "о силах, расположении, передвижениях и намерениях неприятеля", вести поиск "надежных лазутчиков и проводников из местных жителей", проводить опрос пленных, проверять полученную информацию, а также составлять общий свод данных и сообщать их войскам[10].
Организация военно-разведывательной деятельности к 1904 г. не получила четкого оформления. С одной стороны, штаб главнокомандующего должен был получать сведения о противнике из управлений генерал-квартирмейстеров армий, которые в свою очередь обязывались использовать данные корпусной и дивизионной разведки, возглавлявшейся генштабистами на должностях старших адъютантов или офицеров для особых поручений. Не было налажено эффективное взаимодействие трех уровней – фронтового, армейского (корпусного) и дивизионного (бригадного, полкового) – в условиях боевых действий.
На первом этапе войны разведывательное отделение штаба главнокомандующего Маньчжурской армии и структуры войсковой разведки в корпусах, дивизиях и отдельных отрядах фактически действовали автономно, несмотря на попытки А. Н. Куропаткина, начальника его штаба В. В. Сахарова и генерал-квартирмейстера В. И. Харкевича упорядочить все стадии сбора, анализа и использования сведений о противнике. Это приводило к тому, что обмен конфиденциальной информацией между штабами армии и ее составных частей почти отсутствовал, агентурная сеть создавалась на собственный страх и риск, а разведывательные донесения соседних корпусов или дивизий противоречили друг другу.
Кроме того, общую картину несогласованности районов и объектов разведки дополняло наличие штабов, действовавших параллельно штабу А.Н. Куропаткина, а именно: Наместника на Дальнем Востоке, Заамурского округа Отдельного корпуса пограничной стражи и Приамурского военного округа. Сюда же следует отнести штаб тыла Маньчжурской армии, структура которого была утверждена приказом адмирала Е.И. Алексеева от 5 (18) февраля 1904 г., т.е. еще до приезда Куропаткина на театр военных действий. К марту окружной штаб тыла состоял из восьми отделений, включая внештатное - разведывательное[11].
Руководителями генерал-квартирмейстерских частей, а значит, фактическими начальниками военной разведки в перечисленных штабах соответственно являлись генерал-майор В.Е. Флуг, полковник С.И. Богданович, генерал-майор Марданов и генерал-майор Добровольский. Главная роль в организации разведывательной деятельности штаба тыла принадлежала знакомому с условиями Маньчжурии офицеру, начальнику управления военных сообщений, сначала полковнику, а затем генерал-майору Н.А. Ухач-Огоровичу.
С началом боевых действий военные комиссары России в трех северо-восточных провинциях Китая - полковники М.А. Соковнин, М.Ф. Квецинский и Богданов продолжали руководить "административной" разведкой, а атташе в Китае полковники Ф.Е. Огородников и К.Н. Десино вместе с помощниками - стратегической. Кроме того, -62-  целый ряд опытных старших офицеров выполнял специальные поручения Куропаткина и Алексеева в обход штабов. К ним следует отнести генерал-майора В.А. Косаговского, бывшего куратора российской разведки в Закавказье и Персии, полковника А.Д. Нечволодова, не успевшего до начала боев занять должность военного агента в Корее, капитана С.В. Афанасьева, выполнявшего ранее миссию инструктора по обучению корейских гвардейцев и т. д. Продолжали активно сотрудничать с военной разведкой России и гражданские лица: дипломатические чиновники, банкиры, торговцы, промышленники, клерки и журналисты.
Координацию разведывательной деятельности на море осуществлял сначала штаб Наместника, а с прибытием в Порт-Артур 24 февраля (9 марта) 1904 г. командующего Тихоокеанским флотом вице-адмирала С.О. Макарова – образованный им штаб. К сожалению, план первоочередных мероприятий, составленный флотоводцем после ознакомления с положением дел, не был выполнен полностью. Причиной явилась внезапная гибель Макарова на флагманском броненосце "Петропавловск", подорвавшемся на японских минах 31 марта (12 апреля) 1904 г.
Служебные рапорты Макарова на имя Алексеева свидетельствуют о том, что Макаров предполагал постепенно расширять радиус действия кораблей своей эскадры по мере завершения ремонта судов, поврежденных в результате внезапной атаки противника в ночь 27 января (9 февраля) 1904 г. Для разведки прибрежных вод и затруднения высадки японского десанта намечалось организовать патрулирование крейсерами из Порт-Артура и Владивостока акваторий Желтого и Японского морей, а также Корейского пролива[12].
Основной проблемой, с которой столкнулись русские военные разведчики, как на суше, так и на море, помимо скудости и недостаточной точности сведений о противнике, стала нехватка времени. Требовалось в кратчайшие сроки развернуть полевые штабы всех уровней, укомплектовать их компетентными лицами, распределить между ними обязанности и сферы внимания, наладить взаимодействие. При этом не стоит забывать, что обстановка на театре войны осложнялась.
Японцы высадили свои войска в корейских портах Чемульпо и Цинампо. Эта операция сопровождалась отвлекающими маневрами эскадры адмирала X. Того вблизи Порт-Артура. В то же время, в Маньчжурию постоянно прибывали все новых русские части, из которых формировались дивизии и корпуса. Формирование соединений сопровождалось неразберихой, чехардой командных кадров, в процессе назначения командиров и начальников на должности сталкивались личные амбиции офицеров, кумовство и протекционизм влиятельных сановников. Судя по документам, особым рвением в желании "порадеть родному человечку" отличался генерал-квартирмейстер Главного штаба, впоследствии ближайший помощник Алексеева генерал-лейтенант Я.Г. Жилинский[13].
О неразберихе, царившей в разведывательном отделении штаба Маньчжурской армии на протяжении первых недель войны, красноречиво свидетельствует признание старшего адъютанта капитана А.А. Игнатьева (после 1905 г. - военного атташе в ряде европейских стран, перешедшего в 1918 г. на сторону большевистского правительства): “К 1 апреля (14 апреля 1904 г. - Е.С.) у нас не было даже определенного мнения о месте вероятной высадки японцев на побережье, а сведения были самыми разноречивыми”[14].
Аналогичную оценку положения дел давал в своем дневнике генерал-майор В.А. Косаговский, которому весной первого года войны была поручена координация "дальней разведки по всей линии фронта Маньчжурской армии". 24 марта (6 апреля) 1904 г. он сделал следующую запись: "В данную минуту армия в неопределенном состоянии -63- : друг друга не знают, друг другу не доверяют; все лица новые, не в курсе дела; ничего не налажено"[15].
Иностранные военные наблюдатели, прибывшие вместе с Куропаткиным в действующую армию, высказывались о ситуации весенних недель 1904 г. еще более критично. Французский обозреватель Л. Нодо отмечал: «Полнейшее неведение как сил неприятеля, так и его передвижений. В один и тот же день я слышал, как один генерал говорил, что японцев в Маньчжурии не больше 150 тыс. человек, а другой генерал заметил, что неприятель располагает 26 дивизиями по 15 тыс. чел. каждая, т.е. 390 тыс. человек. А в действительности никто ничего не знает... За бутылкой вина полковник X. меланхолически мне сказал: "Бедный наш Куропаткин, он в большом затруднении. Он не знает, что делать. Работает попусту. Ему не достается сведений"»[16].
Трудности в организации разведывательной службы в начале войны возникли даже из-за патриотического подъема, охватившего Россию, в особенности столичных студентов и сибирских крестьян. Студенты стремились добровольно попасть на фронт, для того, чтобы "спасти" христианский мир от "желтой опасности"[17]. Далекие от романтических иллюзий сибирские крестьяне рассчитывали получить крупные земельные участки в Маньчжурии: слух о бесплатной раздаче земли мобилизованным в армию нижним чинам прошел по всем восточным губерниям России[18].
"Дух был хороший, - вспоминал позднее командир 140-го Зарайского пехотного полка Е.И. Мартынов. - Правда, цель войны не могла вызывать особого воодушевления, но в солдатах было много молодого задора, веры в русскую непобедимость и желания отомстить японцам за неудачи нашего флота"[19].
Другой участник событий, слушатель академии Генерального штаба капитан А. А. Рябинин отмечал: "Пожалуй, еще в самом начале войны замечался некоторый подъем национального духа, но как будто не сумели его развить и вызвать общий интерес к войне"[20].
Всеобщее желание, по меткому замечанию старшего адъютанта штаба 3-й Маньчжурской армии капитана Д. П. Царского, "идти в поход"[21], вызвало лавину ходатайств офицеров Генерального штаба о направлении их в действующую армию. До прибытия Куропаткина на фронт 15 (28) марта 1904 г. аналогичные по содержанию телеграммы направлялись в полевой штаб Наместника генерал-квартирмейстеру В. Е. Флугу, а со второй половины марта 1904 г. их поток переориентировался в направлении командования Маньчжурской армии. Типичным примером может служить телеграмма полковника Рыжова: "Убедительно прошу Ваше Превосходительство (имеется в виду Флуг. - Е.С.) ходатайствовать о назначении на Дальний Восток на любую штабную или строевую должность. Нахожусь в Петербурге, по адресу: ул. Стремянная, д. 8"[22].
Дело дошло до того, что 23 марта (5 апреля) 1904 г. Главный штаб издал циркуляр, в котором запретил офицерам, пребывавшим в отпусках, по собственной инициативе отправляться на театр военных действий и подавать в полевой штаб Наместника рапорты с просьбой о допущении в действующую армию.-64
Однако, несмотря на патриотический порыв, стремление офицеров воспользоваться войной для своего продвижения по служебной лестнице зачастую не соответствовало их компетентности[23]. Большинство добровольцев, отправлявшихся в действующую армию на командные должности, плохо знали противника, театр военных действий и специфику управления боем с использованием новейших тактических приемов. В этом противоречии коренилась одна из главных причин неудач российского офицерского корпуса на сопках Маньчжурии перед лицом закаленного, отлично тренированного врага.
В итоговой работе по истории дальневосточного конфликта бывший военный министр и главнокомандующий А. Н. Куропаткин выступил с критикой служебной деятельности подчиненных: "Все же почти безошибочно можно сказать, что главным свойством нашего высшего командного элемента, особенно в первый период кампании, было отсутствие инициативы, неумение вести наступательный бой и недостаток настойчивости. Результатом этого всегда являлось несогласование действий крупных единиц, равнодушие к положению соседа и преждевременное признание боя проигранным... При оценке деятельности Генерального штаба высшими строевыми начальниками, большинством высказывалось мнение, что теоретическая подготовка, умственные способности и самоотверженная служба офицеров Генерального штаба стоят высоко. Вместе с тем столь же единодушно высказывалось, что офицеры Генерального штаба «достаточно слиты с войсками и не обладают в достаточной мере практическими знаниями, дабы правильно судить, что от войск можно требовать и в какой мере исполнимо то или другое приказание при данной обстановке, что нужно предпринять для избежания невольных неправильностей при передаче и исполнении приказаний и т.п."[24].
Негативная тональность оценок Куропаткиным генштабистов, составлявших ядро личного состава разведывательных органов в Маньчжурии, только подчеркивала просчеты и ошибки самого главнокомандующего, обусловленные, в том числе, и его неумением сформировать штат отделений разведки на уровне армии, корпуса, отряда шли дивизии компетентными профессионалами. Хотя, справедливости ради отметим, что их круг в рассматриваемый период был довольно узок.
Иная ситуация складывалась у противника. Правящим кругам империи японского микадо не было нужды обосновывать колоссальное значение победы в войне против “северного колосса” соображениями экономического, политического или философского характера[25]. Достаточно было поместить на страницы японских газет призывы такого рода: "Вперед же, пехотинцы Ниппона, вперед, кавалеристы Страны восходящего солнца, бейте и гоните дикую орду, пусть наше знамя водрузится на вершинах Урала!"[26]
По свидетельству иностранных наблюдателей, к патриотизму, буквально впитанному японскими офицерами с "молоком матери", добавлялось воспитание у них инициативности, быстроты и сообразительности на поле боя[27]. Кроме того, для службы в разведке подбирались опытные офицеры, хорошо знакомые с жизнью россиян, прошедшие специальную психологическую и физическую подготовку. Примером может служить начальник разведывательного отделения 1-й армии полковник Хагино, который прожил в России семь лет28. В результате личный состав разведывательной службы Японии был наголову выше противника. "С одной стороны, они (японские офицеры. - Е.С.) почти постоянно держат русских в абсолютном неведении своих операций и мешают им предугадывать свои планы. Они сумели маскировать свою численность, свои передвижения и свои -65- средства. А с другой стороны, они, благодаря своей стачке с китайцами, сумели обеспечить себе доставку точных сведений"[29].
По мнению французского военного корреспондента при японской армии Р. Кана, все "японские офицеры поистине замечательны своей непроницаемой скрытностью и тем искусством, с каким они обходили все попытки узнать от них что-нибудь"[30].
Однако, несмотря на преимущества, которыми, бесспорно, обладали военные разведчики Японии, их российским противникам, как свидетельствуют источники, все же удалось постепенно создать необходимые структуры и наладить взаимодействие на стратегическом, тактическом и оперативном уровнях. Причем эффективность работы российских спецслужб все время возрастала.
Составители отчета о деятельности разведывательного отделения штаба русской Маньчжурской армии за февраль - октябрь 1904 г. выделили три направления разведывательной работы: проведение дальней, фланговой и ближней разведки[31].
Главными целями стратегической, или дальней, разведки, руководство которой первоначально осуществлялось Алексеевым, а с появлением Куропаткина перешло в его ведение, являлись: сбор и изучение сведений о планах неприятеля, политической, экономической и финансовой ситуации на Японских островах, о подготовке резервов противника, закупке и транспортировке вооружения из третьих стран, а также о содействии военным усилиям Токио со стороны дипломатических союзников (Великобритании) и нейтральных государств в Европе, Латинской Америке и Азии[32].
Основными каналами получения секретной информации выступали военные атташе, аккредитованные в европейских столицах и Китае, а также негласные агенты из числа российских и иностранных подданных, вербовка которых значительно усилилась после начала войны. Кроме того, анализу подвергались перехваченные дипломатические депеши и материалы прессы, как Старого света, так и США, но особенно – Японии и Китая.
Отметим, что репутация царизма на Западе в начале XX в. серьезно пострадала из-за русификаторской политики русского имперского правительства в Польше, Финляндии, других "национальных окраинах", еврейских погромов в "черте оседлости". К этому добавлялись опасения европейских великих держав и США потерять колоссальные рынки сбыта и сферы влияния на Дальнем Востоке в случае оккупации Россией Северного Китая, Монголии и Кореи. Эти обстоятельства умело использовались правящими кругами Великобритании, представители которых с высоких трибун и страниц печати рисовали образ "агрессивного русского медведя", готового "проглотить" все новые и новые территории Евразии, разрешив свои внутренние проблемы в ходе победоносной колониальной военной кампании.
"Во время войны объединившаяся пресса продолжала агитировать против нас настолько успешно, - отмечал К.Н. Десино спустя два месяца после начала боевых действий, - что не только среди китайцев, но и среди иностранцев, живущих на Дальнем Востоке, симпатии были на стороне японцев, и это затрудняло подавать извне какую-нибудь помощь нашим войскам"[33].
Аналогичным образом оценивал ситуацию русский посол в Вашингтоне А.П. Кассини, хотя его донесение на имя министра иностранных дел В.Н. Ламздорфа относится еще к последним дням мира: "В данном случае ввиду кризиса на Крайнем Востоке и интереса, проявляемого к нему здешним обществом, - констатировал дипломат, - все -66- силы англичан направились к тому, чтобы расстроить наши искони дружественные отношения с Североамериканской республикой: для этого прибегают как к редакционным статьям, в которых стараются доказать будто бы полную непримиримость американских интересов с нашими стремлениями и задачами, так и прямо к распространению заведомо ложных известий, способных посеять недоверие между американцами и нами"[34].
Отсюда вытекали те затруднения, которые испытывали военные атташе и неофициальные резиденты русской разведки при установлении контактов с возможными информаторами. Даже традиционные партнеры России, французы, с большой осторожностью шли на сотрудничество с эмиссарами Петербурга в добывании конфиденциальной информации, стремясь отделить заинтересованность Третьей республики в российской поддержке на европейском пространстве от индифферентного отношения Парижа к усилиям по укреплению позиций романовской империи на берегах Тихого океана.
Тем не менее, даже в неблагоприятных условиях, стратегическая разведка России достигла ряда заметных успехов. Активным образом отечественные "дипломаты в погонах" действовали в Великобритании (Н.С. Ермолов и К.И. Вогак - для сухопутных сил, И.Ф. Бострем – для морских), Германии (соответственно - В. Н. Шебеко и А.А. Долгоруков), Франции (В.П. Лазарев и Г.А. Епанчин), Швеции (A.M. Алексеев и А.А. Долгоруков), в Австро-Венгрии (В.Х. Рооп и А.П. Капнист).
Большая часть донесений генерал-майоров Н.С. Ермолова и К.И. Вогака была посвящена проблеме реорганизации вооруженных сил Британской империи, которая осуществлялась после англо-бурской войны 1899-1902 гг. Ход и итоги этого процесса вызывали повышенную заинтересованность царского правительства, поскольку не исключалось участие англичан в дальневосточной войне на стороне Японии, особенно в случае побед русского оружия[35].
Этим объясняется пристальное внимание Петербурга на изменение дислокации англо-индийской армии и британских экспедиционных сил в колониальных владениях Соединенного королевства, прежде всего в непосредственной близости от театра военных действий - Вэйхайвэй, Гонконг, Сингапур, Малайзия[36].
В рапортах военно-морского агента капитана 1-го ранга И. Ф. Бострема подробно анализировались маршруты движения британских эскадр, состояние крупнейших баз и угольных станций. Это объяснялось разработкой Главным Морским штабом плана действий вспомогательных крейсеров на океанских сообщениях Японии с Великобританией и США[37]. Однако попытки России организовать летом 1904 г. патрулирование в районах Средиземного и Красного морей, в районе Мадагаскара и у северо-западных берегов Африки столкнулись с протестами великих держав и жестким отпором Лондона, который даже направил к Суэцу боевую эскадру[38]. Последний выход русских вспомогательных крейсеров на патрулирование, до завершения беспрецедентного плавания 2-й Тихоокеанской эскадры З.П. Рожественского, состоялся в середине декабря 1904 г.
Русский военный атташе в Германии Шебеко 30 июня (13 июля) 1904 г. направил в Главный штаб донесение о крупном артиллерийском заказе японского правительства, размещенном в Германии на предприятиях Круппа. "Один из служащих на заводах, - писал Шебеко, - готов войти со мною в сношения за приличное вознаграждение, причем -67- он будет в состоянии сообщить мне сведения не только о заказанных материалах, сроках их изготовления и доставления в приморскую гавань, но, вероятно, и название парохода, на коем они будут отправлены по назначению и сроки отхода парохода"[39].
24 ноября (7 декабря) 1904 г. Шебеко рапортовал об отправке из Гамбурга на германском судне "Самбия" 326 полевых и 93 горных орудий, а также стальных плит для Японии[40]. Поэтому 2 (15) декабря 1904 г. крейсер "Урал" получил приказ выйти из порта Дакар на поиск транспорта. В течение нескольких суток он курсировал в Атлантике на подступах к Гибралтарскому проливу, но обнаружить "Самбию" не смог, так как германское судно прошло через Суэц. Позднее крейсер "Урал" присоединился к кораблям эскадры Рожественского[41].
Оценивая позицию Берлина относительно Санкт-Петербурга, Шебеко стремился к объективному анализу намерений кайзера Вильгельма II. С одной стороны, кайзер продолжал заверять царя в "самых лучших чувствах и твердой поддержке", однако, с другой, крупнейшие немецкие компании выполняли японские военные заказы, а рейхстаг обсуждал новый военный закон, согласно которому существенно возрастали темпы модернизации германских вооруженных сил с учетом опыта русско-японской кампании 1904 г.[42]
Союзнический характер отношений между Россией и Францией способствовал тому, что Париж превратился в неофициальный центр деятельности российской военной разведки и контрразведки в Европе. В этой связи отметим высокую активность русских "дипломатов в погонах" полковника В.П. Лазарева и лейтенанта Г.А. Епанчина.
В ноябре 1904 г. Лазарев сообщил в Главный штаб о предложении бывшего морского агента Франции в Токио, капитана де Лабри организовать агентурную сеть на театре военных действий с привлечением к сотрудничеству отставных военных, французских граждан Дори и Бугуена. Начальная сумма, запрошенная Лазаревым для вербовки этих лиц, составила 20 тыс. франков (около 7 500 руб. по тогдашнему курсу). Впрочем, сотрудничество спецслужб двух стран не мешало французской фирме "Крезо" изготовлять горные орудия для Японии.
После провозглашения Парижем политики нейтралитета, особенно вслед за подписанием договора о разграничении интересов Франции и Великобритании в колониальных владениях, задача Санкт-Петербурга, по мнению русского военного и военно-морского атташе, состояла в противодействии "демилитаризации" французских вооруженных сил (например, сокращения срока действительной службы до двух лет) и поддержанию авторитета Российской империи среди граждан Третьей республики на фоне неудач русской армии и флота в Восточной Азии. Описывая настроения среди военной элиты Франции летом 1904 г., Лазарев докладывал на берега Невы: "По мнению Мулена (французского атташе в Петербурге. - Е.С.), в России "все гнило", все требует переустройства и пересоздания; большинство лиц, стоящих во главе правительства и армии, являются ничтожествами. Генерал-адъютант Куропаткин, корпусные командиры действующей армии - все это ничтожества без прошлого, не внушающие никакого к себе доверия. Среди руководителей событиями на Дальнем Востоке господствует разлад, несогласие, взаимные нарекания – пререкания"[44].
Сбор и анализ информации российскими атташе в Скандинавских странах и Австро-Венгрии относительно дальневосточных событий был сфокусирован на отслеживании выполнения европейскими компаниями японских военных заказов. Например, -68- 1(14) декабря 1904 г. полковник A.M. Алексеев сообщал из Стокгольма, что для Японии на заводе известной фирмы "Бофор" спешно изготавливаются артиллерийские гильзы и стальные (броневые) плиты, а полковник В.Х. Рооп доносил из Вены о закупке японцами лошадей в Австралии[45].
Несмотря на значительные усилия и финансовые расходы российских военных агентов в европейских столицах, основное бремя стратегической разведки несли офицеры Генерального штаба на Дальнем Востоке, а также чиновники дипломатического финансового ведомств. О высокой степени заинтересованности командования вооруженными силами России на Дальнем Востоке в информации такого рода свидетельствует телеграмма Жилинского в Главный штаб, датированная 17 (30) марта 1904 г.: Согласно желания Наместника, прошу уведомить, не представляется ли возможным получать сведения непосредственно из Японии через шпионов или от французского посланника, а также французских военного и морского агентов, которые могли бы посылать нам эти сведения через Шанхай"[46].
Данные, необходимые для своей работы, военные атташе черпали из донесений негласных информаторов – российских и иностранных подданных, а также, хотя и в гораздо меньшей степени, из газетных сообщений. Отметим, что первоначально получение периодических изданий, особенно на японском языке, было организовано из рук вон плохо. Как пишет К. К. Звонарев, "лишь изредка в руки русской разведки попадали отдельные разрозненные номера", которые к тому же могли прочесть только те офицеры, которые владели восточными языками[47].
Отчет о деятельности разведывательного отделения штаба Маньчжурской армии с начала войны до 26 октября 1904 г. содержит необходимую информацию касательно лиц, которые руководили "дальней" разведкой в тихоокеанском регионе. Одним из них выступал полковник А. Д. Нечволодов, который в конце апреля 1904 г. под видом торговцев командировал в Японию, Корею и на остров Формозу (Тайвань) француза Ж. Шаффанжона, швейцарца О. Барбье и немца О. Мейера. Система передачи разведданных была следующей: агенты должны были телеграфировать их доверенным лицам в Европу, которые обязывались передавать телеграммы по условным адресам в Санкт-Петербург, а уже оттуда депеши немедленно переправлялись в штаб Маньчжурской армии[48] . Донесения информаторов Нечволодова составлялись с использованием "условных торговых фраз" или шифров, разработанных для каждого агента. Русское командование поставило перед Нечволодовым задачу определить через информаторов "состав и силу осадного корпуса, высаживающегося поблизости Порт-Артура", "выяснить точно, какие части наступают из Кореи, кроме войск 1-й армии" и "следить за формированием 4-й армии". Услуги негласных агентов щедро оплачивались[49].
Однако, как показали дальнейшие события, даже выплата агентам больших сумм денег не гарантировала эффективность их работы, поскольку поступавшая от агентов информация была нерегулярной, фрагментарной и утрачивала оперативную ценность в процессе движения к заинтересованному потребителю - командованию Маньчжурской армии и Тихоокеанского флота. Попытка перенацелить Шаффанжона и Барбье на сбор сведений о японских морских силах по мере приближения эскадры Рожественского к Японским островам в апреле 1905 г. также не имела особого успеха. Поэтому вскоре от услуг первого из них пришлось отказаться, а второй привлекался лишь в качестве переводчика[50]. -69-
Серьезную помощь русской разведке продолжали оказывать военный атташе в Тяньцзине полковник Ф.Е. Огородников и его коллега в Шанхае генерал-майор К. Н. Десино. Используя секретных агентов в лице иностранных журналистов и коммерсантов[51], они отслеживали процесс реформирования вооруженных сил Цинской империи, попытки японцев разыграть "китайскую карту" против России и изменение отношения китайских правящих кругов к политике Санкт-Петербурга. 4 (17) июля 1904 г., уже после начала блокады Порт-Артура, Десино телеграфировал Наместнику: "Среди китайцев начинает распространяться слух, что если японцы возьмут Порт-Артур, то Китай соединится с ними для действий против русских и, кроме того, начнется повсюду движение вообще против иностранцев"[52].
3 (16) августа 1904 г. с берегов Невы в штаб Алексеева пришла шифрованная телеграмма весьма тревожного содержания: "По негласным сведениям, Китай открыто присоединится к Японии, как только Куроки (командующий 1-й японской армией. - Е.С.) возьмет Мукден"[53].
Высадка японских дивизий в Корее весной 1904 г. обусловила значимость сбора информации и об этой стране. Поэтому Десино рапортовал командованию об отправке им под видом либо коммерсантов, либо журналистов трех секретных агентов – М. Липпенова, Л. Кроуэля и Г. Кай-Глэра – по маршрутам соответственно Тяньцзинь – Синминтин, Гензан – Тунхуасянь и Гензан – Владивосток для наблюдения за действиями противника[54].
Большое значение имели также мероприятия военных атташе по предотвращению возможных террористических актов японской агентуры, хотя здесь, выходя за очерченные тематические рамки, мы вторгаемся в сферу контрразведывательной деятельности. Приведем одну из шифровок генерал-майора В.П. Целебровского в полевой штаб Наместника от 22 мая (4 июня) 1904 г.: "Огородников доносит из надежных источников, что... японцы подготовляют яды для покушений на жизнь генерала Куропаткина и чинов штаба; имеется в виду также отравить воду в Ляояне, и вообще нужна крайняя осторожность с водой"[55].
Важным направлением деятельности военных агентов в Китае являлось издание с 10 (23) сентября 1904 г. газеты "Чайна ревью". Ее куратором был назначен полковник Огородников, которому приходилось ежемесячно тратить на газеты около 2 500 мексиканских долларов из казенных средств: «Цель, преследуемая изданием "China Review", -отмечали офицеры разведывательного отделения Управления генерал-квартирмейстера Маньчжурской армии, - заключалась в том, чтобы на основании получаемых сведений от штаба главнокомандующего, нашего посольства в Пекине, консулов и проч., передавать события войны в правдивом виде, так как англо-японская пресса на Дальнем Востоке была всегда склонна изображать наши неудачи в преувеличенных размерах и в самых мрачных для нас красках, при этом с большим уклонением от истины»[56].
Существенную помощь военной разведке оказывали дипломатические и финансовые чиновники. Пожалуй, можно без преувеличения сказать, что решающую роль в развертывании агентурной сети на территории Кореи сыграл бывший посланник в Корее А.И. Павлов, который использовал связи при сеульском дворе, установленные им задолго до войны. Сеть его информаторов включала преимущественно корейцев и китайцев, хотя поддерживались контакты и с европейцами. -70-
"Специально для разведки в Корее, - констатировали составители отчета разведывательного отделения штаба Куропаткина, - в середине апреля 1904 г. действительным статским советником Павловым было предложено состоявшему при нашей миссии в Сеуле русскому подданному, корейцу М.И. Киму "установить непрерывные секретные сношения с местными корейскими властями и с тайными корейскими агентами, которые, согласно заранее сделанному в Сеуле условию, имеют быть посылаемы (так в документе. - Е.С.) к маньчжурской границе, как от корейского императора, так и от некоторых расположенных к нам влиятельных корейских сановников[57].
В инструкции начальника штаба Маньчжурской армии генерал-лейтенанта В.В. Сахарова и генерал-квартирмейстера В. И. Харкевича для начальника Восточного отряда генерала Засулича, который должен был обеспечивать связь с агентом, говорилось: "Переводчик Ким будет снабжен от г-на Павлова подробными указаниями относительно тех сведений, которые наиболее существенные для нас с точки зрения военных действий, а также частным секретным ключом для телеграфных сношений с дипломатической канцелярией Наместника и с находящимся при штабе армии чиновником дипломатической части. Вместе с тем переводчику Киму будет вменено в обязанность все достоверные сведения, которые будут им получаться относительно японцев в районе, соседнем с расположением наших войск, и которые могли бы иметь срочный характер, безотлагательно сообщать ближайшим от него нашим военным начальникам или лично, или через нарочных посыльных.
К сожалению, тщательно разработанный план впоследствии подвергся корректировке, вызванной отходом русских войск вглубь Маньчжурии от корейско-китайской границы после поражения в бою под Тюренченом 18 апреля (1 мая) 1904 г. Поэтому Ким, хотя и с тем же заданием, направился не в Корею, а в Приамурский военный округ.
Документы свидетельствуют, что одним из лучших секретных агентов Павлова в самой Японии являлся французский журналист Бале, который использовался командованием для заполнения вакуума информации о Японии у штабных офицеров: "Как отлично владеющий японским языком и будучи выдающимся знатоком японской армии, а также народного быта, истории и литературы Японии, г-н Бале принес нам большую пользу своими сообщениями о японской армии, переводами статей из японских газет военного содержания и чтением ряда лекций о Японии в штабе главнокомандующего и в штабах 1-ой, 2-ой и 3-ей армий. Лекции эти были напечатаны для распространения между офицерами, весьма поверхностно знакомыми с нашим противником"[59].
Заметное место в сборе информации и вербовке негласной агентуры принадлежало российским консулам на территории Цинской империи – К. В. Клейменову, Х.П. Кристи, Н. В. Лаптеву и П.Г. Тидеману. По свидетельству источников, они "тоже доставляли сведения о противнике, хотя и случайного характера, но нередко весьма интересные и ценные".[60]
Заслуживает внимания одна из секретных телеграмм Павлова из Телина, полученная Харкевичем 26 августа (8 сентября) 1904 г. Отправитель телеграммы упоминал о посещении генерального консульства России в Шанхае "приличным на вид немцем, который сообщил консулу Клейменову, что только что прибыл из Японии, что будто бы он состоит тайным агентом наших военных властей, что находится в секретных сношениях с генералом Куропаткиным, адмиралом Скрыдловым (начальником владивостокской эскадры. - Е.С.) и нашим военным агентом в Берлине полковником Шебеко; что он бывший германский морской офицер, что действительной своей фамилии -71- назвать не может, но что условная фамилия его Беккер". Из дальнейшей беседы с посетителем выяснилось, что им направлены Куропаткину четыре связника с подробными донесениями о положении дел в Японии, в частности о призыве в действующую армию 9 тыс. резервов[61].
Нам неизвестно, чем закончилась описанная история, однако в том же деле отложилась ответная телеграмма Харкевича Павлову о том, что германский подданный по фамилии Беккер штабу командующего неизвестен[62].
Ценные услуги военной разведке продолжал добровольно оказывать член правления русско-китайского банка статский советник Л.Ф. Давыдов, работавший до войны в Японии[63]. Свое служебное положение он использовал не только для сбора данных стратегического характера, но и выполнения различных конфиденциальных поручений. Главным информатором Давыдова являлся секретарь японского военного агента в Чифу, с которым был связан помощник статского советника, служащий того же банка Фридберг. По мнению офицеров разведывательного отделения, сведения, поступавшие от члена правления русско-китайского банка, "отличались всегда большою достоверностью и интересом.
Было и еще одно направление тайной деятельности Давыдова, не соответствовавшее статусу респектабельного банкира: организация диверсий в тылу врага – уничтожение складов боеприпасов, вывод из строя железных дорог. В итоговом отчете разведывательного отделения Управления генерал-квартирмейстера упоминается поджог крупных японских складов в местечке Шахецзы 1 (14) октября 1904 г.[65]
Отдельного анализа заслуживают специальные мероприятия по сбору сведений о противнике из печати, хотя они, по мнению генштабистов, скорее относились не к "дальней", а к "ближней", т.е. тактической разведке.
В этой связи процитируем итоговый отчет Управления генерал-квартирмейстера при главнокомандующем со ссылкой на редакционную статью газеты "Джапан таймс": "С первых же дней войны японская печать получила беспрекословное приказание правительства: хранить в тайне все, что касается организации, мобилизации и передвижения морских и сухопутных сил их родины. Правительство предостерегало прессу от разглашения военных тайн, подчеркивая, насколько печать может вредить военным операциям, ссылаясь на примеры последней японо-китайской войны. Оно взывало к патриотизму печати не оглашать никаких сведений, которые, как бы они ни были интересны для публики, могли даже одними намеками принести пользу противнику, давая ему указания о намерениях или предполагаемых движениях японцев. Насколько честно японская печать отозвалась на призыв правительства, красноречиво доказано той непроницаемой тайной, которой были окутаны все движения кораблей адмирала Того и армии маршала Ойямы"[66].
И все же некоторые разрозненные данные о японской тактике, духе военнослужащих, армейском быте можно было почерпнуть даже из осторожной на высказывания прессы Японии. Кроме того, хотя и запоздалые, но важные сведения извлекались из официальных донесений представителей высшего командного состава противника, но больше всего – из корреспонденции британских, германских, французских и американских журналистов. Для этой цели офицеры как разведывательного, так и цензурного отделений штаба Куропаткина занимались составлением информационных досье на основе газетных вырезок. Хотя, по признанию российских генштабистов, сведения стратегической важности об организации и численности вооруженных сил Японии попадали -72- на страницы печати крайне редко, что разительно контрастировало с ситуацией в России: "В то время, как наши газеты, не исключая и официальных, — утверждалось в том же отчете, - с поразительной откровенностью сообщали сведения от себя и перепечатывали официальные распоряжения о составе и численности, усилении, группировке армий, мобилизациях в России, провозоспособности железной дороги и т.п. (яркими примером может служить публикация в "Новом времени" срока прибытия на фронт русской 53-ей пехотной дивизии с указанием отряда, в который она была включена, и места дислокации. - Е.С.), японская печать хранила обо всем, касавшемся войны, глубокое молчание, военная цензура, единая для всей Японии, не пропускала даже зачастую имен начальников, не говоря уже о номерах частей и названиях пунктов. Японский Главный штаб сознавал, что недостаточно организовать разведку, но еще необходимо затруднить противнику таковую"[67].
Как свидетельствуют источники, в дополнение к указанным мерам у японцев на протяжении всей кампании было запрещено кому бы то ни было посылать телеграммы личного характера через полевые телеграфные учреждения армии[68].
Закрытость японской прессы осложнялась незнанием восточных языков подавляющим большинством офицеров Генерального штаба, составивших штат разведывательного отделения. Ситуация изменилась к лучшему только после привлечения к подготовке обзоров прессы гражданских лиц в качестве переводчиков. Ими были как русские студенты Восточного института, так и иностранные подданные.
Новой попыткой объединить усилия штабов и ведомств по координации "дальней" разведки, стало поручение возглавить это направление генерал-майору В. А. Косаговскому, служившему ранее на Кавказе и в Персии. С начала военных действий Косаговский занимал должности начальника Ляохэйского отряда и одноименного укрепрайона, а потом - командира 12-й Сибирской казачьей дивизии[69].
Знакомство с его дневником позволяет составить общую картину столкновения ведомственных интересов и личных амбиций руководителей различного ранга, волей обстоятельств оказавшихся на командных должностях в Маньчжурии без должного опыта разведывательной деятельности, да еще в условиях энергичных наступательных действий противника. Так, 17 (30) марта 1904 г. Косаговский сделал красноречивую запись: "Из разговора с Сахаровым и Харкевичем выяснилось, что мы почти ничего не знаем и что нам предстоит еще организовать обширную сеть разведок всякого рода, пока же мы совершенно слепы"[70].
"В данную минуту, - записал Косаговский в своем дневнике 24 марта (6 апреля) 1904 г., - армия в неопределенном состоянии: друг друга не знают, друг другу не доверяют; все лица новые, не в курсе дела; ничего не налажено... Генерал Сахаров производит хорошее впечатление, но, во-первых, он и сам новый человек, а, во-вторых, у него нет опытных и талантливых помощников... И над всем этим тяготеет ужасная свинцовая гиря – царский Наместник"[71].
В конце июня 1904 г. Косаговский получил в свое распоряжение 50 тыс. руб. аванса и группу квалифицированных офицеров Генерального штаба, которые прослужили на Дальнем Востоке по несколько лет. К их числу относились полковник Нечволодов, подполковники Потапов и Панов, капитан Одинцов, а также состоявшие при разведывательном отделении штаба Куропаткина капитан 12-го Восточно-Сибирского полка Нечволодов (очевидно, однофамилец или родственник полковника) и упоминавшийся -73- переводчик европейских языков О. Барбье[72]. Это позволило расширить агентурную сеть, привлекая к сотрудничеству новых иностранных подданных.
Одним из примеров такого рода стала вербовка русской военной разведкой британца Коллинза, бывшего придворного жокея японского императора, впоследствии сотрудника "Восточно-Азиатского пароходного общества" и корреспондента одной из шанхайских газет. Начало военных действий поставило его вместе с семьей в затруднительное материальное положение, поскольку проживание в Порт-Артуре не сулило хорошо оплачиваемой работы. Тогда Коллинз сам предложил русским свои услуги, попав в поле зрения Косаговского. Решающую роль сыграло знание этим "инициативником" японского и китайского языков, а также наличие старых знакомств при дворе микадо. Ежемесячная оплата услуг британского подданного по его желанию составила сумму 300 американских долларов, а связь должна была поддерживаться шифром по телеграфу через Китай. Однако деятельность информатора в Стране восходящего солнца продолжалась всего три месяца. Его арестовала японская контрразведка, а военный трибунал приговорил к 11 годам каторги. Но уже в 1906 г. Коллинз вышел на свободу по амнистии.
К сожалению, судя по дневниковым записям Косаговского, его служебные отношения с Харкевичем оставляли желать лучшего[74]. Постоянные столкновения двух генералов на почве личной неприязни, с одной стороны, и сдержанное отношение к своему начальнику офицеров, подчиненных Косаговскому, – с другой, снижали эффективность тактической разведки театра военных действий. На практике возникало смешение функций его группы и разведывательного отделения штаба командующего, где процесс сбора и анализа секретной информации курировался опытными офицерами – старшими адъютантами подполковниками К.М. Слесаревым, затем С. Н. Люповым и К. П. Линдой, причем последний еще в 1900 г. опубликовал подробное военно-географическое описание Маньчжурии[75].
В отчете разведывательного отделения за первый период войны опущены результаты деятельности Косаговского со ссылкой на прямое подчинение генерал-майора командующему и малое количество его донесений, которые якобы были доступны личному составу этой структуры[76].
С начала боевых действий значительную роль в организации тактической разведки стали играть лазутчики, набранные из местных жителей. Однако, как утверждалось в отчете разведывательного отделения, работа с ними шла неуспешно по причинам отсутствия заранее подготовленного контингента "сведущих агентов", низкой заинтересованности жителей Поднебесной в сотрудничестве с русскими и опасениями жестокой расправы со стороны японской контрразведки[77].
Неэффективность использования местного населения в качестве лазутчиков и шпионов определялась их низким образовательным уровнем. Большинство лазутчиков были гражданскими лицами, несведущими в военном деле.
Агентурная разведка с помощью китайцев была санкционирована временно исполнявшим обязанности командующего Маньчжурской армией генералом Н. П. Линевичем 10 (23) февраля 1904 г.[78] Через месяц - 8 (21) марта, им же была утверждена "Ведомость расходов на тайную разведку", предполагавшая оплату услуг лазутчиков в -74- размере от 10 до 200 руб. за донесение. Размер вознаграждения зависел от важности и срочности информации[79].
В начале кампании этот вид добывания сведений координировали капитан 7-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Кузьмин, откомандированный в Восточный отряд, а также начальник 9-й стрелковой дивизии генерал-майор Кондратович, соединение которого находилось в составе Южного авангарда. Кондратович обладал широкими "знакомствами между китайцами и местными миссионерами"[80].
В инструкции, данной Кондратовичу временно исполнявшим должность начальника штаба Маньчжурской армии генерал-майором И.В. Холщевниковым, требовалось "установить особую разведку при посредстве тайных агентов, живущих в сфере расположения противника и оттуда посылающих нам донесения". Сумма ассигнований на эти цели в течение четырех месяцев составила почти 10 тыс. руб.[81] Опыт Кондратовича по созданию агентуры привел его к выводу о необходимости увеличить оплату сведений, доставленных лазутчиками[82].
В рапорте на имя Косаговского, составленном подполковником Пановым 31 июля (12 августа) 1904 г., отмечалось: "Жители, ссылаясь на опасность, на жестокие наказания, налагаемые японцами за шпионство, совершенно отказывались поддерживать в этом отношении с войском связь и даже заверяют, насколько справедливо - неизвестно, что вслед за уходом русских войск, все те китайцы, которые имели какие-либо сношения с русскими, должны покидать оставленные нами селения, иначе им грозит чуть ли не смерть от японцев, которые частью подкупом, частью угрозами узнают через других китайцев об их сношениях с русскими и всех подозревают в шпионстве"[83]. В качестве решительной, хотя и жестокой меры в отношении жителей Маньчжурии, по мнению Панова, могло быть использовано взятие заложников из круга ближайших родственников лазутчика, как это делали японцы.
Предложение Панова не осталось без внимания. Так, начальник 4-й Донской казачьей дивизии генерал-майор Телешев в приказе от 10 (23) октября 1904 г. писал: "Для пополнения своих разведок (так в документе. - Е.С.) японцы имеют в распоряжении подготовленных еще до войны шпионов из числа местных жителей - китайцев; эти шпионы выучены японцами и умеют подавать им сигналы, давая знать о малейших передвижениях наших отрядов; сигналы подаются при помощи флагов, зеркал, а ночью цветными фонарями. Следует с большим подозрением относиться ко всем китайцам, как предлагающим свои услуги в качестве переводчиков и проводников, так и в особенности к местным жителям... Чтобы избавиться от шпионов из местных жителей, необходимо перед тем, как занимать деревни, выгонять оттуда всех без исключения китайцев, или же можно взять заложником старшин или же более влиятельных из местных жителей. Разъездам следует менять возможно чаще места своих стоянок и не оставаться долгое время в одном и том же пункте. Зачастую опрошенные разъездами местные жители показывают, что в деревне нет японцев. Следует крайне осмотрительно относиться к таким показаниям и, решаясь входить в деревню, необходимо брать с собой и китайца, давшего показания. Кроме шпионов, японцы имеют отличных разведчиков в своей армии. Эти разведчики выдвигаются вперед и занимают возвышенные места, пользуясь для этого даже и деревьями, трубами и крышами домов. -75-
Двигаясь вперед, нашим разведчикам надо с большим вниманием осматривать все такие предметы, на которых можно предполагать присутствие японских разведчиков. Такие разведчики снабжены карманными телефонами и могут быстро передавать свои наблюдения японским войскам, - избавиться от них можно только меткой пулей из винтовки.
Этот пространный документ хорошо иллюстрирует взаимосвязь организации тактической разведки штабом главнокомандующего и непосредственным выполнением задач войсками. Вызывает лишь сомнение указание на "карманные телефоны", которыми были-де снабжены лазутчики противника, поскольку в других документах никаких сведений о них нам обнаружить не удалось.
К аналогичным выводам пришел и капитан Нечволодов. Будучи направлен с миссией по организации сети негласных осведомителей в крупный транспортный узел Инкоу еще до отступления Маньчжурской армии, Нечволодов сообщал 5 (18) июля о том, что, заручившись поддержкой градоначальника г-на Гроссе, сумел установить контакт с одним из местных предпринимателей, неким Пассеком, немцем по национальности. Пассек согласился через своего компаньона, крупного китайского купца, на протяжении шести ближайших месяцев вербовать лазутчиков для сбора информации о японцах за вознаграждение в 15 тыс. руб. Однако план Нечволодова был отклонен Харкевичем, вероятно, из-за нехватки денег[86].
Совершенствование агентурной разведки силами лазутчиков-китайцев в полосе Маньчжурской армии с середины 1904 г. проходило под контролем штабс-капитанов 18-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Афанасьева и 20-го Восточно-Сибирского полка Россова, причем первый взял на себя центр и левый фланг противника, а второй – правый. Существенную помощь при вербовке новых агентов Афанасьев получал от преподавателя Восточного института, китайца Ци, который стремился привлечь к сотрудничеству бывших офицеров вооруженных сил Китая. Как правило, после установления контакта Афанасьев или Россов выезжали на передовые позиции вместе с лазутчиками, контролируя заброску последних в тыл противника[87].
С разделением Маньчжурской армии на три в октябре 1904 г. ведение тактической разведки с помощью лазутчиков было передано в соответствующие армейские штабы, а общая координация перешла в руки штабс-капитана 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка В. В. Блонского, владевшего китайским языком[88].
Несогласованность действий различных штабных структур в Маньчжурии приводила к дублированию осуществления тактических агентурных мероприятий. Весной-осенью 1904 г. вербовку и отправку лазутчиков-китайцев также проводили комиссар Мукденской провинции полковник М.Ф. Квецинский, его помощник штабс-капитан Пеневский и штаб Заамурского округа Отдельного корпуса пограничной стражи.
С разведывательной целью использовались христианские, особенно католические. миссионеры89. Однако сами лазутчики не были подготовлены к выполнению специальных заданий и поэтому сведения, поступавшие Квецинскому и его помощнику, не отличались регулярностью и имели приблизительный характер, хотя с сентября 1904 г. комиссару было разрешено вести агентурную разведку по всему фронту[90]. -76-
Более эффективными были усилия штабс-капитана Пеневского, сумевшего установить контакт с градоначальником Ляояна, который через свою агентуру сообщал русскому офицеру сведения о численности и расположении частей и соединений армии Куроки. С оставлением царскими войсками этого города в конце августа 1904 г. ценный источник информации оказался потерянным.
Велась разведка и через китайцев, служивших в русской пограничной страже, поскольку они еще до войны имели своих тайных агентов среди местного населения. Военные комиссары провинций, прежде всего полковник Богданов, отвечавший за северную область Маньчжурии - провинцию Хэйлунцзян (или Цицикарскую, как она тогда называлась), пытались координировать свои усилия в этом направлении с пограничниками. Об этом свидетельствует отчет штаба Заамурского округа за сентябрь 1904 г.[92] Однако наибольшую пользу специальные мероприятия пограничников принесли в сфере не тактической, а оперативной разведки, проводившейся силами конных отрядов на территории Монголии и Китая.
Отдельного рассмотрения заслуживает организация разведки защитниками Порт-Артура. Судя по документам, в ее задачи входило не только выяснение намерений противника, наблюдение за перемещением его войск и прогнозирование каждого следующего удара с суши и моря, но и содействие снабжению защитников боеприпасами, медикаментами, обмундированием, продовольствием сухопутным и морским путями. Этими вопросами занимались как военные, так и гражданские лица, включая чиновников дипломатического и финансового ведомств[93].
После установления блокады крепости в мае 1904 г. связь с ее гарнизоном осуществлялась посылкой добровольцев - офицеров и нижних чинов – с шифрованными донесениями из Ляояна и Мукдена для штаба обороны. В отчете разведывательного отделения Маньчжурской армии перечислены некоторые лица, выполнявшие эту миссию с риском для жизни: хорунжие Штенгер, Костливцев, Радзивилл, корнет Христофоров, поручик Экгарде.
Кроме того, командование пыталось организовать связь с Порт-Артуром морским и воздушным путями с использованием миноносцев, джонок и почтовых голубей (впрочем, противник также использовал пернатых почтальонов[94]). Однако вследствие тесной блокады, миноносцы не рисковали выходить в море, а большая часть джонок была уничтожена артиллерийским огнем японских батарей. Что же касается голубиной почты, то при эвакуации из Ляояна, где размещалась станция по дрессировке 45 птиц, клетки с ними не успели погрузить в поезд. Поэтому голуби были выпущены одним из солдат на волю, причем до Порт-Артура смогли долететь лишь 3 птицы[95].
Проведение оперативных разведывательных мероприятий самими обороняющимися затруднялось конфликтами и трениями, которые возникли с одной стороны между генералами - начальниками сухопутных войск и фортификационной зоны - Стесселем, Фоком, Смирновым и Кондратенко, а с другой, - между ними и адмиралами Тихоокеанской эскадры – Старком, Витгефтом, Ухтомским и Виреном. В результате каждый из командиров самостоятельно собирал и анализировал сведения о противнике. Так, офицеры на суше пользовались в основном средствами наружного наблюдения -77- (биноклями, подзорными трубами) и посылали лазутчиков в тыл противника до тех пор, пока позволяла ситуация. Их коллеги на море предпочитали разведку крейсерами и миноносцами с применением прожекторов и радиопеленга, как это случилось в бою против японской эскадры на пространстве Желтого моря (июль – август 1904 г.).
Новым словом в разведке и борьбе против минной опасности стало траление порт-артурского фарватера специальным отрядом судов, к которому русские моряки приступили на систематической основе в мае 1904 г. Кроме того, благодаря успешной постановке мин заградителем "Амуром", 2(15) мая два японских броненосца "Хацусе" и "Ясима" были уничтожены в непосредственной близости от Порт-Артура. Всего же за время войны флот противника потерял на русских минах 12 боевых кораблей[96].
Однако, несмотря на все усилия защитников Порт-Артура, восьмимесячная осада крепости закончилась капитуляцией гарнизона в январе 1905 г. Колоссальное негативное впечатление у россиян от этого трагического события передано в мемуарах корреспондента газеты "Таймc" У. Гринера, выполнявшего в крепости не только журналистские функции, но и собиравшего конфиденциальную информацию по заданию британских спецслужб: "Жители России без исключения очень дорожили Порт-Артуром; все русские и многие иностранцы относились к крепости с симпатией. Она выступала символом русской экспансии и господства в Тихом океане. Флот боготворил Артур, поскольку он был единственным незамерзающим морским портом; солдаты гордились крепостью - свидетельством несокрушимой мощи вооруженных сил империи"[97].
Падение Порт-Артура, конечно же, ускорило общее стратегическое поражение клонившейся к упадку самодержавной России от Японии, поднимавшейся на волне индустриальной модернизации. В то же время оно способствовало усилению активности разведки всех уровней - стратегической, тактической и оперативной, поскольку с завершением эпопеи вокруг российского аванпоста в Восточной Азии создавалась непосредственная угроза другим, гораздо менее защищенным опорным пунктам романовской империи на Тихом океане: Владивостоку, Петропавловску, Корсакову.
Заслуживают внимания и особенности начальной фазы создания системы обработки сведений, поступавших в разведывательное отделение Управления генерал-квартирмейстера Маньчжурской армии. Штабы всех уровней - от Главного в Петербурге до полковых в прифронтовой полосе не имели к началу войны конкретного плана, отработанной методики или функциональной схемы поступления, анализа и рассылки сведений о противнике в условиях масштабных и продолжительных боевых действий. Поэтому все приходилось создавать заново, что называется, с "чистого листа" и по возможности быстро. Документы свидетельствуют, что вся информация стратегического, тактического и оперативного характера поступала в штаб Маньчжурской армии через упоминавшиеся каналы без предварительной оценки и сортировки. Их осуществлял немногочисленный персонал разведывательного отделения. Отобранные наиболее важные данные готовились для ежедневных докладов по разведке генерал-[98]- квартирмейстеру и главнокомандующему.
Некоторые офицеры и гражданские лица (Косаговский, Нечволодов, Кондратович, Мадритов, Мищенко, Квецинский, Павлов, Давыдов, Громов) с разрешения Алексеева или Куропаткина направляли свои донесения непосредственно командованию, в обход разведывательного отделения. Это затрудняло аналитическую работу офицеров, которые путем проб и ошибок, теряя время, все же сумели создать методику верификации разведданных и подготовки сводок сведений о противнике.
Первые документы такого рода начали составляться в отделении с марта 1904 г., приобретя вскоре вид ежедневных информационных бюллетеней. Однако они печатались на гектографе лишь в 4 экземплярах (для командующего, начальника штаба, генерал- -78-
квартирмейстера и личного состава разведывательного отделения), поскольку Харкевич считал излишним направлять копии сводок в войска. Ощущалась нехватка современного типографского оборудования, которое было получено только весной 1905 г.
Под влиянием поражений на фронте и явных промахов возглавляемой им службы, генерал-квартирмейстер санкционировал рассылку сводок по корпусам с сентября 1904 г. После переформирования Маньчжурской армии в три новых войсковых объединения, такая практика была распространена и на их штабы, которые в свою очередь направляли копии сводок в подчиненные им корпуса, дивизии и отдельные отряды. Результатом функционирования данной многоуровневой структуры являлось серьезное запаздывание в получении оперативных данных теми, кто в них особенно нуждался, т.е. войсками на фронте".
К середине 1904 г. контекст сводок приобрел стандартную форму, которая до конца войны претерпела лишь некоторые уточнения. Обычно она содержала сведения следующего рода: о численности и группировке японских войск (сначала по южной и восточной группам, а затем по армиям); об укреплениях; о планах японцев; об устройстве тыла; об организации японских войск, ходе мобилизации и новых формированиях; о китайских войсках; о настроениях местного населения (Маньчжурии, Монголии и Кореи); об отдельных интересных фактах, заслуживающих внимания (взятых главным образом из иностранной прессы).
В качестве дополнений к сводкам иногда прилагались схемы, чертежи, кроки, планы, рисунки и фотографии. Процесс их составления подразумевал сортировку первичных данных по степени достоверности на следующие две группы: документальные (т.е. не требовавшие дальнейшей верификации вещественные доказательства) и предположительные (т.е. полученные от атташе, негласных агентов и лазутчиков, что вызывало необходимость их перекрестной проверки). До середины 1904 г. вторая группа сведений абсолютно преобладала над первой.
К сожалению, качество разведывательных сводок и бюллетеней зачастую оставляло желать лучшего. По свидетельству помощника старшего адъютанта штаба 2-й Маньчжурской армии П. И. Изместьева, бывали случаи, когда в них "документально устанавливалось то, что на другой день документально же опровергалось". Дополнительные трудности с получением объективной информации высшим командованием объяснялись постоянной конкуренцией и разобщенностью штабов различного уровня, каждый из которых стремился "щегольнуть друг перед другом богатством добываемых сведений" в ущерб их тщательной проверке и сопоставлению[101].
Подводя итоги аналитической работы русской военной разведки в первый период русско-японской войны, необходимо отметить публикацию справочников "Перечня начальников дивизий и командиров бригад японской армии" (в двух редакциях), "Организации японских сухопутных вооруженных сил" (также в двух редакциях) и "Боевого расписания японских армий" по состоянию на 1 (14) декабря 1904 г. Работа по составлению аналогичных статистических сборников была успешно продолжена в позиционный период войны и не прекратилась после установления мира на Дальнем Востоке.
Таким образом, несмотря на объективные трудности, связанные с новизной и масштабом проблем, которые предстояло решить русской военной разведке весной- осенью 1904 г., она смогла активизировать работу по сбору и анализу данных о противнике на стратегическом, тактическом и оперативном уровнях с целью возможно более полного, а главное, своевременного информирования командования. Однако высший генералитет, к великому сожалению, оказался не в состоянии учитывать рекомендации разведчиков при планировании операций начального периода маньчжурской кампании как на суше, так и на море.