И вот впереди – последний занятый немцами квартал древнего города. А во взводе – семь человек, причем из них только трое, включая командира, более-менее целы. Встреченный на улице почти чудом Рузов, осунувшийся, закопченный, в прожжённом на боку комбинезоне, рассказал о своих делах. Из пяти танков, высадившихся в Силламяэ, взвод потерял девять, в строю оставалось только два. Дикая бессмыслица для человека, далёкого от боевых будней. Для понимающего – немое свидетельство скромного героизма ремонтно-восстановительных частей.
Вернувшись после разговора с танкистом к своим, Акулич обнаружил в расположении взвода посторонних – старшего сержанта и двух рядовых в пехотной форме. Оказалось, что за время командирской рекогносцировки пришёл приказ из штаба бригады: сдать занимаемые позиции, тяжёлое и всё трофейное оружие бойцам из сто тридцать восьмой и выдвигаться в направлении порта. Точнее – к бывшему ещё при старом режиме зданию флотского экипажа. И пехотинцы как раз и прибыли принимать передаваемое имущество.
Иосиф испытал облегчение, которого даже не пытался скрыть:
– Значит, отводят нас. И правильно – один из пяти во взводе остался.
При передаче трофеев Акулич сумел «замылить» добытый ещё в Нарве «Парабеллум» – не столько для форсу, сколько осознав важность запасного компактного оружия в уличных боях и окопах. Как выяснилось позже, он был не одинок, во взводе ухитрились «придержать» Вальтер и пару эсэсовских кинжалов. Так оно и понятно – как же вот так, за здорово живёшь, расстаться со взятым с бою трофеем?
Через полтора часа в старых царских казармах собралась вся бригада – точнее, то, что от неё осталось. Почти сразу ротные и батальонные, оставив заместителей, умчались к Казарскому. Вскоре они вернулись с подтверждением – переформировка! Но, вопреки ожиданию многих, в Ленинград часть отводить не стали, пообещав пополнить на месте. Стало быть, передышка будет короткой, а потом – снова в бой. Пронёсся неизвестно кем пущенный слух, что эти казармы будут определены их бригаде в качестве пункта постоянной дислокации, потому, мол, и пополнять здесь будут, и все тылы сюда подтянут. Несмотря на всю критику такого предположения, несмотря на все аргументы – и то правда, какой ППД в разгар войны – даже самые записные скептики помимо воли начинали смотреть вокруг как-то иначе. По хозяйски, что ли?
Через сутки до отдыхавших морпехов дошли сведения о выдвинутом немцам ультиматуме, подробности о том, как те восприняли его, и чем всё закончилось. Вскоре послышались шуточки:
– Товарищ Бондаренко немчуру авторитетом задавил!
– Ну, так есть чем давить!
– Ага, авторитет аж восемь дюймов! Причём – в толщину!..
Последние слова потонули в громовом хохоте со всех сторон. Да и сам Акулич, спрятавшись за углом от подчинённых, давился смехом, припоминая свою шуточку про пушку Б-4 на Выборгском льду.

Прошло пять дней с того момента, как бригада получила приказ на переформирование и бойцы отдыхали и отсыпались после выматывающих боёв. Однако их командир, каперанг Казарский, отнюдь не выглядел отдохнувшим. Для него эти дни прошли в бумажной работе, бюрократической волоките и организационных хлопотах. Начиная со сводки потерь за время боевых действий, а в бригаде в строю оставалось едва сорок процентов личного состава. А в некоторых подразделениях чуть не вдвое меньше. Вот и думай, то ли их командиры проявили некомпетентность, напрасно погубив людей, то ли наоборот – зарекомендовали себя, и именно их ротное и батальонное начальство использовало на наиболее ответственных (а потому и опасных) участках?
Затем стали поступать пополнения – возвращающиеся из госпиталей раненые, бойцы, надерганные из отдельных батальонов флота, ранее занятых на островах в Финском заливе, вчерашние пехотинцы и призывники, прошёдшие двухнедельную обкатку на кораблях. Всю эту разношёрстную компанию надо было рассортировать, разместить и поделить между подразделениями. К вящей радости Акулича, их взвод получил нового командира, и угроза звёздочек на погонах несколько отодвинулась. Причём этот лейтенант пришёл из госпиталя, имел некоторый фронтовой опыт и тем самым внушал заму надежду, что уж этот-то задержится подольше.
И вот теперь на столе Казарского лежало сразу два приказа, вызывавших почти противоположные чувства. С одной стороны – приказ Верховного о присвоении отличившимся частям и подразделениям почётного наименования Ревельских. И не важно, что в список отличившихся вошли едва ли не все части участвовавшие в боях. Не успела бригада стать Выборгской, опоздав к основным боям – так стала Ревельской.
А вот другой приказ, из штаба КБФ, вызывал совсем иные эмоции. В нём предписывалось сформировать на базе бригады сводный маршевый батальон и направить его в поддержку сто тридцать восьмой стрелковой. Казарский не знал, как его расценивать – как глупость или как вредительство? С одной стороны он понимал командование, сил наступающим категорически не хватало. Но такое решение означало, что бригада будет не столько пополняться, сколько формироваться заново, если отправить опытных бойцов. Если сформировать сводный батальон из последнего пополнения, то его боевая ценность будет невысока, в отличие от потерь. Не говоря уж о том, что всё тяжёлое вооружение, вплоть до пулемётов и ротных миномётов, ушло соседям. Чем прикажете вооружать этот сводный батальон? Но каков бы ни был приказ – его надо исполнять. Другое дело, что он, как командир бригады, считает себя обязанным написать рапорт с изложением своей точки зрения.