Подразумевалось в кабинете, где ГГ встретился впервый раз с Блюмкиным. Стоит наверное уделить в тексте внимание и указать.

Анна Пигит, родственница владельца московской табачной фабрики «Дукат», проживала на Большой Садовой № 10. Пятиэтажное здание доходного дома  было выстроено архитекторами Милковым и Юдицским в стиле модерн.
Блюмкин открыл парадную дверь и проговорил:
- Входите, товарищ Большаков.
Ермилов в этом доме ни разу в своей эпохе не бывал, хотя и намеревался. Тут располагался Государственный музей имени Михаила Булгакова и находилась та самая квартира №50, в которой русский автор  «поселил» странную компанию во главе с Воландом. В отличие от литературных персонажей, Анна Пигит жила за дверью, на которой красовалась позолоченная цифра – 5. Остальные помещения, благодаря стараниям Московского Благушинского Домовладельческого Акционерного общества были превращены в коммунальные квартиры, а сам доходный дом стал жилкоммуной. Именно после национализации здания Илья Пигит был вынужден скрываться в бегах, и лишь только жилая площадь, принадлежавшая когда-то лично ему, благодаря доброй памяти к бывшему домовладельцу осталась за его семьей.
Войдя в дом, Игорь обратил внимание на лепную отделку подъезда. Рука так и тянулась, чтобы коснуться резных филенчатых дверей. Пока поднимались на второй этаж, путешественник ощутил холод, что исходил от кованой решётки лестницы.
«Любопытно, - подумал Игорь, - а ведь здесь будут жить Булгаков, Кончаловский, Лентулов».
Блюмкин остановился перед дверью с цифрой – 5 и нержавеющей табличкой, на которой было выгравировано «И. Д. Пигит – домовладелец». Яков затушил папироску и постучал. Сначала дверь чуть-чуть приоткрылась (Ермилов разглядел только большой нос да карий глаз), затем захлопнулась и только после того, как некто снял цыпочку, распахнулась.
Молодой парень во френче оглядел пришедших и произнес:
- Проходите, товарищ Блюмкин.
Гости вошли. Ермилов оглядел коридор квартиры. Стены украшены лепниной с ручной тончайшей росписью и самодельными обоями, сделанными, видимо, из кожи какого-то животного.
- Крокодиловая кожа, - прошептал Яков, заметив взгляд Игоря, и направился в комнату.
Проверять, так это или не так, Ермилов не стал. Он лишь снял пальто и повесил на вешалку, что стояла в углу. Туда же пристроил кепку и лишь после этого последовал за Блюмкиным в гостиную. Остановился в дверях и замер. Там за столом сидели: Мария Спиридонова (Игорь узнал ее, прошла мимо, когда он стоял у окна в «Национале»), Фанни Каплан и неизвестная ему женщина, а также двое мужчин. Чекист представил их друг другу. Незнакомкой оказалась хозяйка квартиры – Анна Пигит. Один из мужчин рабочий Новиков, второй эсер Протопопов. Игорь припомнил, что в конце двадцатого века именно боевика Протопопова подозревали в покушении на Ленина. 
Всегда считалось, по фотографии, что хранится в деле о покушении на Владимира Ильича, трудно восстановить внешний облик Каплан. Существовал еще один снимок, он хранился в архивах ФСБ, но как-то посмотреть его в свое время у Игоря просто не было ни желания, ни возможности. Конечно, знай Ермилов, что суждено будет встретиться с известной террористкой, то скорей попросил бы Заварзина, чтобы тот организовал ему доступ к журналу «Каторга и ссылка». Именно в нем и находился снимок каторжанок, сделанный в Чите в тысяча девятьсот семнадцатом году. Вот и смотрел Игорь на обворожительное лицо девушки. Маленький аккуратненький носик с небольшой горбинкой. Припухлые губки. Глаза узкие, девушка страдала слепотой, и, несмотря на лечение, полностью зрения ей так и не удалось восстановить. Одета модно. В руках Фанни держала папироску. Она улыбнулась Ермилову и произнесла томным голосом:
- Дора.
- Мишель, - ответил Игорь и улыбнулся. Достал из кармана френча цветок, что купил у гостиницы, (тогда Блюмкин еще возмутился: «зачем это тебе?»), и протянул девушке.
- Фиалка, - проговорила Дора и улыбнулась. – По-еврейски Фейга.
Фейа - так Фанни звали родители, но сама она, как понял Ермилов, любила представляться Дорой. И действительно, в девушке было что-то такое, что роднило ее с маленьким цветком. Глядя на нее, Игорь осознал, что вряд ли она думает о каком-либо покушении. Вполне возможно, как у любого человека, независимо в какой тот стране живет, у нее есть претензии к правящей партии. Кто бы ни  оказался у власти, а вопросы всегда найдутся. На всех  не угодишь.
Игорь не заметил, как оказался с Дорой наедине. Блюмкин и Спиридонова куда-то удалились. Новиков и Протопопов что-то обсуждали. Ермилов даже пожалел, что не может находиться одновременно в нескольких местах сразу. Он был вынужден слушать печальную историю, что рассказывала девушка. Игорь был поражен, сколько незначительных на первый взгляд деталей исчезает бесследно со временем.
- Я тогда была контужена, - говорила между тем Дора, - и в таком состоянии попала в жандармское управление Киева. Допрашивал меня полковник Новицкий. Толстый, жирный козел. Он меня сломал, и я все подписала не глядя. Судья не стал делать скидок на возраст, а мне ведь тогда всего шестнадцать лет было, и приговорил к высшей мере наказания. Слава богу, генерал-губернатор - я ему до сих пор благодарна - вывел на судебном решении всего три слова – «Вечные каторжные работы». Затем Забайкалье. Мальцевская каторжная тюрьма. Постоянно холодно, здание одноэтажное деревянное. Начальник тюрьмы - человек злой и стесняющийся – Павловский. С каторжанами почти не общался, изредка заходил и проверял политзаключенных, живущих большой семьей. Именно в той тюрьме я и познакомилась с Марией.
Ермилов сообразил, что девушка имела в виду эсерку Спиридонову. Она продолжала говорить, но Игорь уже не слушал. Он смотрел на нее, а когда вернулся в «Националь», вдруг понял, что постоянно о Доре думает.
- Нельзя, - выругал Ермилов себя, сидя у открытого окна. – Нельзя.
Папироска дымилась. За окном моросил весенний дождь, смывавший остатки прошлогоднего снега.
- Нельзя! – Проворчал Игорь. - Еще не хватало, чтобы ты влюбился в Дору. Когда на кон поставлено будущее, думать о чем-то другом нельзя.
Но как бы то ни было, на следующее утро, после посещения Лубянки, Игорь устремился на Большую Садовую.

Отредактировано Pretorianes (13-09-2010 17:22:06)

Кто сказал, что Фанни Каплан была страшненькая? Злые языки.
Ермилов почти каждый день проводил в обществе Доры. Ночью, возвращаясь к себе в «Националь», думал, а стоит ли ее впутывать в покушение? С одной стороны, ее нахождение на месте преступления было доказано, но с другой… После того как прозвучат выстрелы, история пойдет по привычной, по крайней мере для него, Игоря, колее. Все равно чекисты кого-нибудь задержат, но как бы то ни было, путешественник как-то в разговоре заикнулся, что разочарован политикой вождя. Возмутился перегибами своих коллег на местах.
- Неужели, - говорил Ермилов, - нельзя обойтись без продразверстки? Неужели нельзя сделать так, чтобы власть в России была демократической? Зачем нужно было разгонять Учредительное собрание?
Девушка удивленно смотрела и не понимала, зачем об этом говорить на свидании. Пока Игорь понял только одно - что Дора ничего плохого против Ленина не имела. Она даже сказала, что благодаря  брату Владимира Ильича Дмитрию поправила, хоть и чуть-чуть, зрение.
- Миш, - проговорила Фанни, прижимаясь к руке Игоря, когда они сидели на лавочке, - да разве я могу держать зло на брата человека, который был ко мне так добр? Я с радостью вспоминаю те дни, которые провела в санатории города Евпатории. Я, пожалуй, никогда не была так счастлива.
Больше эту тему Ермилов и не затрагивал. Один раз еще упомянул фамилию человека, стрелявшего в Урицкого, но девушка никогда о таком не слышала. Потом Игорь в разговоре с Яковом Блюмкиным заикнулся. У того глаза вспыхнули, он полюбопытствовал, откуда Михаил знает молодого Петроградского поэта. 
- Слышал, - коротко ответил Ермилов. – Друг Есенина
- А стихи, стихи-то его слышал?
- Стихи? Нет. Стихи не слышал.
- Ты много, Миша, потерял. – Проговорил Блюмкин. Он встал из-за стола, подошел к окну и молвил:- Смотр. - Прокашлялся. Задекламировал:

На солнце, сверкая штыками -
Пехота. За ней, в глубине, -
Донцы-казаки. Пред полками –
Керенский на белом коне.
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
Сердца из огня и железа,
А дух – зеленеющий дуб,
И песня-орёл, Марсельеза,
Летит из серебряных труб.

Блюмкин читал стих, и в его глазах Игорь увидел дьявольский огонь, что вспыхивает, когда человек вдохновлен и возбужден. Не прерываясь, с выражением и жестикуляцией, которая, как казалось Ермилову, была свойственна поэтам Серебряного века.
- Он это стихотворение написал в прошлом году, – проговорил Яков, закончив читать. – Я же его в нашей газете прочитал. До этого стихи Леонида и Есенина в Одессе читал. Лично с пареньком, - Блюмкин вздохнул, - не знаком.
После этих слов можно было задуматься не на шутку. Вечером, после очередного свидания с Фанни. На этот раз оно закончилось постелью. Оставшись вдвоем, Игорь вдруг не сдержался и поцеловал девушку в губы. Думал, что та залепит ему звонкую пощечину, но ошибся. Дора ответила взаимностью. Они занимались любовью. Именно любовь, по-другому это просто назвать никак нельзя было. Даже слово «секс» в их ситуации казалось каким-то грубым и грязным.
Итак вечером после очередного свидания с Дорой Игорь, закурив папироску, присел у окна. Вот и задумаешься тут. Как бы то ни было, но убийство Урицкого прямого отношения к покушению на Ленина не имело. Скорее, косвенное. Дзержинский уехал по делам в Петроград. Хоть охрана и была снята, но выстрелы в вождя так и не прозвучали. Оставалось Ермилову сделать только два шага. Шаг первый - убедить Петерса, любыми способами, чтобы он распорядился провести митинг впервые без охраны. Шаг второй - найти человека, который согласится стрелять, в противном случае покушение придется совершать самому. И еще германский посол фон Мирбах. День, когда на того должно быть совершено покушение, приближался.
Вечером четвертого июня Ермилов пригласил Блюмкина и Андреева к себе в номер, для того чтобы провести совместно прекрасный вечер. Подразумевалось, что должны были прийти дамы. В данном случае это были Фанни и Мария Спиридонова.

Отредактировано Pretorianes (14-09-2010 17:59:18)