На 17 октября 1941 года был запланирован отъезд Сталина из Москвы в Куйбышев. Спецсостав, готовый отправиться в любую минуту, уже стоял на вокзале, но в последний момент Иосиф Виссарионович почему-то отказался от эвакуации и остался в Москве. Точного ответа на вопрос, почему он так поступил, сегодня не может дать никто. 

Это было одно из самых важных заседаний ГКО. Немцы наступали, и остановить их Красная армия не могла. Все было плохо. Но это заседание было ознаменовано тем, что решался вопрос: сдавать Москву немцам или нет. Выступал Жуков. Все остальные молчали. Именно это тягостное молчание так сильно давило на Сталина. Люди, на которых он делал ставку в своей государственной политике, смотрели на вождя и ожидали его распоряжений. А сами ничего не могли или не хотели предлагать.
- Так что вы говорите, товарищ Жуков – устало произнес вождь.
- Москву мы удержать не сможем, товарищ Сталин.
- Значит, говорите, не сможем – эхом повторил его слова Иосиф Виссарионович.
От осознание того, что Москву придется сдать врагу ему стало плохо. Сперло дыхание и прихватило сердце. «Вот так» - в голове появлялись, набухали и лопались, как пузыри, нехорошие мысли – «Вот так, за какие-то три с половиной месяца просрали все. Страну, армию, партию, столицу. Все то, ради чего воевали, боролись с контрой, с троцкистами, все прахом. Как же так! Как же так! Твою ж мать».
- И ничего нельзя сделать?
- Уже ничего. Все, что можно было, сделали. Если на западном направлении мы еще как-то смогли ополченцами заткнуть фронт, то на юге и севере пусто. По данным разведки немцы планируют нанести удар со стороны Тулы на север и со стороны Калинина на юг. Перерезать дорогу на Горький и окружить Москву. Так что пока еще есть время, я предлагаю ускорить эвакуацию и подготовить город к сдаче.
Сталин встал со стула, прошелся по кабинету и пристально посмотрел на своих соратников. Остановив взгляд на Шапошникове, с надеждой в голосе произнес:
- Борис Михайлович, а вы что скажите по этому поводу?
Тот встал, откашлялся и, не поднимая глаз на вождя, сказал:
- На сей раз, я полностью согласен с товарищем Жуковым.
- Значит, согласен.
- А товарищ Берия, что нам скажет?
- Силами НКВД и НКГБ готовим город к возможному оставлению. Все мероприятия проводятся штатно. Арестовываем паникеров и дезертиров. Подготовлены спецгруппы для действия в зоне оккупации врага.
Он хотел еще что-то сказать, но Сталин остановил его движением руки.
- Так товарищи, раз принято решение оставить Москву, значит, придется оставлять.
Уже после того, когда все разошлись, к Сталину подошел Молотов:
- Ничего, Коба, Кутузов в свое время тоже французам Москву оставил, а потом Париж взял.
- Да, Слава все верно - и тяжело вздохнув, добавил - Только вот не было у французов танков, и самолетов у Наполеона тоже не было.
   Прошло несколько дней. В Москве все сильнее и сильнее чувствовалась напряженность. Где-то уже даже пытались грабить магазины, кто-то самостоятельно пытался выбраться из столицы по Горьковской дороге. Пешком, на машинах, на подводах. Пока милиции и войскам удавалось поддерживать порядок, надолго ли?
- Иосиф Виссарионович – Поскребышев напомнил о себе – Поезд готов, через полчаса надо выезжать.
- Хорошо – кивнул вождь – Пойду, зайду к себе. Посижу на дорожку.
Он зашел в свой кабинет, ставший уже почти родным за столько лет работы. Шкафы стояли пустые, книги и документы упаковали и увезли. Лишь на столе в гордом одиночестве лежал портрет Ленина. Тот самый, висевший на стене. Фотография Ильича, на которой он читает «Правду». Сталин подошел к столу, взял здоровой рукой портрет, приподнял и, посмотрев на фото, произнес:
- Видишь, Владимир Ильич, как оно все вышло-то. Кто бы мог знать, что немец нас опять раком поставит. Прямо как в восемнадцатом. Только тогда мы Брестским миром  отделались, а теперь даже не знаю, чем кончится.
- Чем, чем – раздался откуда-то из-за спины старческий голос – Плохо все кончится. Как есть плохо.
Иосиф Виссарионович обернулся на голос и увидел нечто странное. Пред ним стоял старик. И не просто старик, а ведун. Именно это слово всплыло у Сталина при взгляде на незваного гостя. Тот был в белой длинной рубахе, на ногах лапти, в руках деревянный резной посох. Густая грива седых волос и длинная почти до колен белая борода. Типичный былинный старец. Только голубые, по-детски озорные глаза, выбивались из общей канвы образа древнего мудреца.   
- Что, удивился Оська? – Это еще что, один вообще в штаны наложил со страху.
- Ты кто?
- Кто? Х-хех… да я и сам толком не знаю кто. Зови Хранителем. Мне привычнее и тебе понятнее.
- Так это значит правда? А я думал сказки это.
- Думал он. Раньше надо думать было. Когда из семинарии убег. Сейчас бы служил где-нибудь в приходе и горя не знал. А то думать ему приспичило.
- Зачем пришел? За мной?
- Да нужен ты мне, как телеге третья оглобля – старик сел на стул и вытянул ноги – Насчет чаю лучше распорядись. Намаялся, пока до тебя добрался.
Сталин поднял трубку телефона, связь работала. Из трубки раздался голос Поскребышева – Слушаю, Иосиф Виссарионович.
- Чаю принеси – поглядев на гостя, добавил – Два стакана. Я тоже буду.
Какое-то время они молчали, потом открылась дверь, и секретарь внес поднос с чаем. Причем он вел себя так, как будто в кабинете кроме Хозяина никого больше не было. После того, как Поскребышев вышел, Сталин спросил:
- Он что тебя не видел?
- Конечно, не видел. Видеть, знаешь ли, братец, это как государством управлять. Кому-то дано, а кому-то нет. Тут особый дар нужен.
- Так зачем ты пришел?
- Что у вас, большевиков, за привычка? Сидят в говне, а все туда же: вопросы задавать, командовать. Ей богу, странные вы люди, как есть странные. Но упертые, а это похвально. Жаль на долго вас не хватит. А то может толк какой через вас державе и вышел бы.
- Ты мне тут сказки будешь говорить? Без тебя тошно – начал закипать вождь.
- Обожди гнать-то. Не запряг – и уже серьезным тоном добавил – Беда большая над Русью висит. И от тебя зависит, как и что дальше будет. Только от тебя одного, Осюшка. Захочешь, можешь спасти Русь, а не захочешь, все как прошлый раз будет.
- А что прошлый раз было?
- Что было, что было – заворчал старик – Сам знаешь, что было. В осемнадцатом годе предлагал я Николашке спасение, да он отказался. Дурак был, бабу свою много слушал. А бабы-то они, сам знаешь, чем думают.
- Так его же расстрелять собирались, что ж он отказался от спасения-то?
- Так я ему не жизнь его поганую предлагал спасти, нужна она кому, я предлагал страну спасти – и добавил с досадой – А он подлец такой отказался, значится.
- Как так – Сталина разбирало любопытство.
- Да вот так – передразнил его старик – Жизнь его рода на жизнь страны поменять. А он вот, сдрейфил. Прямо как гимназист сопливый перед шпаной уличной. Выбор у него был: или проклятие на род его, но тогда страна спасется, или род его продолжится, сам он святым мучеником будет объявлен, но страну кровью зальет. Вот он, сукин кот, и попался на бабьи уговоры. Захотела его мадама русской святой стать. И станет же, мать ее.
- Да-а-а … дела – протянул хозяин кабинета – Так ты бы сам, не спросясь его. Того.
- Не – закачал старик седой головой – Тут сильничать нельзя. Не получится тогда. Тут только по согласию надо. Кабы можно было, хрен бы ты, Оська, в Кремлевских палатах сидел. В тюрьме бы тебя расстреляли, в Бутырках, в двадцать третьем. И сейчас бы русские с немцем не воевали, а Турцию делили. Ну, да ладно. Что прошло, того не воротишь.
- А Николашка, значит, не согласился – усмехнулся в усы вождь – Так его с семьей вместе расстреляли.
- Не – махнул рукой дед – Настенька жива осталась. Спаслась она. Род кто-то продолжить же должен.
- Где она? – Сталин аж привстал с кресла.
- Где, где, в Караганде – усмехнулся собеседник – Так прямо я тебе и сказал. Чтобы твой Лаврушка ее, как овцу, завтра же под нож пустил. Нет, брат, шалишь? – он погрозил пальцем Сталину – Я ей и память подменил. Чтобы себя не выдала. А кровь-то, кровь, она помнит, из чьего рода пошла. Ей память не поменяешь.
- Ладно, бог с ней, с Настей. А кто еще из этих, из правителей наших был?
Старец с явным удовольствием прихлебывал горячий чай – Чай у тебя знатный, хороший. А про правителей, да кто только не был. Петрушка вот помниться, просил шведа одолеть. Помог я ему. Но умирал он страшно. Врагу не пожелаешь. И род его потом пресекся. На Петре третьем и пресекся.
- А как же Павел первый?
- А ты думаешь, Катька Павлушку от Петки родила? Не, у Петьки с этим делом полный швах был. Вот он через это и помер. Катерине мужик нужен был настоящий, а не это чучело огородное.
Иосиф Виссарионович, казалось, поддался чарам старика. Он смотрел на него, как ребенок смотрит на Деда Мороза. Осознавая, что вроде Деда Мороза и нет, но все равно продолжая верить в сказку и видеть ее перед собой.
- Кроме Петра первого был еще кто-то?
- Алексашка был, тоже первый который. Когда француз Москву захватил, он сам ко мне приехал. Просил долго, в ногах валялся. Вымолил, таки аспид. Побег француз, как холода начались. Но вот дети его от трона отошли. Закрыта им туда дорога стала.
- А раньше, до Романовых был кто?
- Да, разве всех упомнишь – старик тяжело вздохнул – Бориска был, Годунов, который. Голод тогда великий на Русь пришел. Вот он, значится, своим родом от голода и откупился. А то бы перемерли все как мухи, и взяли бы нас поляки голыми руками за исподнее, да в колодки бы и заковали. А так ничего, выбрались как-то.
Голос Сталина стал серьезным – Ко мне, зачем пришел?
- Зачем пришел, говоришь?
- Да, зачем?  - переспросил вождь с опаской.
- Страну спасать надо, Иосиф Виссарионович,  вот и пришел к тебе. Смотри сюда – он указал на окно, и в этот момент на месте окна возник огромный экран. Изображение на нем было настолько реалистичным, что очень сильно поразило Сталина. Он видел немецкие войска, вступавшие в Москву, видел немецкие карты, на которых обозначены занятые Вермахтом города: Тула, Вологда, Ростов-на-Дону. Потом серая масса поползла по карте на восток, погребая под собой розовую карту и русские названия, меняли свой шрифт на латиницу. Вдруг возникло изображение Дольнего востока. Японцы, узнав о взятии Москвы, перешли границу. Множество азиатов в военной форме на улицах Владивостока. Японские самолеты, бомбящие советские города, восстания заключенных в лагерях, и самое страшное – агония Советского Союза. От СССР остался лишь небольшой кусочек территории. И то, там у власти находится марионеточное правительство. Отдельные группы еще продолжают сопротивление, но их все меньше и меньше. Вот сам он, когда-то великий вождь и учитель, лежит на полу полуразрушенного здания и, отстреливаясь из ППШ, погибает от близкого взрыва гранаты. А его дети, Василий и Светлана – уезжают в Америку и там живут под чужими именами. Причем живут долго и счастливо. Якова, немцы держат в плену, но потом тоже отпускают, и он продолжает жить под чужим именем во Франции. Сталина все, даже фашисты, считают героем. На месте гибели немцы ставят памятник, и Гитлер произносит торжественную речь. На этом изображение пропало, и перед Иосифом Виссарионовичем снова было окно его кабинета.
- Что это было? – вождя трясло от всего увиденного.
- То, что будет потом – спокойно ответил старик.
- Не может быть!
- Может, Оська, может. Ты полгода назад и подумать не мог, что Москву немцу сдашь, а вот теперь бежишь, как собака побитая, хвост поджавши.
- Так что же делать? – сжал кулаки Иосиф Виссарионович – Что делать надо?
Ярость и ощущение безысходности разрывали на части его душу. В эту минуту он готов был убить старика собственными руками и одновременно подарить ему все, что тот захочет. Даже власть над миром.
- А ну сядь – стукнул по полу посохом Хранитель – Устроил тут истерику, как девица красная. Что делать, что делать. Заголять зад и бегать.
Сталин бес сил опустился в свое кресло. Напряжение последних недель дало о себе знать. Он почти сломался. В голове появилась мысль: «А может взять пистолет, и пошло бы оно все на х…» Но тут же, вслед за ней всплыла другая: «А люди как же. Пропадут без меня. Нельзя людей оставлять, не на кого. Взвалил на себя крест имени товарища Сталина – неси до конца. Даже если конец таким будет».
Старик встал по средине кабинета, и хоть форточки были закрыты, откуда-то налетел ветер и начал трепать его седые космы и бороду. Что характерно, сам Сталин никакого ветра не чувствовал. Да и одежда на этом странном старике была абсолютно не подвижна. Глаза его горели ярким синим огнем. Он открыл рот и начал произносить какие-то непонятные слова, слова сплетались во фразы, фразы выстраивались в предложения, и все это напоминало смесь церковной молитвы с речью какого-то сумасшедшего оратора. Эти слова, фразы и предложения жгли Сталина. Но не его тело, а его разум и его душу. Время сначала остановилось, потом пропало вовсе. Он ощутил себя маленьким и беззащитным, и одновременно могучим и всесильным. Вдруг откуда-то раздался голос:
- Готов ли ты ценой смерти рода своего, ценой поругания дел своих, ценой жизни своей спасти землю свою от ворога лютого?
- Не понимаю – через силу выдавил из себя вождь.
- Дети твои несчастны будут, род твой прекратится в скорости, дети же твои отрекутся от тебя, дела твои великие будут поруганы потомками твоими и тот, кому ты доверяешь, предаст тебя, смерть твоя будет скорой, но страшной. Но ценой этой спасешь ты землю свою и народ свой.
Перед глазами у Сталина появились его дети. Пацанов было как-то нежалко, но вот Светлану.
- Свету, Светочку-то пожалейте. Путь я буду в гиене огненной вечно гореть, она-то, она-то за что страдать должна?
Голос был не умолим – Все или ничего.
- Да, да, будьте вы все прокляты – закричал Иосиф Виссарионович – Я согласен. И уже теряя сознание, прошептал – На все согласен.

Это было одно из самых важных заседаний ГКО. Немцы наступали, и остановить их Красная армия не могла. Все было плохо. Но это заседание было ознаменовано тем, что решался вопрос: сдавать Москву немцам или нет. Выступал Жуков. Все остальные молчали. Именно это тягостное молчание так сильно давило на Сталина. Люди, на которых он делал ставку в своей государственной политике, смотрели на вождя и ожидали его распоряжений. А сами ничего не могли или не хотели предлагать.
- Так что вы говорите, товарищ Жуков – устало произнес вождь.
- Москву мы удержим, товарищ Сталин.
- Значит, говорите, удержим – эхом повторил его слова Иосиф Виссарионович.
Сталин встал со стула, прошелся по кабинету и пристально посмотрел на своих соратников. Остановив взгляд на Шапошникове, произнес:
- Борис Михайлович, а вы что скажите по этому поводу?
Тот встал, откашлялся и, глядя прямо в глаза вождю, сказал:
- Я полностью согласен с товарищем Жуковым.