Этих двух предложений теперь вообще нет. Вот, что из них развилось    

Откровенное сияние Марины даже Эр стало надоедать. Сейчас сидят у неё. Марина качается в плетёном кресле. (Зачем оно Эриде, вещи её и так скоро из комнаты начнут выживать, прислуга же здесь не предусмотрена). Довольная победой, Херктерент где-то бутылку вина раздобыла. Сейчас попивает из изящного хрустального бокала (где-то у Эр нашёлся). Подруге тоже налито, но она только чуть пригубливает. Марине и так весело, а от вина ещё раскраснелась и расшумелась настолько, что хоть портрет «Самодовольства» с неё пиши.
– Зря ты так. Она обиделась.
– С чего так? – орёт в ответ Марина. Эр давно уже привыкла – Марина не потому кричит, что кого-то не любит, а просто не умеет контролировать голос, – Проиграла, так пусть идёт, рисовать подучится. Долго теперь меня этим поддевать не будет.
– Может, и не будет. А, может, наоборот. Ты же её знаешь...
– Конечно, знаю. Потому и говорю, что не будет.
– Ты уверена?
– Огу–а! – качнувшись чуть сильнее, Марина чуть вместе с креслом не переворачивается. Вернувшись в правильное положение и налив себе ещё вина, продолжает, – Что в её «Лисичке» не так?
– Всё так. Она безупречна. Самое красивое, что я в этом году видела. Уверена была, что она победит. Пока твою Кэрдин не увидела.
Сиять ещё ярче, кажется, невозможно. Однако, Марина умудряется.
– Что я говорила! Вот почему ты сомневаться стала? Я ведь, признаю, что как художник слабее её, большинством техник попросту не владею. Однако...
– Характер, тобой созданный. Больно уж противоречивой она была. Яркий характер. Сильный, яростный и обречённый одновременно. Ты видишь конец. Она тоже видит. Почти физически больно за неё. Я знаю, некоторые плакали даже. За Кэрдин видишь войну, за Кэрдин видишь смерти. Много смертей. Она ведь даже не злая. Она просто, как ночь. Чёрная. Ваша змея от неё пошла. Впервые Чёрной Змеёй назвали её. Вас иногда зовут Ночными Змеями.
– Справедливости ради, стоит не забывать, что и Чёрными Змеями нас и сейчас зовут частенько. Чёрная Змея – почти имя Кэретты в молодости, – Ну, а теперь скажи, что не так в «Лисичке».
– Так я же сказала уже, в ней всё безупречно.
– Но отдала первое место мне.
– Отдала, – не стала спорить Эр, – жалела, что два раза голосовать нельзя. Вы обе достойны были одинаково.
– Но всё-таки, я, неповторимая, чуть больше.
Эр вздыхает. Понимает уже, что сёстры банально ревнуют друг друга к ней. Она ни с кем ссорится не хочет, но когда одна заводит речь про другую, становится тяжеловато.
– Тут в другом дело. «Лисичка» она такая... Ну, вся праздничная. Весёлая такая. Жизнерадостная. Как пред балом или парадом. Хотя, тоже видно что воин. Она могла бы её даже на нейтральном фоне написать. Эффект был бы тот же самый.
– Угу. И звалась бы картина тогда «Сордаровка перед Новогодним Маскарадом». У неё же просто на мордочке написано, что она вся такая радостная в предвкушении чего-то. Фон там не просто так дан. Атмосферу вроде как создаёт.
– Права ты, наверное. Хотя, несмотря на фон, там всё равно,  ей хорошо, а скоро станет ещё лучше.
– А у Кэрдин как?
Эр задумывается на несколько секунд. Отвечает, растягивая слова.
– Она умрёт скоро. Это в первую очередь видно. Да она и умерла уже по сути. И жива одновременно. Ничего впереди. Ни тени надежды, ни просвета надежды. Она знает. Но не сломлена. Только потому и склонилась – отдышаться хочет. Ничего впереди... Но она сейчас рванёт из ножен второй меч. И пойдёт. Навстречу всему, что её ждёт. На неё смотришь. На Дину потом. Или наоборот. Осознаёшь. Праздника-то, может, и будет. Но сейчас-то его нет. Сейчас война идёт. Люди где-то гибнут. Кто-то вот так же, как она, сейчас смотрит, только через прицел пушки или пулемёта, зная уже, что ничего у него уже нет впереди.
А ты здесь. И у тебя будет будущее потому, что не будет будущего у него.
Бокал наполовину пуст. Неожиданно задумчиво отвечает Марина.
– Знаешь Эр, где-то так... Где-то так... – зачем-то повторяет она, – Я просто лучше, чем Софи знаю, о чём  людям надо напомнить прямо сейчас. Сегодня. Люди не любят замечать неприятных вещей. Люди хотят радоваться жизни. Но не все желают помнить, что кроме радости, есть в жизни и беда. Я просто лучше, чем Софи умею видеть, что в этом мире не так. Людям надо напоминать об этом. Ну, вот я и напомнила.
Потому я и победила. Вы все не предпочли ничего не замечать. Просто забыли, что здесь и немудрено. Я просто лучше знаю, о чём людям надо напоминать сегодня и сейчас. Софи же очень хорошо может показать, что люди хотят видеть. Потому, мою Кэрдин и забудут... Ну, может и не сейчас, когда война кончится. Но забудут. Её же «Лисичка» останется очень надолго. Может быть, на века. Люди забудут о злых временах как только они пройдут. Но сейчас-то времена злые. И людям не следует об этом забывать. Иначе для них вообще любые времена кончатся.
Я про это знаю... Хотя, – качнувшись на кресле, опустошает бокал, – тоже иногда ни о чём думать не хочу. Нервы такая работа тоже выматывает. Когда образ создаёшь, не сопереживать ему невозможно. Иначе, что-то не то получится.
– Я знаю.
Марина разглядывает бокал на свет.
– Надо думать.
Эр, хихикнув, отпивает маленький глоток из своего.
– Да ты не стесняйся. У меня ещё есть!
– Откуда?
– Коты поставляют.
– Им же тоже нельзя!
– Ха! А мне-то какое дело, чего им нельзя! Котам настоящим валерьянку тоже не больно-то можно, однако ж ищут они её. Потом по полу катаются, да по занавескам лазают. Они же все в меня безответно и бесплотно влюблены!
– С чего это? – не верит Эр.
– А что остаётся делать, если две войны подряд, считай, одной мне проиграли? Да ещё и знамя я у них уволокла.
– Тебе помогали. Даже я.
– Так я и не спорю. Но командовала-то всё равно я. Они теперь всё меня подлавливают стоит у них какому спору возникнуть.
– А ты?
– А что я? По–справедливости пытаюсь разобраться. Слушают. Я ведь та-акая умная.
Эр показывает кулачок.
– Марина, ты иногда та-акая хвастливая.
– А что, я ничего. Они, между прочим, тебя тоже помнят. Особенно, те, в кого ты гранату кинула.
– Ой!
– Что «Ой!»? Им боевые девочки всем нравятся. Свои-то у них страшненькие, как на подбор. Наши от них нос дерут, а домой их куда реж нас отпускают. Вот они и помнят всех, кто зазнайством не страдают. Тебя в том числе.
– Меня-то за что?
– Как за что? За гранату! Говорят: вбегают, а там офицер, да девочка. Глаза та-а-акие... Подумали, сейчас в плен возьмём. На руки-то и не посмотрели. Ты как завизжишь... Потом все говорили, что ты гранату намеренно в тот ящик кинула. Хочешь, познакомлю с ними? Они почти всё время про тебя спрашивают.
– Н-нет, Марина, но спасибо всё равно... Потом как-нибудь... Может быть...
– Ну как хочешь. – смотрит на бокал, – Ну, вот, кончилось! Пойду за новой!
– Куда?
  Качнув кресло, Марина вскакивает прыжком, чуть не упав при приземлении.
– Метра на три влево.
Эр смотрит непонимающе. Марина вразвалочку к двери, вытаскивает из лежащей сумки пузатую бутыль. Вскидывает руку с ней. Эрида только глазами хлопает. И не заметила, что Марина к ней с сумкой пришла. Её-то бокал только наполовину пуст. Уже раскраснелась немного.
– Хочешь этого, сначала то добей. Или другой бокал дай, у тебя там есть ещё. Эти сорта лучше не смешивать.
Снова плюхается в кресло. Сорвав оплётку, морщась, вытаскивает пробку зубами.
– Зубы не поломай! Сама же говорила, что стоматологов боишься.
– Не-а. Не люблю просто. – залпом опустошает бокал, – Как же мне Кэрдин эта нервы вымотала! Знала бы ты, как тяжело создавать ту, что жаждет только одного – убивать. Просто убивать, ради самого процесса убийства. Почти без цели, ибо знает она уже, что Дина далеко... Ей самой уже не уйти живой. Может, и чувствовала уже, что даже если прорубится – всё равно умрёт. Старое сердце не выдержит. Надо понять, как это - когда человек на самом деле зол. Когда ярость рвётся из самых глубин. Чего только себе не навооброжала, в зеркало смотря. Каких только рож не накорчила. Все драки свои припомнила. Всю злобу, что помнила, перебрала – и как отец на попов да церкви мирренские смотрел, и как мать на него, когда ссорились. Опять же, драки свои, да злость Софи на меня, когда я её письма украла. Всю ненависть, что знала, припомнила. И, что читала, и что в жизни видела. Всю ненависть, – зачем-то повторяет, – Всю. И ничего больше. Только так она смогла получиться. Всю злобу из себя, наверное, выдавила и в неё выплеснула. До капли. Теперь, наверное, захочу – разозлиться не смогу. Какое-то время, во всяком случае. – заканчивает Марина со странно-усталой усмешкой.
– Так ведь это хорошо, когда ни на кого злиться не надо!
Усталый вздох в ответ.
– Это не хорошо, и не плохо. Это просто есть. Злость снова начнёт копиться во мне. Не сразу, постепенно. День за днём, месяц за месяцем, может, даже год за годом. А потом всё. Прорвёт. Как увидела «Лисичку» – так и поняла - прорывает. Хотелось сорвать её и сжечь, ибо не могу создать подобного. От зависти хотела сжечь её. От самой чёрной зависти. Но всё-таки смогла эмоции под контроль взять, ибо поняла, КАК ИМЕННО я смогу ответить Софи на неё. По капли всю злость на Кэрдин выдавливала. Пока всё не выжала. Можно постепенно сбрасывать. Может десятилетиями копиться. Но прорыв будет воистину страшен. Люди десятилетия трястись от страха будут, вспоминая виденное. То, что с Кэрдин и произошло. Ей незачем стало сдерживаться. Позади, впереди, со всех сторон оставался только враг. Её захлестнуло. Потому и шла так... Как шла. Всё в ней умерло, только десятилетиями копившаяся ярость и злоба разлились по всем жилам, поведя её вперёд. Вот так Эр. Вот так вот.

Отредактировано Чистяков (25-01-2012 21:46:08)