Шёл берегом Красного моря мудрый, хоть ещё и почти не седой, башмачник, из славного города, чьё имя надёжно укрыли барханы, в не менее славный город, чьё название занесли пески времён. Из какого всё же именно города он шёл? Из того, что оставил за спиной. В какой город он держал свой путь? В тот, куда стремилась его душа.
Итак шёл наш славный башмачник… Что, что ещё не нравится вам, почтеннейшие? Не хотите башмачника, а хотите горшечника? Ну, так отправляйтесь в соседний квартал, там найдите лавку старого горшечника и попросите его рассказать о днях молодости. Уж он вам наговорит… А я, пожалуй, продолжу.
Шёл, значит, наш нестарый, но мудрый башмачник, коего звали… А неведомо, как его звали. Может, Море и помнит имя его, а может и нет, да нам всё равно не скажет. Пусть будет просто – Башмачник. Не в имени его суть повести моей и её наука.
Таким образом, шёл наш мудрый Башмачник из города в город. Лежал его путь по берегу Красного моря, краем цветущей по весне Аравийской саванны, убегающей вдаль зелёными холмами… Ну что же вы снова топочете своими драгоценными стопами в пол, уважаемая публика? Что-что? Всем ведомо, что в Аравии нет саванны, но есть великая пустыня? А разве не сказал я вам, милейшие, что дело было не просто давно, а очень давно? Ещё в те годы, когда Великий Нил был ещё более велик, принимая с левого берега четырнадцать крупных притоков? И разве не ведомо вам, что и пески не вечны? Не верите? Зря – сказка-то ещё не началась.
Итак, шёл мудрый и весёлый Башмачник краем Аравийской саванны, берегом Красного моря, из города, где трудился над постижением ремесла в город, куда звало его сердце. Нёс он с собой свой инструмент, немного кож, жил и прочего припаса для работы, небольшой кошель, запас провизии да красивую, изукрашенную замысловатым узором новенькую медную лампу в подарок невесте, ибо город, откуда держал он свой путь, славился своими мастерами-медниками, а мастера-чеканщики упорно оспаривали у них первенство во славе.
Шёл он с тяжёлой поклажей, но лёгким сердцем, ибо.… Ну, что ещё, о драгоценнейшие?! Надоело уже, что всё «шёл да шёл»? О, как вы правы, мои почтенные слушатели. Надоело идти и башмачнику, ибо сердце, рвущееся в путь, облегчает дорогу, но вот плечи под грузом поклажи имеют своё мнение на сей счёт. Устал наш Башмачник, проголодался, и решил сделать привал. Подыскал тенистую рощицу с прохладным ручейком и устроился перекусить. Тут и сказки начало…

Разулся Башмачник, проверив, разумеется, нет ли в траве у источника ядовитой или просто кусачей живности, напился из родника, опустил натруженные ноги в прохладный ручей. Застонав от наслаждения, развязал свою поклажу. Расстелил на траве скатертью льняной платок, выложил на него ячменную лепёшку, горшочек тростникового мёда, горсть сушёных фиников и урюка, опустил в холодный источник кувшинчик пока ещё свежего пива – изобретения шумеров, кои долгие годы хранили секрет сего напитка, почитаемого ими за священный, и использовали в своих церемониях и таинствах. Откусил от лепёшки, отложил её в сторонку, потянулся за кувшинчиком, который охлаждался в том же ручье, что и натруженные ноги. А когда протянул руку за спину – наткнулся на чью-то волосатую руку!
– Кто тут?! – воскликнул, вскакивая на ноги, наш герой.
– Я – великий дэв Барамал-бей Байбак-ага-бай!
– А почему это великий дэв ворует честно заработанную еду у благонравного путника?
– Как ты смеешь, смертный! Я – не ворую! Я беру своё по праву. Всё недоеденное, отброшенное в сторону из каприза ли, из-за сытости ли, всякая пища, оставленная без присмотра – моя! Гонимый вечным голодом, я ненавижу тех, кто пренебрегает дарованной ему пищей!
– Эй-эй-эй, почтеннейший дэв! А при чём тут я? Я всего-то отложил свою лепешку, чтобы глотнуть из кувшина…
– А она упала на траву, значит – считается брошенной!
– Нет, уважаемый – я положил её на скатёрку!
– Но краешек-то свисал!
Башмачнику вдруг стало так жаль этого дэва! Подумать только – скитаться по миру, не имея своего угла, гонимому вечным голодом, питаться отброшенным и недоеденным – печальная участь! А дэв тем временем продолжал:
– Ты разозлил меня своими пререканиями, смертный! Сейчас я съем тебя!
– Постой, многоуважаемый дэв! Я уже не так молод, мясо моё жилисто. Я долго шёл, пропотел, тело моё нечисто… Давай я лучше угощу тебя из своих запасов. Вот ещё не чёрствые лепёшки, немного сыру, финики, абрикосы…
И дэв сожрал и ячменные лепёшки, не успевшие зачерстветь в пути, и весь тростниковый мёд, и все ароматный урюк, и медовые, сладкие финики, и выпил всё пиво, и съел тщательно сберегаемый Башмачником для подходящего случая запас ароматной жареной баранины, который хранился в ещё одном горшочке, залитый слоем топлёного жира. А потом, посидев несколько десятков биений сердца с довольной мордой, ибо назвать сие произведение неведомого создателя лицом я, почтеннейшие мои слушатели, не смог бы даже и под пыткой, да минует нас чаша сия, дэв вскочил на ноги и заорал:
– А вот теперь я точно сожру тебя, подлый и коварный смертный!
– Ах ты, неблагодарное создание! Съел все мои запасы на четыре дня пути, а теперь готовишься закусить их хозяином?! Или я, по-твоему, тоже – брошенный ломоть?!
– Ты ещё говоришь о благодарности, о сосуд злобного коварства?! Неужто ты не знаешь – мой голод неутолим и вечен! Он угасает только ненадолго, когда я выполняю своё предназначение! И чем больше я съем, и чем изысканней блюдо – тем сильнее накатывает на меня новый голод!
– Но я не знал…
– Неужели ты думал, о презренный смертный червь, что я – я! Великий дэв! Не смог бы сам создать себе любое количество любой пищи?! Смотри же, и трепещи!
Дэв щёлкнул пальцами, и рощу затопил умопомрачительный аромат. В центре поляны возник дивно зажаренный цельный бычок, начиненный жареными перепелами и черносливом, перепела же были наполнены орехами, мёдом и янтарными от пропитавшего их сока зёрнами пшеницы. Туша была окружена искусно запечёнными павлинами и фазанами, возлежащими на горах ароматнейшего плова, истекающего.… Что вы говорите, почтенные? Что мой рассказ в предобеденный час вызывает у вас желание… что сделать? Да, вы правы – умолкаю. Потому как, не успел Башмачник хотя бы только рассмотреть это великолепие, как дэв взмахнул лапищей – и всё исчезло.
– Такая пища, смертный, не сможет насытить меня и на миг, лишь усилит мой голод! Только то, что предназначено мне судьбой способно облегчить муки голода! Готовься же к смерти, несчастный!
– Погоди! Зачем ты хочешь навредить себе?
– Себе?!
«Ну и тупой же этот дэв! – подумал Башмачник. – Надо этим воспользоваться».
– Конечно! Ведь я – это большой кусок еды, которую никто не бросал! Представь себе, как вырастет твой голод, когда ты сожрёшь меня!
– И то правда. Но я так голоден!
– А зачем ты ел мою еду, если знал, что будет хуже?
– Затем, что я хотел есть! А мы, дэвы, если что-то хотим и можем  – то это и делаем! Мы – свободная раса! Но хватит болтать! Готовься принять кару!
– Погоди же! Наоборот, мудрецы говорят – хорошая учёная беседа способна не только заглушить голод, но и принести неизъяснимое удовольствие!
– О чём же таком интересном можешь сообщить мне, древнему и великому, ты, смертный?!
А сам дэв подумал, что в этом что-то есть. Сколько раз он утаскивал самую разную снедь у учёных мужей, столь занятых своей беседой, что забывали обо всём и даже не замечали пропажи?
– О, поверь, великий (и глупый – добавил про себя Башмачник) дэв, в искусстве беседы умение задать в нужный момент правильный вопрос тоже стоит многого. А удовольствие того, кто делится знанием ничуть не меньше, чем удовольствие от узнавания нового!
– Ну, давай попробуем, – дэв уселся на другом берегу ручья. – Но смотри, если не отвлечёшь – убью!
– Вот скажи мне, уважаемый дэв, – начал Башмачник беседу.
Он всеми силами старался не говорить про еду, и в то же время как-то узнать силу и слабость дэва. И то, как от него можно избавиться. Долго, долго беседовали путешественник и дэв. У Башмачника пересохло в горле, но он не решался смочить его водой из ручья – чтобы не напомнить своему страшноватому собеседнику о еде.
– Вот скажи мне, уважаемый дэв, ты говорил – вы можете получить всё, что желаете. А если два дэва одновременно возжелают одного и того же?
– Каждый получит одинаковый предмет, разумеется.
– А если это не предмет? А, например, власть в конкретном месте над конкретным народом?
– Тут сложнее. Я же говорил – «если хочет и может». Тут так – кто имеет больше возможности, или мощи. И у кого желание сильнее.
– А как вы измеряете силу желания?
– Ну, у кого получилось – тот и сильнее хотел.
– А что же ты не захочешь, – рискнул коснуться запретной темы Башмачник, – избавиться от своего голода?
– Не всё так просто. У каждого из нас есть своё Главное Желание. С ним мы рождаемся, с ним живём. И это желание столь сильно, что самый молодой и слабый дэв может тягаться с самыми древними и могучими. А уж как подрастёт… Думаешь, никто из дэвов не хотел бы занять трон Султана Дэвов? Да каждый второй! Но сейчас Султан – дэв, у которого быть Султаном – Главное Желание, и ничего с ним не сделаешь…
– Вот оно как… Но ты же говорил – дэвы свободный народ. Неужели вы несвободны от своих желаний?
– Почему же? Стоит исполнить своё желание, и всё!
– А если оно неисполнимо? Например, мешает чьё-то Главное Желание?
– Ну, есть способ избавиться… И не только от одного желания, а даже ото всех сразу, даже от Главного!
– Да ну, неужели? И что же им не воспользоваться?
– Неприятное это дело – сидеть в заточении несколько сотен лет!
– В заточении? Наверное, ты говоришь о тюрьме Султана Дэвов?
– Нееет!!! – в голосе дэва прозвучал нескрываемый ужас. – Не вспоминай об этом кристалле и не напоминай мне! Просто – в запечатанном кувшине или лампе.
– Это, наверное, очень особенные вещи? И их очень мало в мире?
– Да нет, любой медный кувшин или медная лампа. Медь – такая вещь, через которую дэв не может пройти.
– Так неужели не лучше потерпеть один раз, чем мучаться всю жизнь?!
– Не всё так просто. А где я найду дэва, которому мог бы настолько доверять? Ведь сам я не смогу выбраться, кувшин надо распечатать снаружи!
– Ну, просидишь в крайнем случае на пару десятков лет больше, пока медь не проржавеет насквозь, какая разница для бессмертного?
– Если бы. Во-первых, кувшин или лампа с дэвом внутри разрушается очень медленно, надо несколько тысяч лет, пока сосуд обветшает. А во-вторых… Чем больше сидит дэв в заточении, тем больше могущества он накапливает и тем меньше у него остаётся желаний. И в конце исчезают все желания, даже Главное – и дэв превращается в джинна – существо могучее, но не имеющее никаких своих желаний! Он только и может, что выполнять чужие желания, например – владельца сосуда. Брррррр…
– Ого! А говорят, что джинны искажают желания и обманывают. Значит, они этого хотят?
– Нееет, это недодержанные джинны. Они уже утратили себя, но у них ещё есть желание чего-то желать. Правда, придумать своего они не могут, поэтому строят свои желания из услышанных чужих и изменяют их.
– Да, сурово. Но это всё-таки должен быть особый, волшебный кувшин или лампа!
– Да нет, любой – лишь бы медный.
– Не верю. Неужели даже вот эта лампа может удержать внутри могучего дэва?
– Конечно!
– Нет, должно быть что-то, что удерживает дэва или джинна внутри!
– Ничего не надо!
– Не получится. Если дэв не желает быть внутри и желает быть снаружи – что-то должно менять желание на обратное!
– Ничего не надо! Кто лучше знает – я или ты? Кто из нас дэв?!
– Да откуда тебе знать?! Ты же никогда не прятался в лампе!
– Ни-че-го там нет!
– Значит, и дэва моя лампа не удержит!
– Вот назойливый смертный! Не оскорбляй меня своим недоверием! Смотри – и не говори, что не видел!
С этими словами дэв втянулся в лампу, а Башмачник тут же запечатал носик медной пробкой на цепочке. Обувшись и быстро собрав свои вещи, Башмачник подошёл к берегу моря и, размахнувшись, бросил подарочную лампу в волны.
– Вот будет кому-то подарочек лет через тысячу! – произнёс победитель дэва и пошёл дальше – краем цветущей Аравийской саванны, берегом Красного моря, в славный город, имя которого стёрли из нашей памяти пески времён и куда звало его сердце. Он нёс с собой свой инструмент, немного кож, жил и прочего припаса для работы, небольшой кошель, да новую, красивую сказку в подарок невесте, изукрашенную замысловатым узором метафор и описаний, ибо город, куда держал он свой путь, славился своими мастерами-словесниками, а искусные писцы соревновались с ними, искусством каллиграфии украшая сказанное мудрецами. В кошеле его позвякивал о монеты красивый перстень, упавший с пальца дэва. Башмачник не знал языка, на котором была сделана надпись на ободке, иначе обязательно бы согласился с её неведомым автором – «Всё пройдёт».
Всё закончится, как заканчивается моя сказка, о драгоценнейшие мои, и начинается чистая правда…
* * *
Великий дэв Барамал-бей Байбак-ага-бай лежал на дне Красного моря.
Или, правильнее сказать, на дне моря лежала изящно украшенная изысканной чеканкой медная лампа. А в лампе изнывал от вечного голода, злости и обиды дэв, обманутый хитроумным Башмачником. Башмачник этот шёл из города, где изучал своё мастерство, города, оставленного за спиной, из славного города, чьё имя надёжно укрыли барханы, города, который славился своими мастерами-медниками, а мастера-чеканщики упорно оспаривали у них первенство во славе. Шёл он туда, куда вело его сердце. В город, что славился своими мастерами-словесниками, а искусные писцы соревновались с ними, искусством каллиграфии украшая сказанное мудрецами; в город, где ждала его невеста. И, остановившись на отдых в пути, встретился он с этим дэвом, и пожалел его на свою беду и хотел накормить, и едва не был съеден чудовищем, однако смог обмануть могучее, но глупое существо.
И вот дэв томился в медном узилище. Понемногу, потихоньку, перегорали его злоба и голод, сливались воедино, тускнели и растворялись желания. Медленно, очень медленно по меркам короткоживущих людей. Легли в гробницы внуки правнуков Башмачника, когда голод стал не самым главным ощущением дэва. Шли годы и века, пролетали над волнами Красного моря.
А рассказы о Барамал-бее Байбак-ага-бае продолжали ходить среди людей. Быль превращалась в легенды, легенда – в сказание, сказание – в сказку и миф. Сказки забывались, потом привозились из дальних краёв, как будто новые. Мифы уходили и возвращались снова. Люди меняли имена дэва и Башмачника, переделывали их, перевирали, забывали и выдумывали заново. Иногда имена были очень далеки от настоящих, иногда – так похожи, как будто рассказчик на самом деле знал, о чём говорил.
Шли и шли века. Пролетела тысяча лет над волнами Красного моря. Барамал-бей и сам не смог бы сказать – дэв он ещё или уже джинн. Люди стали забывать, что и как он делал. Кто-то говорил, что он крал еду из амбаров и называли повелителем мышей. Кто-то пугал в сказках его именем, называя поедателем слишком толстых детей. Кто-то спорил и говорил, что Байбак-ага-бай  ел детей, но только непослушных.
Пролетела ещё тысяча лет. Люди давно уже знали тайну дэвов и секрет меди. Были даже особые команды охотников на этих чудищ, и самым знаменитым,  самым удачливым был потомок и наследник славы того самого Башмачника. Дэвов осталось на Земле не так уж и много. Зато стали появляться дикие джинны, из забытых или случайно разломанных сосудов – а что такое дикая, безвольная, но могучая сила? Это страшно, даже очень. Это слишком жутко даже для самой пугающей сказки. Менялся климат, менялись течения в морях и в небесах. Аравийская саванна, как и саванна на севере Африки, стали превращаться в пустыни. Песок поглощал города и народы. Море накатывалось на берег и отступало. Тонули маленькие и огромные острова, а новая суша вставала в море и там, где деды ловили пасущуюся на рифах рыбу – внуки пасли на лугах овец.
Пролетело ещё несколько веков. Родился мальчик, которому предстояло стать новым пророком, самым почитаемым на берегах Красного моря, где некогда бродил мудрый, хоть ещё тогда и не старый, Башмачник. Море наступало на песчаный берег, размывая пляж. Лампа с джинном оказывалась всё дальше и дальше от кромки вод. Все желания нового джинна растворились и забылись. Он уже ничего не осознавал, ни о чём не думал, ничего не хотел и ничего, разумеется, не делал. Кто-то назвал бы это «нирваной» и счёл высшим благом и счастьем – да ну их в лампу…
Прошла ещё тысяча лет. Люди на берегах моря строили и разрушали, воевали и любили, сочиняли новые сказки и забывали старые, и сочиняли их заново. Лампа на дне моря почернела, погрузилась в морской песок. Над ней рассекали воду парусники, люди плавали повсюду, даже через океан – но никто так и не нашёл старую лампу, лежавшую в песке не так уж и далеко от берега.
Шли века и века. Менялась береговая линия, менялись народы на берегу. По морям, обгоняя ветер, бегали стальные корабли. Люди ездили на них через океан так, как когда-то из города в город. В лесной, заснеженной стране далеко-далеко на север от мест, где жил когда-то славный Башмачник, мамы рассказывали непослушным детям о Бабае, который заберёт их, если они не будут есть кашу. Люди сочиняли сказки о злом Бармалее, живущем в Африке и забирающем себе непослушных ребятишек. И никто уже не помнил того, о ком на самом деле говорилось в этих сказках. А он, некогда великий дэв Барамал-бей Байбак-ага-бай, потом – джинн Барамал, всё ещё томился в медной лампе на дне Красного моря. Точнее, уже не томился – долгие тысячи лет растворили не только желания, но и всё прочее – мысли, эмоции, чувства, память.… Осталась только накопленная, неизрасходованная сила и что-то ещё, удерживающее её, помимо медного сосуда.
* * *
С одного из железных кораблей, рассекающих волны Красного моря, взлетела металлическая птица. С грозным свистящим гулом и грохотом, с длинным пламенным хвостом прыгнула она в небо. Но вот в её голос вкралась фальшивая нота. Огненное сердце дало сбой, и птица, сбросив в воды моря свой груз, вернулась на свой корабль.
Груз, увесистая металлическая бочка с крылышками сзади, погружался в море. Так было угодно судьбе, чтобы тяжёлая бомба, сброшенная с аварийного самолёта, ткнулась носом в песок как раз над древней медной лампой. Под её весом промялся песок, прогнулись стенки сосуда, но, может, ничего бы и не произошло. Однако что-то не так сработало в бомбе и она, хоть и не должна была – взорвалась.
Тяжкий удар разметал песок, кораллы, перекрученные куски старой меди.… Та сущность, которая была когда-то дэвом, потом – джинном, оказалась на свободе. Она, неощутимая человеческим глазом, расползалась вдоль дна. Она могла подняться вверх, принять любую форму, или жить под водой. Но – не было ни желаний, ни стремлений, ни кого-то рядом, чьи желания могла бы исполнить эта сила. Исчезли оковы меди, и с ними вместе распалось то последнее, что собирало эту силу воедино. Мощь, неизрасходованная, безучастная, тёмная, мрачная уходила в землю. И там, в глубине, собиралась вместе, сгущалась, приобретая доступный человеческому глазу вид и форму, безвольно и бессознательно материализуясь в тяжёлую, тягучую жидкость.
Пройдут годы, и люди найдут под дном моря большое озеро этого вещества. И будут недоумевать – как раньше могли просмотреть ещё одно месторождение нефти? Люди извлекут её, переработают, придадут ей смысл и форму. И станет некогда грозный дэв Барамал-бей Байбак-ага-бай теплом и светом в домах, посудой и мебелью в многочисленных кафе по всему миру, покрытием новых, скоростных дорог и детскими игрушками. И детишки, стискивая в кулачке любимую пластмассовую куклу, будут слушать сказки про страшного Бармалея, не догадываясь, что он – намного ближе, чем они могли бы подумать, и уже совсем-совсем не страшен…

Отредактировано Wild Cat (03-03-2010 16:15:02)