1 сентября 1980 года

Я иду в школу. Первый раз. Больше всего я волнуюсь за маму. Она почему-то переживает — чистый ли у меня костюм? А он не фига не чистый. Я уже умудрился заляпать его каплями мороженого. Но мама не видит — я их спрятал за огромным букетом гладиолусов. Букет почти с меня, первоклассника, ростом.
Мы идем по тротуару, над которым сомкнули свои зеленые своды акации. Бог его знает, откуда они на Севере? Но ведь растут и очень бурно. Еще вчера мы в этих зарослях играли в войнушку. А сегодня я взрослый человек. Мне не до мелочей. Я иду в школу.
Мама меня провожает туда первый и последний раз. Дальше я буду ходить сам.
Потом, спустя много-много лет, я буду с удивлением и страхом смотреть на мальчишек, которые ходят в школу под присмотром бабушек до подросткового возраста. С удивлением, потому что я бы такого не потерпел. Что я маленький, что ли? Со страхом — потому что у них, современных мальчишек в современном городе, нет той воли, которая была у меня. Свобода есть, а воли нет...
В первый же день я обрел закадычных друзей и мы побежали кататься на аттракционах. После уроков, естественно.
Через пару улиц от школы — городской парк культуры и отдыха. Надо пройти мимо автостанции — там кстати, вкуснющие чебуреки продавали, мимо стеллы Ленину, за которой мы потом будем драться — а что? очень удобное место, вдоль старого кладбища — на котором попадаются весьма интересные надгробия — и в парк.
Чертово колесо. Огромное-преогромное! Метров сто высотой! Триста! Пятьсот! Можно до неба достать!
Но небо становилось выше, хотя мы и взлетали в скрипящих кабинках выше парковых сосен. И оттуда разглядывали город.
Маленький провинциальный город, казавшийся нам тогда огромным...

...Есть такая поговорка: «Самые русские из всех русских — это вятские. А из всех вятских самые вятские — это слободские!».
Нормальный такой местечковый национализм. А я с ним согласен! Потому что Россия — это не Москва. Не Питер. Не Хабаровск и не Новосибирск. Россия — это такие маленькие провинциальные городки — Урюпинск, Слободской, Наро-Фоминск, Камышин...
Именно в этих городках живут люди, которые кормят нас, бездельников умственной лени.
В этих городках еще жив Советский Союз и Императорская Россия.
Не верите?

Мы спускаемся с «чертова колеса» и дружной гурьбой идем через старое кладбище на берег Вятки. Мы не боимся могил. Чего их бояться? Мы же днем гуляем! Проходим мимо памятника австро-венгерским военнопленным, умершим в госпиталях Слободского уезда в Первую Мировую. Памятник, построенный еще до революции. Интересно, в какой еще стране, в каком еще городе ставили памятники мертвым врагам во время войны? Но мы, первоклассники, еще этого не знаем. Мы выходим на крутой берег. Слева мост через Вятку. Новый. Только что открылся. Справа трубы пивоваренного завода. Я еще не знаю, что такое пиво. Но странные парусные кораблики на трубах этого завода притягивают взгляд. А за романтичными трубами видна пристань. Где-то там мой батя — капитан-наставник. На его катере под гордым названием «Ковпак» я пройду путь по всей Вятке и Каме. От Кирова до Краснокамска. Однажды, мужики будут пить водку и уснут — а я буду гордо нести вахту за штурвалом аж целых восемь часов. И нисколечко не устану! Правда, усну едва коснувшись койки... Но это будет спустя семь лет. А пока я хвастаюсь одноклассникам батей.
Авторитет мой мгновенно взлетает до небес. Правда, через пять минут снова падает. Потому что я плеваться сквозь зубы не умею. Так и не научусь...
Впрочем, первосентябрьское солнце начинает катиться к вечеру, мы бредем через кладбище обратно. Возле бывшей церкви, а ныне городского архива, странная могила. Небольшой холмик, а вокруг него ажурная металлическая беседка. Таинственная, жуть! Тут же кто-то из нас рассказывает страшную историю, что по ночам в этой беседке сидит мертвая женщина и зовет своего мужа, а тот никак не приходит. Но еще светло, и мы не боимся.
А через двадцать лет я узнаю, что это не страшилка...

Июль 2000 года.

Иду вечером из гостей. Прогуливаюсь перед сном. Вдруг замечаю, что на месте вывески архива — икона. Двери открыты. Я свой любопытный нос немедленно сую в двери. Оказывается — церковь снова открыта. Правда, священника уже нет и сторож собирается закрывать храм. Но милостиво разрешает мне поглядеть на свежепобеленные стены церквушки. Маленькой совсем. Кладбищенской. Как тут архив помещался?
А потом он мне рассказывает о кладбище. Как восстанавливают надгробия — он и приходской священник. Как бесплатно хоронят и отпевают умерших в «Доме малютки» беспризорных детей. Что есть уникальные могилы — судя по надписи на одной некто «Иван» - фамилию трудно разобрать — родился в 1815 году, а скончался в 1937.
Мы идем гулять по зарослям крапивы и лопухов. У большинства могил родственники уже похоронены на Новом кладбище. А внуки и правнуки... Забыли, да...
-Вот здесь похоронены в 1928 году коммунисты-активисты. Кулаки шлепнули. В деревне. А это — танкисты — утонули в танке, когда провалились в пойменное озеро у Вятки.
-А это вот что за склеп? - показываю я на ажурную беседку.
-Был такой купец у нас... - рассказывает мой Вергилий. - Фамилию я тебе сейчас не скажу, запамятовал. Плохая у меня память на фамилии. Так вот... У купца этого жена была. Молодая, красивая. Любил он ее пуще жизни. А она возьми да умри в двадцать семь лет. А кто ж сейчас знает от чего? Умерла, значит. А тогда очень модно было в летаргический сон впадать, агась... Муж, значится, и решил — спит она. И хоронять не давал. Она уж пахнуть начала, а он как обезумел — не дам, мол, хоронить и все тут. На ледник сложил тело в подвал. Еле его уговорили. Так он заказал на заводе вот эту самую беседку. Поставил ее над могилой. И гроб специальный заказал — чтобы изнутри открыть можно было и с окошечком.  А над окошечком колодец сделал, стеклом заделанный. Чтобы она глаза открыла и над собой свет увидела. А беседку ту витражами цветными изукрасил. Чтоб она не испугалась, когда в гробу бы проснулась. А из гроба еще и звонок провел в церковь. И два подземных хода. Один тож в храм, а другой — за ограду на улицу. Да и могилу саму не просто выкопал. А пещерой выстроил аж в полный рост. Вот и приходил он каждый день, в колодец тот смотреть — не ожила ли любовь его? Год ходил, другой ходил, а на третий женился. На старшей дочке кредитора своего. Больно страшна девка была, из-за нее младшие замуж выйти не могли. Не положено тогда было вперед старших скакать, агась...

3 сентября 1980 года

А нафига домой идти? Уроки-то я еще пару лет назад сделал.
В тот день было только чтение. Мои соседи отчаянно проходили «Азбуку» и дошли до буквы «Б».
А я на задней парте наслаждался книгой.
Какой?
«Очерки истории КПСС»
И не надо громко смеяться! Соседей разбудите...
Читать меня научил старший брат, когда мне было пять лет. Учил он меня подзатыльниками, сквозь сопли и слезы — мне так хотелось в солдатиков поиграть! - а он тут со скучной книгой «Утро Московии». А ничего, научил! И я подсел на книги...
А мама у меня тогда работала вторым секретарем горкома партии. Коммунистической, естественно. Других тогда и не было. А горком тогда находился в старом купеческом особняке. В конце восьмидесятых они переедут в железобетонную коробку нового «Дома Советов», но это будет потом, потом...
А пока мама сидит в кабинете, в котором, по совместительству, еще и партийная библиотека. О, этот запах старых книг! О сколько я оттуда перетаскал вас домой!! С возвратом, к сожалению...
Одна из первых моих книг была - «Библия для верующих и не верующих». Емельян Ярославский добился прямо противоположного результата. Именно тогда, в шестилетнем возрасте я задумался о том, что Бог все таки есть. Иначе смысла нет так ругать того, кого нет.
А потом я взялся за «Очерки».
Удивленная мама спросила меня, когда я записывал книжку в ее карточку — своей-то еще не было:
-Это-то тебе зачем?
-А это же как сказки, только интереснее!
А потом я бежал домой, прижав книгу к груди, и от нее пахло книжной пылью революции и Гражданской войны.
Я зачем-то плакал, когда читал о Ленине и Фанни Каплан.
А потом я повзрослел и стал читать взрослую литературу.»Детей Капитана Гранта», «Записки о Шерлоке Холмсе», «Батыя», «Трех мушкетеров»...
Правда, меня записали только в две библиотеки. Городскую детскую — где из всего достойного были только книжки Волкова да «Детская энциклопедия» - и в библиотеку меховой фабрики «Белка». Там было интереснее. Там были «Хранители» Толкиена. О том, что «Властелин Колец» - это три книги, я узнал только в девяносто первом году. А до этого десять лет изумлялся — почему же такая книга и обрывается так непонятно?
В городскую взрослую меня запишут только в четырнадцать. Я с разочарованием обнаружу, что ничего нового там нет...
Сегодня из всех этих библиотек осталась одна. И в ту ходят только пенсионеры...
Детская библиотека находилась в том же здании, что и один из кинотеатров. «Космос» он назывался. Тогда в нем было аж два зала. Большой и малый. В малом стоял рояль. В большом «казали» шикарные фильмы. Чтобы попасть на американский фильм «Каскадеры», мы с батей порстояли часа три в очереди. А однажды я совершенно дурацким образом попал на фильм «Битва за Рим», где в десятилетнем возрасте впервые увидел обнаженную женскую грудь. Чем, впрочем, тогда нисколько не впечатлился. Зато впечатлился мой батя, который тоже сходил на этот фильм вместе с мамой. И я никак не мог понять — чего батя возмущается бестолковостью киновахтерш, отрывавших корешки билетов?
До революции в этом здании были торговые ряды. Потом была та самая детская библиотека и кинотеатр.
Сейчас опять торговые ряды.
Библиотека же меховой фабрики была в другой стороне — за тем самым городским парком. С дороги ее видно не было. Она вся заросла кустами и деревьями. А в этих кустах прятался памятник Максиму Горькому. Впрочем, он и сейчас там прячется. Сидит такой на стуле и думу думает, уткнувшись нижегородским подбородком в мощную мозолистую руку. Был у меня веселый собак по имени Филя. Он меня сопровождал везде. Однажды даже в школу на урок пробрался. Нина Ивановна хотела его выгнать, но Филя заскулил и сел, поджав передние лапы. Нина Ивановна его пожалела и оставила.
И вот иду я в библиотеку, свернул в дремучие кусты, а Филя увидел Горького и сначала обомлел. А потом на него залаял. Долго лаял. Целый час. Пока я в библиотеке торчал. На обратном пути я Филе долго объяснял, что Горький это писатель и памятник. На него лаять глупо и бесполезно. Филя внимательно слушал, но на фамилию «Горький» всегда сердито ворчал потом.
И этой библиотеки больше нет. И Фили давно уже нет. Остались только я да памятник.
А за книги-то мне как влетало!
Я ж читал всегда, везде и всюду. До уроков, на уроках и вместо уроков. Ну, согласитесь же - «Граф Монте-Кристо» куда интереснее таблицы умножения!
Мама так не считала. Поэтому, если находила у меня «левую» литературу — прятала от меня ее. В шкафы. Бельевые.
Мама не знала, что все ее пряталки я наизусть знал. Однажды она запихала на самую верхнюю полку. Я дождался, когда родители уснут, велел младшему брату караулить, а сам взял стремянку и сползал за книгами. Младший, пока караулил, уснул на боевом посту. Пришлось еще и его тащить в кровать. Потом я читал под одеялом. Фонарик был сделан из квадратной батарейки, лампочки и изоленты.
Утром в школу я проспал. Потому что от «Мальчика со Шпагой» оторваться было нереально...
Борьба книг и мамы продолжалась долго и безрезультатно. Книги победили. Я стал писателем...

Продолжение следует!