Добро пожаловать на литературный форум "В вихре времен"!

Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Для начинающих писателей, желающих показать свое произведение критикам и рецензентам, открыт раздел "Конкурс соискателей".
Если Вы хотите стать автором, а не только читателем, обязательно ознакомьтесь с Правилами.
Это поможет вам лучше понять происходящее на форуме и позволит не попадать на первых порах в неловкие ситуации.

В ВИХРЕ ВРЕМЕН

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Архив Конкурса соискателей » Прыжок леопарда


Прыжок леопарда

Сообщений 1 страница 10 из 110

1

«Рысиче йа а че сиры»
                                                                Надпись на пластинке из стеатита,
                                                                             (3─4,5 тыс лет до н.э.)
   

от автора

Излишне, думаю, напоминать, что все персонажи, живущие в этой книге, вымышлены. Их сходство с реально существующими людьми — дело случая. В первую очередь, это касается Вальки Ковшикова. Такого повара не было, нет и не надо.

Глава 1

Атомная подводная лодка медленно поднималась из глубины. Чуткие щупальца сонара осторожно процеживали поверхность, заполняя динамик привычными звуками: посвистами касаток, скрежетом мойвеных стай и приглушенным стуком далекого норвежского берега.
— Тихо? — почему-то шепотом осведомился командир.
— Тихо, — так же шепотом отозвался акустик.
— Стабилизация сто метров…. Поехали!
Из приоткрывшегося контейнера, к далекому солнышку, радостно рванулся пластиковый шарик, цвета бутылочного стекла, увлекая за собой тонкий стекловолокнистый кабель. Приснувшая на зябкой волне гагара с шумом рванулась в сторону от невесть откуда появившегося странного предмета. Через долю секунды сработала система самоуничтожения. Радиобуй лопнул гулким пузырем, а лишенный плавучести кабель бережно втянулся на глубину.
Очередной сеанс связи прошел удачно. Любой командир БЧ-4, «отбарабанивший» свое с траверза Нордкапа, где все радиоволны сходят с ума, испытывает законное чувство гордости. Надежная все-таки штука — «Акула-2ДП»! Вслед за сигналом подтверждения, из радиоприемного устройства «Каштан», как карта из рукава шулера, с треском вылетела серая лента с прожженной посредине, черной, неровной линией. Ее тот час же подхватил шифровальщик и скрылся в своей «конуре».
— И слова доброго не сказал, паскудник, — лениво обиделся «бычок». — Ну, что ж! Примерно с таким настроением и мы подпишем этому грубияну акт на списание этилового спирта.
Никто из них пока не догадывался, что лодке приказано поменять курс, что окончание «автономки» откладывается на неопределенный срок.

Такая же серая лента «всплыла на поверхность» и в Главном штабе Северного флота. Ровно через двенадцать секунд, что гораздо быстрей норматива, информация легла на стол командующего в виде уже расшифрованной депеши. Тот, не читая, пододвинул ее ближе к своему собеседнику и даже прихлопнул ладонью,  как бы подчеркивая  весомость последних слов:
— Я все понимаю, Виктор Игнатьевич! Да, ваша просьба равносильна приказу. Звонок из Москвы был. Не станем также принимать во внимание ряд объективных причин: износ механизмов, усталость людей, и прочее, прочее, прочее. — Это старые песни. Я вынужден их исполнять в силу своей службы. Но мы люди военные, и правильно понимаем значение слова НАДО. И все-таки… скажите мне просто, как человек — человеку: не слишком ли это… как бы помягче сказать… несоизмеримо? Нейтрализация атомным подводным крейсером какого-то долбанного СРТ?! Неужели у вас в Конторе нет никаких других вариантов?
Высокий гость удовлетворенно кивнул, и в очередной раз закурил без разрешения.
— Варианты, адмирал, — удел математиков. А мы — практики с творческим складом ума. Скажу даже больше. Открою вам небольшую тайну. Речь идет не о каком-то, как вы изволили, выразиться, «долбанном СРТ». Речь идет о вполне конкретном человеке. О человеке, который должен быть под нашим полным контролем прежде, чем сможет оказаться на берегу. И нет у меня на сегодняшний день задачи важнее.
— Тоже мне, Штирлиц! — мысленно усмехнулся хозяин просторного кабинета, — С начала визита ни разу не удосужился назвать меня по имени—отчеству. Забыл, наверное. Интересно, как же он дальше будет выкручиваться? А вслух произнес:
— Он так опасен?
— Опасен? — как эхо повторил человек в штатском, — несомненно, опасен. Плюс ко всему, он столь же непредсказуем. Информация, адмирал, не для широкой огласки. Я посвящаю вас в суть вопроса исключительно для того, чтобы  вы тоже прониклись важностью предстоящей работы...
Виктор Игнатьевич помедлил,  испытывающе посмотрел в глаза визави.
— Представьте себе человека, который знает принцип действия «летающей тарелки», три способа лечения рака.… И вообще… много чего знает. Подозреваю, что все. Представили?
— Представил.  Очень маленький рост, очень большие глаза, лысый череп, никогда не знавший растительности, телепат... Ну, что там еще? «Истина где-то рядом»?
— Вот уж нет, товарищ командующий! Это не инопланетянин. И даже не посланник из будущего. Уникум, о котором я говорю, рожден самой обычной, земной женщиной. Если верить анкетам и метрикам, — от самого что ни на есть усредненного советского гражданина. Чуть ли ни алкоголика…. Это пеласг, лукумон, рысич. Если еще точнее, — «Последний Хранитель Сокровенного Звездного Знания».  — Кажется, так он когда-то письменно сформулировал свою данность на этой Земле. Нет-нет! Не задавайте вопросов! Я сам до конца не знаю смысла этих понятий, и что они означают: Звание, титул, национальность? Тем не менее, я в это верю! Если отбросить все сверхъестественное, наш подопечный смог бы достичь вершин в каждой из сфер человеческой деятельности. Но! Но вынужден скрывать от окружающих свой нечеловеческий интеллект.
— Он в чем-то нарушил закон?
— Обошлось, слава Богу, без уголовщины. Но сам факт его бытия  — это полное отрицание всех существующих в мире законов, в том числе, и физических. Как следствие, план утвержден, и сбоев быть не должно. В противном случае, как ни цинично это звучит, лично я б предпочел, чтобы этот самый «хранитель» был похоронен на дне Норвежского моря. Пусть даже вместе с тем самым «долбанным СРТ», и его ни в чем не повинным, экипажем. Да, товарищ командующий! Есть у меня полномочия отдавать и такие приказы. Но что-то заставляет уйти от столь радикальных мер. Что-то, или кто-то...
Чокнулся, — чуть было не сказал адмирал, — точно чокнулся! Меньше всего он был готов к разговору на столь непонятную тему, и совершенно не представлял, как вести себя дальше.
— Можно вопрос? — произнес он после некоторых размышлений. — Если не положено, можете не отвечать...
— Почему же? — улыбнулся человек в штатском. Он, видимо, хорошо представлял, что творится в смятенной душе адмирала. — Вам, — и еще раз подчеркнул, — ВАМ, постараюсь ответить.
— Вы сами... встречали его когда-нибудь, так сказать, лично?
— Мы не просто встречались. Мы долгое время сотрудничали. Наши дороги пересеклись на одном из советских торговых судов. Он был тогда всего лишь молодым практикантом. Как это часто бывает, подрабатывал матросом—уборщиком, а  я...
Наша «фирма» предпочла морской способ доставки людей для выполнения одной деликатной работы за рубежом. Честно признаюсь, он нас тогда очень, и очень выручил. А мне, лично, вылечил радикулит. Нет, я не шучу, ─ похоже, навсегда вылечил… тьфу, тьфу, тьфу…
Московский гость трижды постучал по столу костяшками пальцев, и для чего-то добавил:
— Его, кстати, зовут Антон.
— А как вылечил? — в скучных глазах командующего наконец-то прорезался интерес.
Виктор Игнатьевич достал очередную сигарету, с удовольствием прикурил ее от фирменной зажигалки «Зиппо», откинулся на спинку мягкого кресла, и взял в руки пепельницу, выполненную в виде диковинной рыбы, раскрывшей огромную зубастую пасть.
— Насколько я понимаю, адмирал, — начал он после некоторой паузы, необходимей для выполнения всех вышеуказанных манипуляций, — симптомы этой поганой болезни, вам хорошо известны. Так вот, приступ был самым жестоким. Уж поверьте, их много бывало за прожитые годы. Я лежал пластом в корабельной каюте, как говорится, в полной прострации. Тело мое, даже в бессознательном состоянии, никак не могло избрать для себя того положения, при котором боль не так ощутима. Его попросту не было. По малой нужде, как ни прискорбно в этом признаться, «ходить» приходилось в раковину умывальника. И то, ценою долгих страданий. Умывальник, кстати, был в полуметре от койки.
Похожий на воробья, судовой эскулап, по фамилии Воробьев, едва успевал пожимать плечами. Его «гремучие» мази, уколы риоперина, мешочки с горячей солью и прочее колдовство, не только не действовали, ─ мне, наоборот, становилось все хуже и хуже. Старший группы уже поставил вопрос о моей эвакуации самолетом из ближайшего порта, чем сильно озадачил Москву.
По «судовой роли», — официально заверенным спискам нашего экипажа, — я числился мотористом – газоэлектросварщиком. Так что уборка моей каюты не входила в обязанности матроса-уборщика. Но, учитывая мое беспомощное состояние, его прислал капитан. Как положено, ─ с пылесосом, ведром и тряпкой.
— Ваша каюта буквально кричит от боли, — заявил он прямо с порога. —  А я знаю одно очень старинное, народное средство. Такое, что через десять минут будете прыгать. Если хотите, можно попробовать.
Я вышел из коматозного состояния только лишь для того, чтобы взглянуть на эдакого нахала. С виду — обычный парень. Как у нас говорят, «без особых примет». С такими внешними данными без проблем допускают к экзаменам в разведшколу. Ну, может быть, лоб чуточку высоковат, да глаза слишком умны.
— Ну что ж, попытайся, — сказал я без всякой надежды в голосе, —  глядишь, у тебя и получится...
— В чем я, лично, сомневаюсь! — закончил он за меня и весело рассмеялся.
Без особых усилий он поднял меня, как ребенка, и бережно поставил на ноги в самом центре каюты, где, как он пояснил, «проходит силовой кабель электропитания грузовых механизмов». Потом опоясал куском медного провода, «в качестве заземления» и отступил к двери. Я стоял напротив иллюминатора, и не мог проследить за его дальнейшими действиями. Помню, что, не смотря на сильнейшую боль, чуть было не хрюкнул от смеха, представив себе, как это делалось «в старину». — Мужиков в армяках с самодельной динамо-машиной, их медные кушаки…. НО ВДРУГ!!! ─ Вы только вообразите мое состояние: ─ Но вдруг я почувствовал, как теплые сухие ладони, минуя мою черепную коробку, мягко легли на оба полушария мозга! Мне тогда показалось, что я начинаю сходить от боли с ума.
— Успокойтесь! — сказал этот монстр тихо и буднично. — Ничего страшного не произошло! Я избавил вас от сутулости, ─ одной из причин этой болезни. А сейчас аккуратно «обойду» мозжечок и вплотную займусь остальными болячками. Для начала уберем соляные наросты у основания черепа…. Слышите, как они осыпаются?
Я все отчетливо слышал. Слышал, как чуждые руки хозяйничают в недрах моего тела. Это намного круче, чем стоять под бандитским ножом. Потрясение было столь велико, что все остальные страдания отошли на второй план.
Это ж надо! — сказал я себе самому, — сопливый мальчишка играючи проникает в тренированный мозг разведчика! А есть ли гарантия, что он не прочтет там то, что тщательно скрыто даже от себя самого?! В любом случае, — это опасность!
Он был наивен. Очень наивен. И еще не постиг главный закон жизни. — Нельзя в этом мире делать добро, не нажив по пути сотню—другую лютых врагов. Но ему было только  лишь девятнадцать...
— Сейчас будет очень больно! — заранее предупредил мой «народный целитель». — Я буду освобождать ущемленный нерв!
И действительно, боль вспыхнула в голове огненным шаром, но уже через миг лопнула, как радужный, мыльный пузырь.
— Вот и все! — констатировал Антон не без гордости. — Эта операция называется просто. ─ «Разрез». Но я, ни разу не слышал, чтобы кто-либо после нее произнес слово «радикулит».
— Спасибо тебе, парень! Как ты все это делаешь? — психологически контратаковал я.
Он заметно смутился, пробормотал под нос что-то нечленораздельное, типа «на вахту пора», и вышел вон, позабыв и ведро, и тряпку, и пылесос…. Вот вкратце и все! — Виктор Игнатьевич ввинтил в пепельницу окурок, дотлевший до самого фильтра, и глянул в глаза собеседника. — Впечатляет?
— Не то слово! Вот бы задействовать этого… экстрасенса еще на один сеанс!
— А что, товарищ командующий? Это мысль! В случае успеха протекцию гарантирую. А что для этого надо? ─ Правильно: дис─цип─ли─на.  А именно, — точность, слаженность, пунктуальность, и полнее отсутствие всяческой отсебятины. Как говорил товарищ Андропов, «Дурак — это полбеды! Беда, — коль дурак дружит с инициативой!»
«В чем — в чем, а в отсутствии инициативы тебе не откажешь!» — мысленно отпарировал адмирал, и малость повеселел. Он заметил, как «рыцарь плаща и кинжала» целым рядом направленных телодвижений, давал понять, что уже собирается уходить.
— Если вопросов нет, будем прощаться! — вслух подтвердил он свои намерения. — С головой окунаюсь в рутину, которую на языке рапортов принято называть «дополнительным обеспечением запасных вариантов». Вам также рекомендую все прочие дела оставить на потом. А на досуге, если на таковой останется время, вот! Ознакомьтесь!
На стол легла тонкая стопка соединенных скрепкой листов, которую с самого начала беседы старый разведчик так и не выпустил из рук. Как ружье, что в конце первого акта не может не выстрелить.
— Эти бумаги изъяты при тщательном обыске одной из московских квартир, — пояснил он уже на ходу, предвосхищая запоздалые вопросы командующего. — Там наш объект останавливался, приезжая в столицу. Это, разумеется, копии. И, к сожалению, только лишь то, что удалось восстановить нашим специалистам. Судя по содержанию, этот Антон сам еще до конца не постиг всех возможностей своего феномена. Но сколь далеко он шагнул сейчас? ─ Об этом можно только догадываться.
— Дурдом какой-то! — думал адмирал, сопровождая посетителя до дверей. Перестройка, ускорение, гласность! Теперь вот, пеласги, хранители, экстрасенсы, ведьмаки, колдуны... Пропадает страна!
Он проводил неприятного гостя до порога приемной. Сдал, как положено,  с рук на руки сопровождавшим того серым личностям, облегченно козырнул на прощание. Попутно успел удивиться предрасположенности человека к мимикрии: Можно, оказывается, быть незаметным, почти невидимым, если даже со всех сторон, ты окружен флотскими офицерами в парадной форме, выдержанной, как известно, в черных и желтых тонах.
— Под паласом они сидели, что ли? — вслух удивился командующий, когда гости вышли на улицу.
Вернувшись в свой кабинет, долго сидел за рабочим столом, обхватив руками седую голову.
— Черт бы побрал этих гэбэшников! — выпалил он в сердцах. — Это же надо! Беседовали не более часа, а устал, как будто вагон кирпичей разгрузил! И, главное, не поймешь, то ли Ваньку валяет, то ли,  в самом деле, что-то серьезное...
Перевалив все, что связано с этими мутными делами на широкие плечи начальника особого отдела, дополнительно подтвердив его полномочия, командующий, наконец, остался один. Рука сама потянулась к рукописи, оставленной гостем на краешке рабочего стола. Через мгновение он скользил внимательным взглядом по волнам легкого, убегающего почерка.

+7

2

Очень недурственно!

0

3

Я каждую главу по нескольку раз переписывал. Этой книге более 10 лет. До 2008 года на нее имело исключительные права издательство "Омега". Так что время было

0

4

Кто-нибудь подскажет, как загрузить вторую главу?

0

5

Так же как и сообщения. Копировать-вставить-отправить.

0

6

подкова написал(а):

стекловолокнистый

???

0

7

подкова написал(а):

Кто-нибудь подскажет, как загрузить вторую главу?

Только новым постом - в старый не загрузите, ЕМНИП, больше 60 килобайт..

0

8

Глава 2

Когда я появился на свет, дед посадил у реки в конце огорода веточку ивы. Посадил сразу после полуночи, при красном свете железнодорожного фонаря, «позыченного» для такого случая у знакомого путевого обходчика. Он знал, когда я приду в этот мир, и ждал, боясь не дождаться. Двенадцать мучительных лет таскать в голове осколки снаряда, чуть не похоронившего его под Сталинградом, — это очень и очень много. Даже для него, для  Хранителя. А на Земле свирепствовал месяц белояр, розоватой пеной клубился абрикосовый цвет, шел 746З-й год от Сотворения Мира. Почти сразу же пошел дождь, то, чуть утихая, то, вновь переходя в ливень. Молнии вспыхивали так часто, что напоминали рвущееся из-за туч солнце. В их свете воздушные пузырьки солдатскими касками плавали в необъятных лужах, а речка грозилась выйти из берегов.
Когда под порывами ветра упала старая яблоня, дед надел дождевик, и выкопал из-под оголившихся корней бочонок дубовой клепки. Унес в дом. Там изрядно хлебнул зеленой, дурманящей жидкости, выскочил на крыльцо и кричал, грозя кулаками сумасшедшему небу:
Живы еще чады Владыки Земного Мира,
Великого Властителя Велеса,
За Веру, за  мощь за Его, радеющие,
Не позабывшие имя Его!
У ветра спросят:
Что вы есть? — Рысичи!
Что ваша слава? — В кудрях шелом!
Что ваша воля? — Радость в бою!
Что в вашем сердце? — Имя Его!
Я родился в стране вулканов, где в ежесекундной вековой борьбе изнемогают все четыре стихии, терзая  мою неокрепшую психику приступами необъяснимой болезни. ─ Ни с того ни с сего, чаще всего пасмурным днем, в голове раздавался повышающийся до визга звон. Легкие переполнялись кислородом настолько, что невозможно становилось дышать. И я не дышал, а только вибрировал  телом в такт этому звону. Откуда-то, из черной холодной бездны, нарастал огромный огненный шар. Накатывался, как возмездие, застилая собой горизонт, потом, — подминая все сущее. Я сжимался в маленький, пораженный ужасом дрожащий комочек боли. Крик застревал в горле. Пот и слезы текли по лицу. И я припадал к тому, кто успевал подхватить меня на руки. Да так, что не оторвать…
Такие приступы случались все чаще и чаще. Врачи дружно разводили руками, выслушивая рассказы взрослых о внешних симптомах болезни. Меня же никто ни о чем не расспрашивал. Да я ничего и не сумел бы объяснить. Весь этот ужас существовал тогда где-то за гранью моего понимания. Потом нашелся гениальный эскулап, справедливо посчитавший, что никто ничего не потеряет, если он посоветует непонятному больному просто поменять климат. Вот тогда, наконец, родители и вняли неоднократным увещеваниям деда. Дети, мол, воспримут грехи и слабости наши, и «щадя их, держи в отдалении».
Это было незабываемое путешествие! Через всю страну я был препровожден в маленький южный городок, и в определенные звездами сроки, ступил на порог дома, которому суждено было стать отчим.
Первое же лето буквально ошеломило жарой. Весь этот зеленый мир существовал под знаком всепроницающего солнца и света в моей душе. Приступы прекратились. Я бегал в трусах, босиком по мягкой прохладной пыли. Вот только сильно страдал от ожогов. Но вечером возвращался с дежурства дед, и снимал боль. Кажется, я полюбил его еще до того, как впервые увидел. И он отвечал тем же, но обращался со мной, как с взрослым, как равным себе. А еще, потихоньку, исподволь, учил  понимать СУТЬ.
— Тошка! — говаривал дед, когда мы сидели вдвоем в зарослях виноградника, и пили холодный компот. — А ну-ка представь, что ты — бабочка.
Я закрывал глаза и старательно прислушивался к внутренним ощущениям. Все мысли улетучивались. Оставались лишь плещущее через край, ни с чем несравнимое счастье полета и железная сила инстинкта, влекущая в этот полет.
Не представляю, как все это выглядело со стороны, но, возвращая меня в реальность, дед оставался доволен.
— Когда-то, — пускался он в поучительные размышления, — все люди, сызмальства, учились подражать животным, птицам, растениям...
— Зачем?
— Чтобы лучше их понимать, чтобы легче было охотиться, различать лечебные травы...
— А людям? — перебивал я. — Людям тоже подражали?
— Только воинам чуждого, враждебного племени. Потому и, и брали в полон. Даже если не было толмача, понимавшего новый язык. А как иначе составишь представление о целом народе? На что способны? В чем слабость? В чем сила? Как воины на сечу идут? Не дрогнут ли? Если да, то в какой момент? Есть ли уязвимые места в тактике, индивидуальной подготовке?..
— И мы всех их потом побеждали? — заряжался я воинской гордостью.
— Мы до сих пор не поняты, а значит, непобедимы! Потомки великого племени утратили Звездные Знания, но до сих пор славятся «непредсказуемой русской душой». Мы — Иваны, не помнящие родства, зовущие «мамой» сиротскую корку хлеба. Нация с усеченным, тысячи раз переписанным прошлым. Но даже в таком, исковерканном  виде, это прошлое подавляет. Заставляет бояться и ненавидеть. Наша Троица – пот, кровь, да неволя. Наши святцы  - история войн на своей территории. Одни нас хотели покорить, чтобы понять, другие, — понять, чтобы покорить. Дальше всех пошли самураи:  стали копировать у себя мелочи нашего быта. Отсюда у них внешний вид боевого искусства: стиль богомола, стиль обезьяны, стиль змеи... Вид, но не суть. Они не смогли оторваться от всего привычного, приземленного. А потому, до сих пор далеки от звезд.
— А мы близки?
— А мы близки. Скоро и ты научишься заряжаться энергией Космоса, овладеешь секретами времени, сможешь им управлять только силой своего разума.
— Скоро — это когда?
— Скоро — это осенью.
— У-у-у!
Кажется, я был способным учеником. Иногда, от нечего делать, я пристраивался «в кильватер» человеку, к которому испытывал интуитивную антипатию. Старательно копировал жесты походку, потом проникал в его внутренний мир: читал скучные, взрослые слова, срисовывал образы и картины, постепенно вживался в них. И вдруг, представлял, что спотыкаюсь и вот-вот упаду...
Когда «объект», матюгаясь, поднимался на ноги, восторгу моему не было предела.
Как-то за этим занятием меня и застукал дед. Тогда я впервые узнал, что такое «березовая каша». Очень неприятная штука. Даже, если заблокировать боль.
Впрочем, дед, или, как его еще называли, — Степан Александрович, — и сам был хорош. Он никогда не выписывал газет. А между тем, ежедневно появлявшийся в три часа пополудни хромой почтальон, исправно закладывал в наш деревянный почтовый ящик «Правду», «Гудок» и «Сельскую жизнь». То ли потому, что воевали на одном фронте, то ли опять виновато дедово «колдовство»?
Ознакомившись с прессой, он разносил ее ближним соседям, по принадлежности, привычно ругая почтовое ведомство, которое «вечно все путает». Я ему этим глаза не колол. Ведь взрослым не делают замечаний. Дед очень любил читать, но не мог позволить себе что-нибудь выписать. Он тащил нас с бабушкой на свою мизерную пенсию. А она почему-то не получала совсем ничего…

Осень! Я ждал ее пуще Нового Года! И вот, наступил этот день. Дед привел под уздцы лошадь, запряженную бричкой. Лошадь была рыжей и очень смирной, с белой звездой во лбу. Звали ее Лыской, и мы друг другу очень понравились.
Бабушка Лена собрала нас, как на Северный Полюс. Столько пирожков напекла, что, кажется,  за месяц не съесть! Сумка, да еще и целый мешок!
Выехали на рассвете, пока не так жарко. Дед держался за вожжи, а я клевал носом, потому, что первый раз в жизни проснулся за час до рассвета...
Когда под колесами громко захлопали настилы деревянного моста, солнце стояло уже высоко. Мост был длинный, с высокими перилами, и заботливо отряженной пешеходной дорожкой. На другой стороне реки начинался хутор. За хутором приютился погост. К нему дед и правил.
Около старенькой деревянной часовни остановились. Дед сноровисто распряг Лыску, и, стреножив, пустил пастись. Минуту—другую он постоял, выбирая нужное направление, и решительно шагнул через беззубый заборчик. Я тащил тяжелую сумку с припасами и еле поспевал за ним, уверенно лавировавшим между бессистемно разбросанными частоколами оградок. Даже могильные кресты в изумлении разводили руками.
У расползшегося, придавленного временем холмика, дед присел на траву. Он долго смотрел в никуда, шевеля беззвучно губами. Когда я подоспел, он взял у меня тяжелую сумку, расстелил под крестом рушник, и выложил на него первую попавшуюся закуску. Налил «мензурку», и опростал. А мне есть не хотелось. До сих пор, спустя много лет, и крошки не могу проглотить на кладбище. Наверное, еще не пора.
Вот и тогда я только глазел во все стороны. Здесь всюду кипела жизнь. Из полого железного креста припадали к земле дикие пчелы. Им тоже, наверное, нравились пирожки со сладким повидлом. На акации у часовни хрипло горланило воронье. Где-то на той стороне дурными голосами орали козы...
Дед «приложился» еще пару раз, и тихо запел какую-то грустную, тягучую песню, исполненную еле сдерживаемой внутренней мощи. А я опрокинулся на спину, пропускал сквозь себя слова, и рисовал на глубоком голубом небе причудливые образы, навеваемые мелодией. Песня еще звучала, когда налетевший откуда-то ветер поднял, закружил над моими глазами успевшую нападать листву. Потом, как это обычно бывает на юге, изо всех небесных закутков высыпали тучи.
— Это не ты песнею своею дождь накликаешь? — спросил я, когда «акын» сделал короткую паузу, чтобы наполнить очередную «мензурку».
— Это он, — показал дед кивком головы. — Говорит, что будет с нами, пока не вернемся домой. — И снова кивнул в сторону креста.
Я в недоумении огляделся:
— Ты не пугай. И так страшно. Он это кто?
— Мой дед. Ты представляешь? У меня когда-то тоже был дед.
— Разве он до сих пор не умер?
— Как не умер? Умер. Ста семнадцати лет от роду. В день, когда получил «похоронку» на меня. Что же его заставило больше поверить бумажке, чем сердцу?
— Значит, тебя,… чуть ли не похоронили?
— Видишь дырку? — спросил дед, указывая на углубление над переносицей. Оно было затянуто шелушащейся красной кожей. — Так вот: там, внутри, три осколка. Доля миллиметра в сторону любому из них — и смерть. Понял? Там стреляло все: небо, земля, деревья… и даже вода.
— Ты мог бы замедлить время, чтобы уйти...
— Куда, глупыш? — дед ласково потрепал меня по стриженой голове. — Замедлить время — то же самое, что выдать себя. Посеять панику, вызвать ненужные слухи и, в конце концов, оказаться на допросе у «особистов». А там разговор короткий. В лучшем случае — лесоповал.
— Зачем же тогда ты лез в самое пекло?
— А как же?  И ты бы полез. Мы — рысичи, значит, — воины! Порядочность, честь, чувство долга, — для каждого воина эти понятия святы! К тому же, у меня есть такая способность... Восстанавливаться, насколько это возможно. И выживать. Даже после такого ранения.  Весь персонал эвакогоспиталя считал, что оно смертельно…

Вечерами все сильней холодало. Постепенно горные кряжи заполнили горизонт. Дорога все круче стремилась наверх изнурительным тягуном. За два с половиной дня мы успели посетить еще пару могил. Ночевали в открытом поле, пропитались дымом костра. Вприкуску со свежим воздухом все казалось замечательно вкусным. Потому и домашняя снедь решительно улетучилась. Разве что дедов бочонок булькал еще достаточно басовито.
В сельмагах, встречавшихся на пути, мы теперь покупали хлеб. Все остальное – рыбу,  зайцев и «заблудившихся» кур - добывал дед. На ночь он хитро запутывал озерные камыши с выходом в сторону мелководья. А утром мы вместе хватали руками жирных, неповоротливых  карпов и небрежно выбрасывали на берег. Излишки улова я убирал в мешок из толстого джута. Дед перекладывал рыбу свежей крапивой, чтобы она подольше не «засыпала». С зайцами было похуже. Не бегают они по ночам. Только один попался в силок из  капроновых нитей.
Итак, мы доехали, нисколько не похудев. Лыску поставили на подворье у бабушки Оли, — дальней родственницы по трудноуловимой линии. Гости в горной глуши — нечаянная радость. Поэтому разговор затянулся. Невыносимо скучный разговор двух взрослых людей о погоде, о видах на урожай, повседневном житье—бытье…
Я выскользнул за открытую дверь. Огненная черепаха солнца устало клонилась к рваному горизонту. Где-то внизу шумела река. Шум этот кашлем отдавался в ущелье, небрежно раскроившем горный хребет. По левой, отвесной его стороне кое-где чудом повырастали огромнейшие деревья. Они, как за жизнь, цеплялись за щели и трещины щупальцами обнаженных корней. И так от подножия — до самой вершины. Чуть выше, под самыми облаками, парили орлы.
Правый берег реки казался почти пологим. Над ним поработали люди. Примерно по центру горы была вырублена рукотворная ниша. По этому «тоннелю в разрезе» деловито сновал  паровоз «кукушка». Он тащил за собой несколько игрушечных вагончиков. Кавалькада время от времени скрывалась в брызгах, летящих через нее водопадов.
Вскоре меня кликнули «вечерять». Посидев за гостеприимным столом соответствующее правилам приличия время, и отдав должное кулинарным изыскам хозяйки, мы стали собираться в дорогу. Оделись, как можно теплей. Захватили с собой удочки и прочие ингредиенты, необходимые для ухи. Дед, между делом, раздобыл где-то в сарае алюминиевую фляжку солдатского образца. Наполнил ее жидкостью из бочонка.
Мягкая вечерняя прохлада, сопровождавшая нас до ущелья, огрызнулась откровенным холодом. Шпалы узкоколейки были проложены очень неровно. Быстрого, размеренного шага не получалось. У меня сбивалась «дыхалка».  А идти по обочине дед не рискнул. Мало ли что? В горах не бывает сумерек, сразу же — ночь.
— Ты будешь приходить в эти места уже без меня, — сказал он, остановившись, чтобы я перевел дух. — Так что запоминай главные ориентиры. Даже если пойдешь по другой стороне, они пригодятся. Учись все, всегда, с первого раза запомнить.
— И тогда я стану последним Хранителем?
— Если станешь.
— А почему «последним»? Интересно, кому же последний сможет передать что-нибудь, если он распоследний последний?
Вопрос, по моим понятиям, получился довольно каверзным. Хоть я задал его просто так, чтоб немного потянуть время, и еще хоть чуток отдохнуть.
— Ты оставишь все, что мы сохранили, людям.
— Как оставлю? Возьму и отдам?
— Время покажет как. Но это будет не скоро, в канун Утра Сварога.
— А это когда?
— Давай посчитаем. — Дед ненадолго задумался. — Если отбросить сегодняшний день, то ровно через двести сорок семь лет по земному календарю. Это же надо!
Мне показалось, он сам удивился тому, что сказал.
— А утро? Когда же наступит утро? — в азарте расспрашивал я.
— Это, Антон, зависит только от двух человек. — От меня и тебя! Если хочешь точнее, — запомни! — 20 декабря, а год — 2012-й.
— Это сколько ж  мне будет?
— Сколько б ни было — все твои!
— А если со мной вдруг что-то случится? Знания не исчезнут? — Осознав, что такое, возможно, я съежился, и застыл, ожидая ответа.
— Не говори глупостей! — Дед ни с того, - ни с сего рассердился. — Не для того двенадцать поколений Хранителей несли свою ношу сквозь долгую ночь! Если б ты мог только представить, сколько людей на земле родилось, и сколько еще родится, только лишь для того, чтобы во время тебя поддержать!
Мой рот раскрылся от изумления:
— Люди рождаются ради меня? Что, ради меня одного?!
— Я не совсем правильно выразился. — Теперь уже дед прислонился к скале, присел поудобней на корточки, и закурил. — Видишь ли, Тошка, все в мире взаимосвязано. И люди приходят в него, чтобы исполнить свою данность на этой земле. По большому счету, вся наша планета и звезды вокруг нее — единое игровое пространство. Все в этом пространстве гораздо сложней, чем даже в объемных шахматах, в которые люди еще не умеют играть. И есть только две силы, способные осмысленно двигать фигуры на этом гигантском поле. Два разума, интеллекта, схлестнувшиеся в напряженной борьбе. Они друг от друга по разные стороны, но в пространстве они везде.
Я слушал, раскрыв рот, затаив дыхание.
— Это я образно выразился, — продолжал дед, — что они «по разные стороны». Всяко бывает. Они переплетаются, плавно перетекают друг в друга, и даже представляют собой единое целое. Причем, не в каком-то одном месте, а во многих одновременно. Разные принципы у них, бесконечно великих. И совершенно непохожие способы ведения борьбы. Борьбы без сроков и правил, где каждый ход просчитан и точен, потому что необратим. Тот, что для нас выше, — это Добро, или Явь. А тот, что царствует на Земле — Навь — Вселенское Зло. Только и это вовсе не значит, что один исповедует добро и только добро, а другой, соответственно, — зло. Когда любое из действий просчитываются на миллионы ответных реакций, все средства борьбы хороши. Они  моделируют ситуации, заставляющие людей совершать немыслимые поступки, очень тонко влияя на инстинкты и подсознание. Иной потом разводит руками, да чешет в затылке: «Сам не пойму, и как оно вышло?! Бес, понимаешь, попутал…»
В разверзшейся пасти ущелья каждый звук порождал эхо. Я сидел на коленях у деда, зарывшись лицом в пропахшую дымом фуфайку, и совсем ничего не боялся. Даже этой, не очень понятной сказки. А он продолжал:
— В чем же прелесть этой игры? В том, что каждый из тех, кто пришел в этот мир, был и будет всегда уверен: ОН СВОБОДЕН В СВОЕМ ВЫБОРЕ, И САМ СОВЕРШАЕТ ПОСТУПКИ.  Каждый мнит себя главной фигурой, чуть ли ни эпицентром, вокруг которого свершается то, что действительно достойно внимания.
— Неужели никто ни о чем не догадывается?
— Посуди сам, — дед старательно раскурил погасшую папироску, потом почему-то выплюнул, и достал из пачки другую. — Посуди сам: одному из Великих, для каких-то далеких целей однажды понадобится, чтобы Колька Петряк, например, стал редактором краевого радио.
— Нет, не получится! Колька хочет стать космонавтом!
— А кто его будет спрашивать, если другого такой вариант тоже устраивает?! Влюбится Колька в Танюху из соседнего дома. И  поедет с ней за компанию, поступать, например, в МГУ… Что, невозможно такое?
Тут я понял, что крыть совершенно нечем. За Танькой из соседнего дома я тоже готов хоть сейчас на край света! 
— Уж поверь мне, Антон, мечты очень редко сбываются. Если написано на роду, Колька редактором  будет. Хоть ненадолго, но будет. А уже на дальнейшее есть у Великих свои варианты событий. После целого ряда «случайностей», «совпадений» и «неувязок», которые одновременно являются и звеньями каких-то других комбинаций, Колька получает образование, устроится на работу. Разве он  может ДОГАДЫВАТЬСЯ, что вся его прошлая жизнь, весь путь по  карьерной лестнице — всего лишь прелюдия, а  нужен он, по большому счету, ради одного какого-то часа.
Когда этот час придет, одинокая женщина, единственная из  многих, вдруг почему-то вспомнит, что у одной из подружек скоро  праздничный юбилей. К этому ее подведут другие цепи воздействий. Как же давно мы не виделись! — скажет она про себя. — Надо бы Светку поздравить, песню для нее заказать. И она ни за что не поверит, что телефонный звонок в редакцию — это не ее прихоть.
Вот и все. Круг замкнулся. Дальше можно моделировать все что угодно: встреча, свадьба, совместное путешествие. Или другой вариант: просто телефонный звонок. Но что-то неуловимое в голосе этой женщины заставит нашего Кольку подумать о той, другой,  которую он когда-то очень любил. Заставит вспомнить день встречи и песню, под которую они танцевали. И опять он будет уверен, что это его личные, никому не доступные воспоминания. Посчитает, что этот голос, мелкий дождь, аромат духов, мимолетно дохнувший из прошлого, — следствие — не причина.
Не нужно быть великим провидцем, чтобы угадать его действия. Он зайдет в дискотеку, попросит доставить к себе в кабинет пластинку с нужной мелодией, пару раз, для души, прослушает песню, и включит ее в одну из ближайших программ. Да еще и со словами: «своя рука — владыка». А уже кто-то третий, услышав ее по радио, пойдет на работу другой дорогой и попадет под автобус…
Ситуация, которую я развернул, — одна из тончайших паутинок величайшей сети причинно-следственных связей, многократно дублирующих друг друга. Ты хоть понял, насколько все это сложно?
Вот это я точно понял.
Дед тяжело поднялся на ноги и, болезненно морщась, принялся растирать раненую ногу. Пора было идти дальше.
— Так значит, не мы куда-то идем, а нас куда-то ведут? —  выдавил я сквозь надутые губы.
— Никто никого никуда не ведет, — усмехнулся дед, — если не хочешь, можешь остаться тут.
Он обнял меня за плечи и слегка потрепал по щеке:
— Ты шибко, Антон, не расстраивайся. Все, что я рассказывал, нас с тобой не касается. Мы ведь тоже... в какой-то степени, игроки. Не гении, конечно, но кое-что еще можем. Пошли, что ли?
— А можно еще вопрос?
— Можно, если только один.
— Мы с тобой за добро или зло?
— Гм- м, видишь ли... — дед почему-то замялся, — пока что мы друг за друга.
— Это, дедушка, не ответ!
— Понимаешь, Антон, есть еще один, самый Великий, третий игрок. Но он сейчас, скажем так, отдыхает. Ведь еще не закончилась ночь...
— Ночь Сварога! Это Сварог?
— Сварог — это только лишь имя. Одно из имен.
— Но что, же тогда, что?! — я в нетерпении топнул ногой. — Что еще может быть, помимо добра и зла? Пока не ответишь, никуда не пойду!
— Правь!
— Правь? Что такое правь?
— Ну, ладно! Если коротко, Добро считает, что день — это хорошо, а ночь — плохо. Зло утверждает, что ничего, кроме ночи, и не должно существовать. А Правь знает, что за ночью должен приходить день, и если этот круг разрывается, то все в этом мире не так. Понял? Пошли, почемучка! Обещаю тебе, что больше никогда ты не будешь задавать таких глупых вопросов...

Перевернув последнюю страницу, адмирал поймал себя на мысли, что делает это с большим сожалением.
— Кто бы ты ни был, — прошептал он в неизвестность, — но я искренне желаю тебе удачи!

+4

9

Да, действительно, стекловолокно используется в радиотехнике.Материал очень легок, имеет отличную проводимость. Кабели международной связи, проложенные по дну моря тоже сделаны из стекловолокна. Еще на подводных лодках отлично прослушивается фитопланктонный слой. Можно услышать песню из транзисторного приемника, стоящего на плаже.

0

10

подкова написал(а):

Да, действительно, стекловолокно используется в радиотехнике.

Как бы в курсе, просто пишется, обычно, стекловолоконный кабель, или оптоволоконный, а не "стекловолокнистый".

0


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Архив Конкурса соискателей » Прыжок леопарда