Глава 22
           
Зачем я тогда крикнул, и почему упал? — с удивлением думал Мушкетов. — Хотел кого-то спасти, защитить? А зачем? Отойди я тогда в сторону, и осколок, срезавший дужку замка, попал бы мальчишке в горло, а Векшину в грудь. И не было бы проблем в Мурманске. И не нужно бы было задействовать Кривича. Все, конечно, и так  разрешилось, но чего это стоило! Порою одно слово тяжелей прожитой  жизни. Государственная машина запущена, и она не имеет обратного хода!.. Кажется, Устинов устал говорить. Он уже не так безупречно ведет свою партию. Нужно вмешаться, проявить искренний интерес:
           — Я помню тот случай. О нем подробно писали все наши газеты. Была еще нота МИД, иск на крупную сумму. Но судно, по-моему, пострадало не очень?
— Весь палубный груз оказался за бортом. Вышли из строя грузовые лебедки и стрелы. Что касается порта Александрия, то там не осталось ни одного портального крана. «Руза» чисто технически не могла приступить к выгрузке. Во-первых, сохранялась опасность обстрела. А во-вторых, — наше ведомство на этом не настояло. Источник на берегу бесследно исчез. Предположительно во время налета. После интенсивного обмена радиограммами, уточнений и согласований «Руза» была отбуксирована к причалам порта Алжир для частичной выгрузки. Там оба наших товарища были арестованы местной полицией под каким-то очень надуманным предлогом. Никаких рабочих встреч у них в тот момент не намечалось, и намечаться уже не могло. Как профессионалы они понимали, что все разворачивающиеся вокруг «Рузы» события направлены против них.
— Бывают цепи случайностей, накладок и совпадений, — Мушкетов машинально надел часы и выставил точное время по висящему на стене хронометру, — но не столь непомерной длины! А с какой стороны состыкуется наше звено? Случайно ли там и тогда появился Антон, или — как его? —  Сид? Кстати, что у него за кличка такая? К чему эти американизмы?
— Сид — производное от двух слов в английской транскрипции — «море» и «черт». Что же касается самых невероятных случайностей, то это как раз тот случай. Я копался в архивах, и выяснил, что морской канал доставки людей был утвержден наверху, когда Сид уже более месяца работал на судне.
Устинов играл просто здорово, как подобает профессионалу. Да и сюжет, которым еще предстоит насладиться  любителям государственных тайн, стоил того:
— Инцидент произошел в городском зоопарке. У клетки с обычной дойной коровой. В момент задержания наших сотрудников, там находилась группа матросов с «Рузы». Всего человек восемь, и он в том числе. Когда разведчиков увезли, люди вернулись на пароход. О происшествии было доложено капитану. Пока Юрий Дмитриевич выходил на посольство, от причала, главным судовым передатчиком, в нарушение всех международных конвенций и правил, кто-то «скинул» шифровку на Московский радиоцентр.
—  Оба-на! Это был он?
— А кто же еще? Кроме него некому! Юрий Дмитриевич Жуков, бывший капитан «Рузы», прекрасно помнит тот случай. Я долго беседовал с ним и выяснил любопытное обстоятельство. Назначение Сида матросом-уборщиком было вызвано производственной необходимостью. Летом людей никогда не хватает. Всеми правдами и неправдами они рвутся в отпуск. Возможность подзаработать была предоставлена практиканту, курсанту 4-го курса Ленинградского мореходного училища, — будущему радисту.
— Текст?
— Сигнал нештатной ситуации, принятый в нашей фирме.
— Частота?
— У радиооператора хватило ума «не светить» секретный канал. Частота обычная, судовая.
— Как же тогда информация нашла адресата?
— Наряду с уже знаменитым сигналом бедствия «СОС», в арсенале радистов есть еще «ХХХ». Это так называемый «сигнал безопасности», предшествующий сообщениям о событиях, представляющих опасность и угрозу для человеческой жизни. Этого хватило, чтобы «поставить на уши» весь центральный радиоцентр. Стоит ли, помимо всего прочего, говорить, что все радиосообщения с «Рузы», в том числе и частная переписка, в течение всего рейса контролировались нашим ведомством?
— А вот это уже конфуз! Обычному практиканту вдруг стали известны секретные коды! Как? Почему? Вы не пытались  выяснить?
— А вот об этом мог бы рассказать только Антон.
— Расскажет! Когда-нибудь, все расскажет!
— Сигнал был огромной мощности. В прилегающих к порту кварталах Алжира чуть ли не начали лопаться телеэкраны, погас свет. На судно нагрянули полицейские, какие-то люди в штатском. Они вскрывали все закрытые двери, несмотря на протесты. Особенно тщательно обшарили каюты наших сотрудников. Но совершенно ничего: ни белья, ни бритвенных принадлежностей, там не нашли. Радиорубка была заперта изнутри. Практикант спокойно спал на диване. Его в меру поколотили и увезли. В дальнейший ход дела вмешались руководители нашего ведомства. Надавили через посольство. Всех троих арестованных выпустили ровно через сорок шесть минут после задержания Сида.
Мушкетов прекрасно помнил этот момент. Их с Векшиным даже не вербовали, — знали, что бесполезно. Они тогда уже числились в картотеках всех уважающих себя мировых разведок. Весь основной удар господин Эрик Пичман направил на этого сопляка.
К ожидающей у входа машине, их сопровождал советский посол. Эрик — каков наглец! — не тяготился его присутствием. Он «в наглую» предложил Антону от имени правительства США «остаться свободным в свободном мире». Тот даже присел:
— Вы, значит, настоящий американец? — спросил Сид с глуповатым восторгом.
— О, да! — скромно потупился Пичман.
И тут он его убил:
— А мне почему-то казалось, что индейцы более смуглые! — И прошел мимо остолбеневшего Эрика, победно поблескивая свежим фингалом.
Мушкетов согнал улыбку вместе с воспоминаниями:
— Так хорошо все закончилось?
— Нет, были последствия. Антона и наших разведчиков официально назвали «врагами нации» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Им пожизненно запрещено пересекать границы Эль-Джазаира в любых направлениях. Запрещено под угрозой расстрела! Да и «Рузе» тоже не повезло. Теплоход назвали «скопищем советских шпионов» и в течение трех часов вышвырнули за пределы территориальных вод. Короче, кругом «нон грата». Да той же ночью в Гибралтарском проливе его попытались взять на абордаж два быстроходных катера неустановленной принадлежности. Четверо из штурмовиков погибли, вроде бы, «по собственной неосторожности», еще двое — сошли с ума. Остальные ретировались в полном смятении. Падкие на сенсации репортеры испанских газет раскопали тот случай. Пресса на все лады смаковала слова одного из корсаров: «Это были проделки морского черта!» Оттуда, кстати, и прозвище «Сид». Человек, открывший Антона для нашего ведомства, взял это слово из заголовка одной из газетных статей, в память о том случае. Дальнейшее не столь интересно. Наутро пришло распоряжение начальника пароходства. «Руза» проследовала в устье реки Рона, в маленький порт Руан. Был заказан экскурсионный автобус. На нем наши люди выехали в Париж, и далее, самолетом, — в Москву. Антон закончил учебу. Работал по специальности. В дальнейшем его уникальные возможности неоднократно использовались в интересах страны. Но штатным сотрудником отдела, который его курировал, он так и не стал.
— Ну, что же, — сказал Мушкетов, — мне многое стало ясно. Многое, но не все. Точно знаю пока одно: списывать со счетов этого черта было бы непростительной глупостью. Если он, в самом деле, не умер, то тем самым оказал нам значительную услугу. Тому, кто скрывается,  есть что скрывать! Возможно, он тоже причастен к делу, которым мы сейчас занимаемся. Да и просто побеседовать с ним было бы чертовски занятно. Не знаю, как вы, а я просто умираю от любопытства: Что же случилось тогда в Гибралтарском проливе?
— Я уже подключил агентуру в том регионе. Пусть ненавязчиво поинтересуются, полистают старые подшивки газет, если повезет, встретятся с очевидцами. Мало ли?
— Вот именно, мало ли? Не случайно все упоминания о нем и его деятельности изъяты из наших архивов, или частично вымараны. Кажется, я догадываюсь, чьих это рук дело. Поэтому предлагаю поработать еще в одном направлении….
Устинов все понял, и тоже выдержал паузу.
— Неплохо бы было расспросить обо всем того, кто открыл для конторы этого черта. Ну и, разумеется, — искать. Искать этого утопленника, который, я чувствую, подарит нам с вами немало седых волос…
Взглянув на майора, застывшего с раскрытым ртом, Мушкетов еле сдержал улыбку. Он вжился в свою роль, и забыл, что Устинов играет «с листа». Интересно, мелькнула мысль, а что бы я сделал на его месте? Если бы мне, прямо сейчас предложили встретиться с человеком, гибель которого — тема для разговоров в масштабах целой страны? К тому же, они когда-то были дружны…
— Вы удивлены? — произнес он вслух, — это бывает. Особенно когда собеседник не очень четко формулирует свои мысли. Под словом «расспросить» я имел в виду просмотр видеозаписи одного допроса и сверку всего, что сказано, с текстами протоколов. Есть, знаете, подозрения…. Как нам недавно пришлось убедиться, у нынешних горе покойников в моде дурная привычка. — Жить и портить настроение тем, кто хотел бы их предать земле.… И, дай Бог, чтобы это был не тот случай!
Устинов сделал страшные глаза, и несколько раз беззвучно открыл рот. Всем своим видом он хотел показать, что не может говорить вслух.
— Мы с вами сегодня еще встретимся, и еще раз обсудим этот вопрос, — громко сказал Мушкетов, протянув собеседнику лист бумаги и огрызок карандаша. — Лучше всего вечерком. К тому времени вы ознакомитесь с содержимым вашей инструкции. Конверт лежит на заднем сиденье машины, которая ждет вас внизу. Думаю, уже через пару часов у нас найдутся новые, но тоже весьма интересные темы для разговора.
Проводив Устинова до конца коридора, Виктор Игнатьевич вернулся в свой кабинет. Он освободил пепельницу, собрал со стола скопившийся мусор и вынес в прихожую, где стояла пластмассовая урна. Закурив, он открыл встроенный шкаф, полный мудреной аппаратуры. Защелкал клавишами каналов системы видео наблюдения. Наконец, на экране появилась картинка.
Вид знакомой «шестерки» уже вызывал икоту. Грациозно присев, она встала у служебного входа.
— Клюнули, — безучастно констатировал Мушкетов, — все-таки они клюнули! А вот и наши герои, — два шерстяных брата: колбаса и волчий хрен. Старший группы должен быть за рулем, он самый опытный. Итого: три безутешных вдовы, дети-сироты и праведный гнев сослуживцев — наших мочат! А кто, спрашивается, виноват? Деньги, будь они прокляты! Попробуй сейчас эту тройку остановить! — Невозможно! Охотники нащупали след! Охотники за информацией. Лишь бы платили, лишь бы заказывали…
— Виктор Игнатьевич, — ласковый голос в прихожей, — пришло сообщение с телефонной станции!
— Проходите, Инночка, проходите! — отечески засуетился Мушкетов и рванулся навстречу молоденькой шифровальщице.
Надо же! Только что его добивала усталость. А вот услышал этот волшебный голос, — и сразу повеселел! Шагая мимо стола, он поднял листок бумаги с каракулями Устинова, небрежно вчитался в текст…
— Проходите, Инночка, — опять повторил Мушкетов, хоть она не только прошла, но и села на край дивана. И добавил с усилием:
— Что у нас там?
— Сообщение из города Ленинграда. Вчера, в 21 час 28 минут зарегистрирован телефонный звонок из Мурманской области по интересующему вас номеру.
То, что черкнул напоследок Устинов, отказывалось укладываться в голове. Этого просто не могло быть! Но если представить, что все же случилось, — нужно перекраивать на ходу весь стратегический план операции!
— Телефонный звонок? Это очень хорошо, это просто здорово! — механически повторил он, веря и не веря всему.
Наверное, Мушкетову не хватило мгновения, чтобы оценить весь объем хлынувшей в него информации. Инночка, заворожено смотрящая на экран, Инночка, фантастически напоминавшая его жену, оставленную где-то там, в прошлой жизни, любимую и незабытую, Инночка, которой он верил за это, как самому себе… Она все поняла еще раньше, своим загадочным женским чутьем.
Отступая к порогу, она меньше всего думала о том, что грозило лично ей в случае общего провала. Точеные руки ее бессознательно сложились на груди, дрожащие пальцы вцепились в изящную серебряную брошь, с любовью подаренную тем самым человеком, что так заразительно смеется, сидя в кузове «Жигулей».
— Он едет умирать. Я знаю. Я точно знаю: он едет умирать, — кружилось в ее голове…
Она не знала, что приводит в действие взрывнок устройство. Нажимая на ставший вдруг невозможно острым кровавый рубиновый камень, вся она до кончиков волос была во власти подавившего все прочие чувства импульса: ПРЕДУПРЕДИТЬ!!!
Была ли это любовь?
Расширенными от ужаса глазами она еще успела увидеть, как часы на правой руке Мушкетова брызнули огненной вспышкой, как ее собственное сердце выпрыгнуло из развороченной груди и заскользило, сокращаясь по мраморной столешнице, которая, в свою очередь, слегка подалась вверх, прежде чем взорваться, заколотить в окна и стены тысячами сверкающих кулачков…

Глава 23

На старенькой, раздолбанной «Ниве» мы почти без помех добрались до города. Пару раз останавливались сами, — выставляли и регулировали трамблер. Да еще раз, на Кольском мосту, нас остановила милиция. Паспорт у меня теперь был, а против паспорта не попрешь! — Покрутили в руках, поинтересовались, зевая, дальнейшим маршрутом. Напоследок задали три вопроса: У кого покупали такую хорошую самогонку? Сколько стоит бутылка? И как сделать так, чтобы продали им? На том отпустили. — Даже обидно! Строил, строил самые невероятные планы, а вышло все обыденно, просто и скучно. Как будто в прошедшей жизни. Но когда Витька вырулил на Кольский проспект, я поднял свой стакан «за удачу» и сказал ему:
— Теперь, брат, все прямо и прямо!
Валерка мой тост поддержал. А Витьке сегодня нельзя. Он все равно молчун, так пусть шоферит!

Окруженный «каменными джунглями» деревянный жилой массив длинным языком изогнулся от памятника мурманскому Алеше до «конечной» троллейбусного кольца. В свое время, его чуть было, не отключили от всех систем жизнеобеспечения. Переселение населения в новые микрорайоны, выросшие на Горе Дураков, приняло необратимый характер. Традиционные «отвальные» с массовым мордобоем, справлялись уже не подъездами, а целыми домами. Но грянула перестройка. И оставила все, как есть.
Куда-то сгинула техника «ломать, — не строить», оставив на память о себе горы порушенного хлама. В районе, и раньше не отличавшемся чистотой, вдобавок ко всему, прибывало бомжей, прочей полублатной залетной рвани. И местные аборигены, отчаявшись выпить на радостях, пили уже с горя.
Единственный в районе пивбар, с незапамятных времен работавший только лишь «для своих», начал уже, по чуть-чуть, наполняться незнакомыми рожами. Для Сашки Мордана это явилось крушением всех канонов. Последней сюда повадилась малолетняя «шушваль». — Не те «отморозки», что варят в ночных горшках свое ширево, а другие, покруче, — «качки» и спортсмены. Эти знали, чего хотят. Сначала трясли старушек на местных «стихийных рынках». Когда оперились, окрепли, — открыли подпольную лотерею, до боли напоминавшую лохотрон. Дальше, — больше! — «Качки» обложили налогом ларечников, мелких кооператоров, и вплотную подошли к «крышеванию». Дошло до того, что они избрали пивбар, который Сашка считал своим вторым домом, местом отдохновения от трудов праведных. Здесь «забивались стрелки», делилась прибыль, планировались новые безобразия. Сюда приносили большие деньги обложенные налогом кооператоры. По отношению к старожилам, эти детишки  вели себя непочтительно.
Имидж Мордана, как авторитета местного значения, стремительно давал трещину. Но он никогда не работал по мелочам. И долгое время сидел, как рыбак в ожидании клева, наблюдая за строительством финансовой пирамиды.
Потом пришло время вспомнить старое ремесло. Еще бы! Неправедно нажитый капитал концентрировался прямо на глазах и тратился без счета. Впрочем, откуда бы знать этим, задыхающимся от собственной безнаказанности, недоноскам, что такое деньги? Они, отродясь, ничего, тяжелей пивной кружки, в руках не держали. И в «общак» никогда ничего не платили. Скорее всего, даже не знали такого слова. Поэтому Мордан волен был поступить с ними, как с рядовыми «лохами», то есть по своему личному усмотрению.
На седовласого дядьку и его пожилых собутыльников шпанята не обращали внимания. Поэтому работалось весело и легко. Не нужно было даже придумывать повод для драки. Достаточно было сделать культурное замечание: Ребята, мол, как не стыдно?! Не материтесь, не шумите, не безобразничайте! — Здесь отдыхают взрослые люди!
Гонористые петушки «заводились» с пол-оборота. И тогда Сашка трудился, не покладая рук. Если раньше каждый его удар по почкам заменял кружку пива, то теперь — литра два с половиной. «Будущее страны», пройдя через мозолистые руки старших товарищей, окончательно теряло лицо и содержимое кошельков. А Мордан подсчитывал «выручку», и щедро платил «за ущерб».
После нескольких подобных «занятий по этике», наиболее отмороженные представители нового молодежного движения, нагрянули на Сашкину «хату». Они надеялись выразить свой протест, имея на руках два пистолета ПМ, обрез охотничьего ружья, четыре довольно приличных ножа и кастет.
Ножи и кастет, за ненадобностью, Сашка выбросил на помойку, а три ствола с благодарностью принял. Тех же, кто не умел ими пользоваться, строго по очереди, «отпетушили» его «торпеды». Зафиксировав всю процедуру на видео, Сашка посовестил незваных гостей. И посоветовал им на прощание никогда больше в этот район «ни ногой». Иначе, в следующий раз, они «так легко» не отделаются.
Как итог, в оставшемся без присмотра «хозяйстве», Мордан стал надежной и в меру справедливой «крышей».
Посмотрев на него, никто не подумает, что этот человек может быть очень опасен. Тут и возраст под сорок, и фигура далеко не бойца. Сашка напоминал статую старика из мемориального комплекса «Хатынь». — Столь же непомерно широкие плечи, плоская грудь и тощие длинные руки. Лицо в крупных оспинах, было достаточно благодушно. Внушал, правда, некоторые опасения лоб. — Промежуток между кустистыми белесыми бровями и седеющим непокорным «ежиком», был не толще корочки букваря. Но этот недостаток перекрывали глаза: огромные, светло-карие, в зеленую крапинку.
Боксерская карьера Сашки Ведясова, известного в узких кругах, как «Мордан», или «Мордоворот», была сродни кратковременной вспышке на солнце. Апофеозом ее стал канун Олимпийских игр в Мехико. Тогда его, курсанта третьего курса Ленинградского Арктического училища, пригласили «поработать грушей» у великого Валерия Попенченко.
Сашка работал в открытой стойке. До сантиметра чувствовал дистанцию. Двигался по рингу в сумасшедшем и рваном ритме, и обладал нокаутирующими ударами с обеих рук. Следовательно, именно он наиболее полно соответствовал образцу «вероятного противника». Это и предопределило выбор главного тренера сборной страны.
Во время «совместных тренировок» юный атлет лишался права на ответный удар, чтобы случайно не травмировать лидера сборной перед ответственными соревнованиями. Впрочем, и у Попенченко не очень-то получалось реализовать свое «полное право». Крепко попало Мордану только однажды, после ночного кутежа в стрельнинском баре «Бочка». Тем утром его не спасла ни техника, ни реакция.
Но все эти «издержки производства» с лихвой компенсировались осознанием собственной необходимости, причастности к важному государственному делу, а, самое главное, — четвертаком наличными. При курсантской стипендии в шесть рублей, это была очень солидная сумма!
Закатилась карьера Мордана тоже в пивбаре. В «Вене» на Староневском. Это было после громких побед его бывшего спарринг-партнера, которые Сашка на радостях «обмывал». Как часто бывает, кто-то что-то не так сказал, завязалась драка. И надо же такому случиться, что подвернулся ему в качестве «груши», окончательно приборзевший депутат Ленсовета.
На суде Сашка Мордан не юлил, и не изворачивался:
— Был?
— Был.
— Бил?
— Бил.
— И ты получи!
Депутат слег в спецбольницу, а Сашка долгих четыре года «ставил удар» в мурманской зоне на Угольках. Он «вырубал» на спор самых здоровенных хряков из подсобного хозяйства колонии. Так пивбары и стали вехами в его непутевой жизни. А бокс — традиционной темой для долгих застольных бесед.

В свой первый «загранзаплыв» я подался сопливым юнцом. Сразу после четвертого курса мне «стукнуло» девятнадцать. Это была групповая практика на учебно-производственном судне. Теплоход назывался «Профессор Щеголев», и принадлежал знаменитой «Макаровке».
Мы вошли в устье Темзы теплым субботним утром. По сложной системе шлюзов поднялись к самому сердцу города — магазину маклака Когана. А если серьезно, — место нашей стоянки  носило такое название: «Док короля Георга четвертого».
Представьте себе прямоугольник воды величиной с доброе озеро. Вокруг него склады, пакгаузы и портальные краны. С другой стороны — еще один такой же прямоугольник, чуть дальше – еще и еще. В них вода спокойная и прозрачная, без водорослей и пятен мазута. И корабли вдоль причальных стенок, как бумажные кораблики в лужах.
— Чертовски красиво, — сказал помполит, — хоть и создано тяжким трудом рабочего класса.
В том, что революция в Англии  дело ближайшего будущего, никто из курсантов не сомневался. Так говорил Макарий Степанович Ясев, — преподаватель политэкономии, — и мы ему верили! В этом чуждом, враждебном мире, где правит только нажива, его вдохновенный голос был для нас единственной путеводной звездой:
— Буржуазные ученые ходють как коты, понимаете, вокруг этой каши, заваренной Марксом, и разобраться не могут! — вещал он с высокой кафедры. — А Маркс, он во всем разобрался! Все по полочкам разложил! Он сказал: «Те-те-те-те! Постой-постой, буржуй, Федот — да не тот! Вот ты крик поднял, охо-хо, граблють, понимаете! А какой же это грабеж?! Это же справедливость! Кем созданы народные достояния, народом? Они и должны принадлежать народу, понимаете!
Все, свободные от вахт и работ, а таких оказалось человек триста, скопились на правом борту. Мы, будущие радисты, держались отдельной кучкой. Воздух отдавал заморским, ненашенским духом Я впитывал все оттенки, запахи, звуки. И душа замирала от сладкого счастья.
— Ты здесь! — говорила она. — А значит, все позади!  Муштра, наряды вне очереди, косые взгляды старшин и ротного командира, балансировка на грани вылета…. Осталось еще чуть-чуть, и ты войдешь во взрослую жизнь (Тьфу, тьфу, тьфу!) не с черного хода.
…Нас толкал нарядный портовый буксир. Лучики солнца рассыпали по воде мириады стремительных отражений. Матросы готовили к спуску парадный трап. На баке и на корме проворачивали шпили и брашпили, готовя к отдаче два шпринга, и два прижимных…. Но причал был подозрительно пуст.
— Я шо-то не понял! У них шо, забастовка?! — раздался над правым ухом вечно рассерженный голос.
Это был наш ротный завхоз, Павел Павлович Боровик. Прежде всего, он во всем искал и всегда находил непорядок. Казалось, еще чуть-чуть, и перед чьим-то опущенным носом  замаячат два растопыренных пальца. Во всем цивилизованном мире этот жест заменяет слово «виктория», у Паши, носившего старшинские лычки, — «два наряда на хозработы».   
— Так сегодня суббота, — пояснил помполит, и пытливо глянул в мои глаза. Потом попытался дотянуться взглядом до Паши, но не сумел, и продолжил развитие темы, — А суббота в Англии — выходной!
Дескать, как оно вам? Не слишком ли впечатляет? Не подвержены ль вы, друзья, тлетворному влиянию запада? Я заметил, помполиты всегда появляются там, где зарождаются  мысли. Наверное, чтобы пресечь на корню симптомы этой болезни.
— А хто же концы будэ крепить? — столь же строго заметил Паша, по привычке не обращая внимания на «мелкие отговорки»…. И замер.
Я тоже замер. Замерли все. Потому, что в этот миг на причал въехали две белоснежные «тачки». Синхронно хлопнули двери, и на всеобщее обозрение вышли два красномордых парубка.
— Докеры, что ли? — предположил кто-то из наших. Робко предположил, с оглядкой на помполита.
— Да ты офигел! — возмутился я. — Где это ты видел докера в фирменном джинсовом костюме, да еще при такой машине?! Скорее всего, — подстава, контрпропаганда. Собрали всем миром, как женихов на смотрины, и пыль пускают в глаза!
Все дружно кивнули. Очень уж эти хлопцы не «тянули» на пролетариев, измордованных тяжким трудом. Не такими рисуют английских рабочих в учебниках политэкономии.
— И такое возможно! —  благосклонно кивнул головой помполит. — Оскорбления наших граждан, шантаж, провокации, и даже попытки вербовки, —  здесь это не редкость.
Красномордые хлопцы лениво курили, «стреляя» глазами расстояние до нашего борта. Наконец, оба раскрыли багажники, достали аккуратные красные свертки с яркими лейблами  и мгновенно облачились в комбинезоны. Не снимая костюмов, как фокусники. — Шаг, другой, движение рук, треск закрываемой «молнии», — и они уже ловят выброску, запущенную кем-то с кормы. Вторая выброска ушла с полубака. По воде заскользил тяжелый манильский канат....
— Ну-ка вы, двое, — неожиданно сказал помполит, обращаясь ко мне и Паше, — помогите капиталистам. Вишь, как упираются, бедные! Неровен час, кишки через задницу повылазиют!
Было бы сказано! Мы лихо махнули через фальшборт, затопали по бетону.
— Раз — два! Раз — два! — командовал Боровик. 
Я упирался, а он сматывал выброску. Англичане, управившись на корме, поспешили на помощь, и тоже стали тянуть, подчиняясь его командам.
— Do you speak English? — спросил между делом Паша, обращаясь к местным аборигенам. Наверно хотел уточнить, говорят по-русски шпионы и провокаторы, но сказал то, что сказал. — Вырвалась фраза с первой страницы англо-русского разговорника.
— Yeas…. — озадаченно протянул англичанин и подавился жвачкой.
— Ну, тогда крепим, на хрен! — прорычал Боровик, хватаясь за тяжелый конец. И его, представляете? — поняли!
Паша развеял свои сомнения.  Убедился, что это шпионы. Он возвращался героем. Я семенил позади. У главного трапа нас уже ждали:
— Давайте, хлопцы, за мной! — Помполит по отечески улыбался. Наверное, мы пришлись ему по душе.
Он шел налегке. За ним поспевал старший помощник, — при фуражке, в парадной форме. И последним, — подшкипер Кирпу, с тяжелой железной свайкой, и мотком проволоки-катанки.
— Куда это мы? — вопросил Паша на правах старшины, и пристроился рядом с ним.
— Так срать то куда-то надо? — философски ответил Кирпу. — А судовые сортиры все уже опечатаны!
Искомый объект находился в торце, между двумя доками. Это был нарядный домишко из белого кирпича со слегка обозначенной ажурной оградой. Судя по отсутствию настенных надписей на славянских наречиях, здесь еще не ступала нога нашего человека. Был домишко о трех дверях, что само по себе дико. «For ladies» — гласила надпись над первой из них. «For gentles» — на той, что с другой стороны. А третья, с торца, была обозначена очень туманно: «Asiatic type».
— Мне кажется, есть у них чувство юмора, — заметил я, имея в виду англичан.
— Пойдем, поглядим? — предложил Боровик. — Никогда не встречал азиатских сортиров!
Открывая дверь, я готов был увидеть все что угодно. Но дохнуло родным. В переносном, понятно, смысле. Потому, что в этом отсеке напрочь отсутствовал запах фекалий. Но много чего присутствовало. — Розовый кафель, яркий рассеянный свет, зеркало во всю стену, белоснежные раковины, мыло, полотенца, дезодоранты и озонаторы. А чистота! Так стерильно бывает только в приемной большого начальника. Впрочем, все это мишура. Исконная сущность предмета — стандартный совдеповский унитаз. Тот самый, на который взбираются в шапке и в сапогах. А делают свое дело в классической позе орла, смотрящего со скалы.   
— Насколько я понял, — сумрачно выдавил Паша, — джентльмены в такие не ходят. А я вот, такой джентльмен, что отвез бы его в деревню, да использовал вместо дома. А старую хату и не жалко пустить под сортир!
И как не услышал его помполит?!
— Вы еще здесь? А я уже волноваться начал! — скороговоркой выпалил он,
Бравым шагом он прошел мимо нас, просквозил «вдоль рядов». Затем, загибая пальцы, по-хозяйски пересчитал унитазы:
— Итого пять! Если повар не начудит, — нашему брату хватит!
На улице было немного светлее. Кирпу насвистывал «Арлекино». Он закончил свою работу. Все остальные двери были забиты крест-накрест, и заделаны для надежности скрутками толстой проволоки.
Я стоял, как оплеванный. Почему-то вдруг показалось, что меня, гражданина и патриота Великой Державы опустили до уровня азиатского унитаза!