…Ворот, как таковых, не было. Не было и ограды. Границы владений Хэмингуэя означили два вкопанных в землю деревянных столба. Они читались как иероглиф, как послание доброй души: «Ты хотел бы заехать в гости? – Тогда поезжай по этой дороге. Она удобней всего!»
Сам Рамирос и несколько его компанейрос были здесь еще до зари. Сочетали приятное с полезным - работу во втором эшелоне с «практическими занятиями». Занятия были чисто армейскими с лопатами, метлами, тачками и емкостями для мусора.
Время от времени Рамирос давал подчиненным вводные, чтобы приблизить условия к боевым.
Ему бы хохлом народиться. Любит не власть, а себя во власти.  Голос солидный, зычный и есть в нем степная напевность: «Противник справа»! «Атака со стороны моря»! «Снайпер работает с верхней площадки»! А слышится: «Рота, па-а-адъем!»
Лопаты и метлы мгновенно летели в стороны. И «черти» его в тот же миг становились солдатами. Рыть окопы, понятное дело, им никто разрешить не мог. Стрелять боевыми тоже. Но все остальное было по-настоящему. - Срывались атаки врага на всех направлениях. Блокировались пути отхода. А снайпер, оставшись без цели, «шмалял» в белый свет или «мертвую зону».
Казалось, они не знали усталости. Воевали и жили на всю катушку. Себя в этой жизни считали единым целым, а жизнь –  анекдотом из множества серий, где есть над чем посмеяться, если не прозевать самое любопытное.
Они разнились цветом кожи. Как, впрочем, и цветом глаз и размерами обуви. Но это никого не смущало, было нисколько не важно. Национальный вопрос на Кубе решался очень оригинально: «Нет у нас негров, нет мулатов, нет белых! - сказал Фидель Кастро. - Все мы кубинцы!»
Слова ведь способны творить чудеса, если взывают не к разуму, а к душе. Как это много, если рядом с тобой плечо друга, будь оно светло - кофейным, иссиня-черным, или привычно-белым! Почему же у нас так не выходит ─ единым незыблемым миром? Мы рядом лишь на войне, на пьянке, да на пожаре.
Прибытию Векшина все были искренне рады. Как будто не виделись целую вечность. Как будто бы не вчера коротали вечер за ящиком «Фундадора». 
- Буэнос диас, дон Экшен! Буэнос диас, амиго!
- Отдыхать! – добродушно сказал Рамирос.
«Черти» управились быстро. Помылись в соленой воде, облачились в парадную форму. В ожидании завтрака разлеглись на траве. Травили байки, курили «Портагос» и «Монтекристо» – «крепкие сигареты для  крепких мужчин», проще говоря ─ «жоподер».
В тени небольшой прогулочной яхты было прохладно. Посудина стояла на стапелях. Изъеденный ракушками шверт был снят для ремонта и хранился под брезентовым подобием эллинга. О яхте явно кто-то заботился. Заботился от души.
Громкие крики и суета отвлекли от беседы. Шум доносился оттуда, где на тесном дощатом причале сгрудились рыбацкие лодки охотников за лангустами. Бойцы встрепенулись, замерли в предвкушении зрелища. Даже Рамирос поднял бинокль. Не удержался и Векшин.
Действо стремительно приближалось.
- Это погоня! - сказал Витька. – Сейчас будет самое интересное! Я, лично, болею за этого пацана и ставлю свой литр на него.
Пыль немного рассеялась. Стало видно, что несколько мужиков гонят перед собой  нескладного длинноногого парня. Его настигали, брали в кольцо, а он без конца изворачивался. - То нырял под тяжелые руки, то резко бросался в сторону. Как опытный центровой в американском футболе.
- Нет, не уйдет! – оценил ситуацию Витька. – Ногу, наверное, подвернул. Вишь, как хромает? Похоже что литру хана! А что он такого сделал? Украл что-нибудь?
- Наверное сел на ежа, - пояснил Рамирос. - Сейчас его будут лечить.
- Какого ежа?
- Известно какого - морского. Других у нас не бывает.
У беглеца, говорят, сто дорог. Но от судьбы не уйдешь. На лихом вираже парень споткнулся. Кто-то в падении ухватил его за грязную пятку. Беглец с шумом грохнулся в пыль и тонко заверещал.
Мужики свое дело знали. Уже через миг парень висел в воздухе. В причудливой позе орла-стервятника, который клюет добычу и зорко смотрит вперед. Один из преследователей, громко хэкая, охаживал деревянным веслом его обнаженную задницу.
- Веслом-то, веслом для чего? – почти закричал Витька, округляя глаза.
- Иголки сломались, остались в теле, - ответил Рамирос тоном терпеливого просветителя. - Они у ежа хрупкие, содержат стрекательный яд. Выходят болезненно, долго, с гнойными язвами. Так что пару недель мальчишка не мог бы сидеть, а спал бы только на животе. По сравнению с этими муками, удары веслом – легкая процедура. Раны очистят, промоют морской водой - и в строй, под ружье!   
- Пойдемте, дон  Экшен, - тихо сказал Аугусто.  - Я хочу познакомить вас с этим местом. Мне кажется, вы сумеете все объяснить…

…Это было как будто вчера. По тропе, петляющей вдоль разросшихся кактусов, они углубились в границы усадьбы. Дом был легкий, одноэтажный, с множеством окон. Он жил в гармонии с дикой природой и сам оттого понемногу дичал. Здесь никто ничего без особой нужды не трогал. Все было как при хозяине, кроме пешеходных дорожек. Они как совесть людская. Чем меньше по ним топчешься - тем сильней зарастают.
Самодельный маяк возвышался у задней стены. Был он как мачта на корабле. И рвущейся вверх высотой еще больше подчеркивал приземистость дома. Желтые доски отчетливо пахли хвоей. Одна смотровая площадка чуть-чуть возвышалась над  уровнем крыши. Вторая терялась за кронами старых деревьев.
Прямо напротив дома пустовал неглубокий бассейн. Не было в нем ни ступенек, ни лестниц, ни поручней, а был один долгий и очень пологий спуск. Обезноживший человек мог запросто спускаться в него без чьей-либо помощи. Даже не выходя из своей инвалидной коляски. 
Молодец мужик! – мысленно оценил конструкцию Векшин. - Не дергает прислугу по мелочам! И тут же поймал себя на крамольной мысли, что подумал о бывшем владельце бассейна как о живом.
Он искоса посмотрел на своего провожатого. Аугусто ступал на цыпочках. На смуглом лице читались страх и почтение. И Векшину стало смешно. Он немного замедлил шаг, зашел Каррадосу за спину и громко со вкусом высморкался.
Мальчишка даже присел.
- Ты, часом, не веришь Вуду?
- Что вы, дон Экшен?! – возмутился Аугусто. – Как вы могли подумать?! Я – коммунист! Только… не смейтесь, очень прошу! Не стоит над этим шутить!
- Ладно, проехали! У меня самого душа не на месте, - честно признался Векшин. - Атмосфера такая, что ли? Сейчас вот, стою и думаю: ну что мужику не жилось? Что ему не хватало? Денег, свободы, славы? Ты, амиго, пока помолчи. Знаю, что напомнишь про ноги… Ноги – это не главное! Был у нас один человечище. С семнадцати лет на переднем крае. Саблями рубаный, пулями стреляный. Вот уж по ком судьба тяжелым катком прокатилась! Война, революция, голод, разруха, болезни.…  Все это потом сказалось. Сначала ослеп, а потом отказали ноги. Лежал человек пластом, постепенно превращаясь в живую колоду. Да только не сдался, а начал писать книгу. Может быть, слышал? – «Жить нужно так, чтобы оглянувшись назад…»
- «Не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!» – закончил цитату Каррадос. – Я читал Островского в подлиннике и должен сказать…
Векшин хмыкнул и покачал головой. Он долго ходил от окна к окну и впитывал впечатления.
Жилище писателя – его визитная карточка. В нем нет ничего лишнего. Только личное. Только то, что помогает творить. Многие безделушки были сделаны самим доном Эрнесто. Они сохранили тепло его рук, старательных, сильных, но не слишком умелых. Казалось, он только что вышел. - По делам отлучился в соседнюю комнату и скоро вернется обратно. Настежь открытые окна дополняли эффект присутствия. Создавали видимость полнокровной жизни. Не было признаков духовного запустения, упорядоченной рутины. А это – основной недостаток, свойственный, как ни странно, музеям-мемориалам.
В целом - типичная холостяцкая обстановка, где ценные вещи соседствуют с явными безделушками. - Ни одна жена не потерпит такого! Впрочем, женщины здесь часто бывали. Даже подолгу жили. – Векшин наметанным взглядом оглядел ванную комнату. - И что мужику не жилось?
Эти стены дышали какой-то загадкой. Трогали тайные струны души. Такого не объяснишь. Каждый по-своему входит в чужое жилище и выстраивает с ним свои отношения.
- Был я когда-то в доме Островского, - громко сказал Векшин, обращаясь не только к Аугусто. - Там тоже сейчас музей. На следующий день написал заявление в партию. Знаешь, амиго, я красивым словам не обучен и скажу тебе просто: Он жил и умер солдатом.  Не было у него ни бассейна, ни яхты. – Железная койка да холодное одеяло. В общем… слабак твой Хемингуэй!
Векшин шагнул поближе к окну и вздрогнул от неожиданности. Откуда-то слева, из-за тяжелой портьеры, выглядывала морда бизона, огромная и квадратная, как чемодан оккупанта. Из стены выпирала необъятная грудь и мощная шея. В налитых кровью глазах горела извечная ненависть.
Тьфу ты, черт! ─ Чучело! Всего лишь, чучело! А рядом еще одно. Чуть дальше еще и еще! Зубр, тур, бизон, овцебык… Господи, как живые! - Трофеи  были развешаны по всему периметру комнаты. Казалось, что  все они только что ворвались сюда сквозь многочисленные проломы в стене. Под их перекрестными взглядами стало как-то не по себе. Да! Это рука мастера ─ знатока природы и человека!
Векшин посмотрел на часы:
-  Там, внутри, кто-нибудь есть?
- Исключено. Входная дверь на замке. Внутрь этого дома разрешается заходить только уборщице. Изредка – экскурсоводу и очень почетным  гостям. Ну, таким как сегодня. Уборщицы в доме нет. Я видел как она уходила. Экскурсовода еще не было. Приедет, наверное, вместе со всеми. 
-  А кто же тогда не выключил свет?
-  Какой свет?! Каррамба!

Аугусто тоже был озадачен.  На широком столе, заставленном банками  и бутылками со спиртным, горела настольная лампа. Горела перед его носом. Раскаленную нить накала трудно было заметить в слепящих лучах горячего солнца.
- Ладно, зови ребят. Что-то мне здесь не нравится…
Векшин устроил тотальный «шмон». «Черти» Рамироса облазили все закоулки. Он лично прощупал руками каждый шпангоут яхты. Наплевав на условности и замки, измерил шагами все комнаты дома. Как говорится, «узнал предмет» лучше любого садовника, уборщика, экскурсовода. Он и сейчас мог бы сказать, сколько бутылок и банок стоят на столе, а сколько – лежат под столом… Тщетно!
Не волнуйся, все будет нормально! – взывал он к холодному разуму. Подумаешь, свет! – Халатность уборщицы, неисправность электропроводки, мало ли?
Но опытного разведчика не обманешь. Все было как-то не так. Он расставлял людей по зонам, по секторам ответственности,  а в душе нарастало смятение:
Этого еще не хватало! Может, меня «ведут»? Может,  кто-то из пацанов тренируется? Да нет, я бы заметил, за спиною все чисто...
И вдруг! Кожей, кончиками волос он почувствовал чье-то присутствие. Потом зазвучали слова. Не мысли – слова. Они не всплывали из подсознания. – Их кто-то произносил. А может, и нет? Векшин сколько живет – столько и сомневается: было ли это на самом деле.
- Усеченная жизнь в усеченном теле. - Ради чего? Она бесполезна как слава, как золото, как любое из чучел, что будут висеть на стене. Я видел их смерть на кончике мушки, они увидят мою, и мы будем квиты. А ты говоришь, слабак… Жизнь – это не праздник, а возможность себя испытать. Пройти и осилить все, даже боязнь смерти. Ее я воспринял, как вызов, брошенный лично мне. Но не сломался, а честно сошел с дистанции…
Векшин схватился за голову и присел на траву.
- Что с вами, дон Экшен? – донесся встревоженный голос. – Вам плохо?
- Ничего страшного, Август. Просто голова закружилась. Наверное, перегрелся...
            …Когда все закончилось, он уходил последним. Машина стояла на прежнем месте. Витька копался в перегревшемся двигателе и зло материл здешний климат. Каррадос лежал в тени под брезентом, гоняя в зубах травинку.
Векшин молча уселся рядом, облегченно выдохнул и закурил.
- Возьмите! На память от этого дома.
В руках у него оказался колючий сверток.
- Что это?
- Веточка кактуса. Подержите ее в воде, а когда появятся корни - пересадите в горшочек.  Желательно на солнечной стороне. Кактус очень неприхотлив. Он выживет даже в Москве. Когда-нибудь обязательно расцветет!
- Я родом из Питера, – зачем-то уточнил Векшин. - Спасибо тебе, Август! Так как, говоришь, африканцы зовут колдунов?
- Ньянга.
            - В королевстве Лоанго, - это на западе Африки, почти у экватора, почитают Вене. В этом слове все: власть, религия, уклад, образ жизни… Духовная связь между теми, кто умер и ныне живущими. Но здесь что-то другое…