По ту сторону души

Пролог

Тёмный, узкий переулок. Высокие строения, сложенные из дикого камня нависают, давят, гнетут. Я понимаю, что нужно идти подальше от этих мест, пока не случилось не-поправимого, но нет, я стою и наблюдаю за ней. Она, несколько мрачноватая особа,  стоит в конце переулка  возле закрытой двери. Связка ключей в ее руках негромко позвякивает. Уже три минуты она пытается открыть дверь, но от чего-то не может найти нужный ключ. Я видел ее уже десятки раз, ровно столько же я провожал ее до этой двери. Но эта ночь – особенная. Полная Луна необычайно ярка, она стёрла постоянно туманящую пелену со-мнений, и я полон решимости. Я много раз спрашивал, что же  будет, если я подойду к ней, но так и не смог себе ответить. Я не знал, нужна ли мне столь жесткая и беспринцип-ная, грубая и подчас вульгарная особа. Но всё это магнитом притягивало к ней. Нет, сёго-дня определённо особый день.
Сам не осознав, я сделал шаг, шаг из непроглядной тени, что укрывала меня от по-сторонних взоров.
– Как же ты долго, – донёсся до моего сознания, слегка хрипловатый голос, но столь приятный, и чарующий, что ноги просто отказались слушаться. В горле разом пересохло, слова, которые я обычно произношу при встрече, прилипли к гортани.
– Что ты молчишь? Дар речи потерял? – послышался нетерпеливый, но куда нежнее прежнего голос.
Именно эта интонация вывела меня из ступора. Луна, во всём виновата Луна. Я  сде-лал последний, разделявший нас шаг, и нежно обняв, поцеловал. Жар, адский жар прока-тился по всему телу, даже холодный лунный свет не мог остудить его. Луна, что ты сдела-ла со мной. Что происходило дальше, я вспоминаю как туманное видение. Прихожая. Мы уронили вешалку, разбросали одежду, сбили зеркало. Спальня. Кровать, мягкая, но не-обычайно холодная. Страстные объятья, поцелуи. Наслаждение, льющееся в адском пла-мени. Сталь. Моя  рука сжимала сталь. Большой, слегка загнутый нож полоснул по неж-ной коже, тёмная кровь хлынула из рассечено груди. Она не кричала, лишь страх и непо-нимание застыли в ее глазах.
Я не могу больше вспоминать те мгновения. Не могу… Каждую ночь, когда всходит Луна, я вижу ее изумлённые глаза, залитую кровью кровать, истерзанное тело. Луна свела меня с ума, убила душу, заперла в этой камере. Луна – моё наказание за трусость.

Искажение

Я боялся выходить на улицу. Толпы нечисти сновали по тротуарам, дорогам и про-улкам. Их безобразные тела пугали меня, и я не мог справиться со своим страхом. Видя их, я замирал, не в состоянии пошевельнуть и пальцем, хотя твари, бродившие по городу, не проявляли ко мне никакого интереса, я просто не мог быть с ними рядом, не мог их ви-деть, чувствовать их запах. После каждой встречи с ними меня мучили кошмары, о кото-рых я старался даже не вспоминать.
Как это всё произошло? Я не знаю, просто однажды утром я встал, а на улице уже не было людей, только эти уродливые, дурно пахнущие создания. Может, это был неудачный эксперимент, а может, я просто сошёл с ума. Я знал только одно – я ненавидел и безумно боялся их.
Но, когда холодильник опустел, когда были съедены все ремни, кожаные подмётки и даже перья из подушек, когда тело ослабло, когда сознание меркло от постоянных при-ступов боли, когда я начал сходить с ума от стен собственной квартиры, я понял, что при-дётся выйти из дома. Первая попытка оказалась неудачной. Надеясь на то, что заполо-нившие весь город твари бояться солнечного света, в полдень я осторожно приоткрыл дверь своей квартиры. Огромная слизистая туша ползла по площадке и столь отврати-тельно воняла, что я не смог удержаться от тошноты. И в тот момент, когда желчь моего желудка обжигающе пронеслась по горлу и хлынула изо рта, я остолбенел от страха. Дю-жина выкатившихся глаз уставилась на меня, я машинально захлопнул спасительную дверь квартиры, и тут же в моих глазах померк свет.
Очнулся я в луже содержимого своего же желудка. От запаха желчи, к горлу снова подкатился ком, но в желудке ничего не оказалось, и только спустя несколько секунд я вспомнил о произошедшем здесь. Я вскочил на ноги, бросился запирать дверь, но по-скользнулся, упал и ударился головой о ручку шкафа. Кровь из рассечённой брови залива-ла лицо, капала на пол, делая его ещё более скользким. Руки судорожно перебирали клю-чи, задвижки, цепочки, но ничего не получалось, и тут я услышал, как кто-то скребёт мою дверь. Я отпрянул, но ноги не удержались на измазанном кровью полу, разъехались, и я рухнул на линолеум. Я трясся от страха, скребки становились всё сильнее, и с каждым мгновением я ощущал, что Оно ко мне приближается всё ближе и ближе. Но неожиданно наступила тишина. Вдруг ударили так сильно, что дверь затрещала. И тут что-то слома-лось во мне. Судорожно скобля ногами и руками, дико вереща, я бросился прочь от двери, закрылся в комнате, забаррикадировал дверь.
Две недели я даже не пытался выйти из комнаты. Всё это время я сидел на полу, об-хватив руками колени, и тупо пялился на дверь.
Смешно.
В комнате было темно, окна я давно заколотил и занавесил. Между подпирающими дверь шкафом и кроватью в тусклом, с трудом проскальзывающем в комнату  свете бле-стела дверная ручка. Я не мог отвести от неё глаз. Каждое мгновение я ждал, ждал, что она повернётся и в комнату ввалится что-то ужасное. Несколько часов спустя стало со-всем темно, и страх нахлынул с новой силой. Я боялся каждого шороха, даже собственно-го дыхания. Меня трясло, но даже жуткая боль в конечностях не могла заставить меня пошевельнуться. Лишь вечность спустя солнце вновь слабо озарило комнату. Но встать я уже не смог. Приложив огромные усилия, я просто растянулся на полу и забылся сном.
Прошла бесконечность, прежде я снова решился выйти из квартиры. На этот раз я выглянул в окно. Ночь. Никого. Подошёл к двери. Тишина. Стараясь не производить шу-ма, открыл дверь. Выглянул. Красота. Обшарпанные, покрытые облезлой краской и пле-сенью стены угнетали, я брезгливо передёрнул плечами, но сделал шаг в коридор. Замер. Прислушался. Тишина. Сделал ещё шаг. Тишина. Затем другой. Кабина лифта открыта. Опасаясь шума, спустился по лестнице. Улица. Разбитые покрытые слизью дороги, облез-лые стены домов, ядовито-зелёный свет мерцающих фонарей. Гнилой ветер гоняет мусор, жужжат лампы освещения. Мерзость. И первое на чём остановился взгляд это на мусор-ном баке, на стенке которого висела обёртка от колбасы. Желудок сразу же заявил о себе. Я бросился к столь аппетитному яству. Весь сумеречный мир окончательно померк перед сиянием мусорного бака изобилующего отходами от пищи. Я забыл про все страхи, пока жадно запихивал в себя куски тухлой колбасы и заплесневелый хлеб, остатки от сыра и полувысохшие, прокисшие макароны. Но мой организм запротестовал. С ужасным рыком я опустошил свой желудок. Страх того, что меня могли услышать, ударил кнутом, и я, схватив груду мусора, бросился в свою квартиру. Так я нашёл источник пищи.
Шли дни, я всё чаще и чаще выходил на улицу за отбросами. Спустя месяц, я даже решился просто на прогулку. Я двигался тёмными закоулками, и ни одна тварь не замеча-ла меня. Однажды, полуразложившийся труп прошёл всего в шаге от меня, и я понял, пока я в тени, никто из них не может меня увидеть. И вместе с мыслью, отпущенной в чёрное небо, ушёл и мой страх. Я перестал их бояться, но из тени выходить не решался.
А сотни раз видел, как эти уродливые, противные твари дрались, боролись и погло-щали друг друга, и, наблюдая за происходящим, я ощущал их желания, стремления и чув-ства, как они ненавидят друг друга, как они хотят вцепиться друг другу в глотки, рвать друг друга, умываться сочащейся в жилах слизью, как жаждут слиться друг с другом в по-рыве похоти, слиться грязно, отвратительно. Сотни раз я ощущал, как уродливые твари забивали свои ненасытные утробы различной дрянью: резиновой, пластмассовой, святя-щейся в темноте, давно протухшей и покрытой белыми червями. Меня воротило, от их пищи, меня – питающегося из мусорного бака. А они, они набивали свою утробу, не оста-навливаясь ни на миг. Твари, что меня окружали, было уродливы снаружи, но и еще более отвратительны внутри. Отвращение – это всё, что я мог к ним чувствовать.
Спустя время, я перестал просто ощущать их, а начал видеть все их грязные чувства и помыслы. Я видел и то, что они тщательно прятали свою сущность, стремясь выглядеть светлыми, чистыми и добрыми. И, несмотря на свою внешность, им это часто удавалось. И тогда я не выдержал и перекрасил ядовито-зелёную лесть в пламенно-красную ярость. Я молча смотрел, как сошедшая с ума каракатица рвала на части, не ожидавшего такого по-ворота дел, слизняка. На шум приковыляли полуразложившиеся, неведомые животные. Как они могли выглядеть до того, как их затронула гниль, я так представить и не смог. Животные, оказались зверьми и внутри. Они перегрызли глотку, ещё шевелящемуся слиз-няку и набросились на каракатицу. Столько черноты в чувствах я ещё не видел. Они истя-зали каракатицу, удовлетворяя свою похоть. Я не мог смотреть на это. Развернулся и ушёл. И ступая по разбитому, покрытому плесенью асфальту, я решил покарать, наказать их всех, за отвратительность и злобу их.
Так я стал мессией.
Я ходил по улицам и подливал «масло в огонь». Сотни и сотни раз я заставлял их страдать, от рук, щупалец, когтей, лап, клешней своих сородичей. Я стоял и смотрел на истязания, на корчи, страдания, на внутренности и отвратительное, животное наслаждение от причинения всего этого. Так я рассматривал десяток  молодых (как мне казалось) мон-стров месивших грузное, со свисающим бляхами и сочащимся из пор, жиром тело. Я смотрел, как они упиваются своей властью и силой. Весь мир замкнулся для них вокруг распластанного, достойного только отвращения тела. Я улыбнулся и пошёл прочь, зная, что когда я отойду на достаточное расстояние, безумие, возникшее с моим появлением, спадёт, и непонимание, стыд и страх от содеянного сожгут слабые души, превратив их но-сителей в растения. Больше они никогда не смогут причинить вреда другим.
Кара. Кара стала единственным смыслом моего существования. Поначалу мне это нравилось, затем пресытило, а потом я просто бродил по улицам, а все вокруг сходили с ума. Я начал скучать и вышел под свет фонаря. И я впервые увидел истинный страх. Одни твари бросились в рассыпную, как тараканы, другие замерли не в состоянии пошевелить-ся, третье растянулись в грязи и что-то вопили. Страх, страх тех, кого я сам безумно боял-ся. Вот, наслаждение. Презрение и злая сила разрывали мою грудь изнутри. И я не смог сдержаться и закричал. Закричал во всю мощь, выплескивая все эмоции и силы. Земля за-дрожала, заходила ходуном под ногами, твари попадали на асфальт, но я не стоял, я парил в воздухе. Языки багрового пламени разломили сковавшие землю бетон и асфальт, про-неслись по улице и соткали десятки ужасных внешне, но завораживающе прекрасных в своей силе демонов.
– Накажите их! – приказал я демонам. И они исполнили приказ. Я смеялся, наблюдая глазами каждого демона за агонией умирающих уродов. Смеялся в полный голос. Вос-торг. Именно восторг, никогда ранее мной не испытываемый. Новое, ранее не ведомое мной чувство. Но сквозь пламя восторга я увидел её. Она шла медленно, по середине ули-цы, не замечая ни демонов не корчащихся в агонии уродов. Ведьма. Она была истинной ведьмой, мрачноватой, но откровенной. Она была человеком. Я с трудом читал её чувства, смог понять только её одиночество. Загадка. Мой пресыщенный разум, вновь воспрянул. Я вновь ощутил себя человеком. И когда один из демонов набросился на её, ведьма от-крыла ему свою душу: яростный гнев, беспощадную боль и страдания – то, что несла в себе среди окружавших её тварей. И демон распался тысячами искр, не выдержав столь великого груза. И заметив это, все демоны бросили свои жертвы и направились к ведьме. Я испугался. Испугался, что она не справится с ними и призвал порождений ярости к себе. Но они не послушались. Я уже не был их беспощадным правителем, я был человеком. Но обида смешалась с гневом, и, испив это зелье, я вновь превратился в монстра, мессию, не-сущего кару за не повиновение, но не для уродов, а для своих же творений. Я смёл их од-ним ударом, испытав лишь слабое удовлетворение. Я был готов испепелить весь мир, но холодный душ безразличия ведьмы остудил меня. Она не заметила меня, прошла мимо. А я завороженный, не способный оторвать от неё взгляда, провожал её. Оцепенение спало, лишь когда она скрылась за поворотом.
Какое-то время я стоял в раздумьях. Мне безумно хотелось броситься за ней, и в то-же время я боялся встречи с ней. Я не знал, что может принести эта встреча: или беско-нечную радость и избавление от затянувшегося кошмара, или горечь разочарования и боль утраты, казалось бы, того, чего никогда и не было. Но нет. Пройдя по улице, она ос-тановила гибель этого проклятого города и вошла в мою душу, даже не заметив этого.
На сей раз я смог перебороть страх (мне уже стало нравиться одерживать над ним победу) и бросился к злополучному повороту, за которым скрылась ведьма. Я бежал.   Бе-жал, не задумываясь о последствиях и причинах. Шаг, ещё, ещё, ещё. Ни звука, только тьма чёрным плащом стелилась за мной. Но я не замечал её, не замечал своего нового флага. Поворот. Вон она. Далеко, но ещё различимая в тусклом свете фонарей.
Я нырнул в тень, чёрную, непроглядную. Слился с тьмой и мгновение спустя вы-нырнул. Она была совсем рядом, но я испугался и сделал шаг назад, в тень, спасительную тень. Рядом с ней я чувствовал себя простым человеком, беззащитным человеком, и это приносило какое-то странное удовольствие, и томительное ожидание того, что же будет дальше. Никогда раньше не думал, что может быть приятным полностью отдать себя в чужие руки. Но это произошло.
Я тенью скользил за ней, не отставая ни на шаг. Я хотел видеть её, чувствовать запах её тела, просто быть рядом. Путешествие. Это путешествие длилось долго, но недостаточ-но, чтобы насытить меня. Узкий переулок. Железная дверь. Звон ключей. Два щелчка зам-ка. Скрип, и ведьма скрылась за дверью. Я возненавидел дверь, что разлучила нас, замок, позволивший открыться двери, ключи, так легко проскользнувшие в замочную скважину и без сопротивления отпершие двери. Я ненавидел время за то, что не остановилось. Я не-навидел себя, не сумевшего заговорить с ней.
До рассвета я просидел в переулке, следя за железной дверью. Но с восходом солнца, мне пришлось вернуться к себе. За всё время ночного образа жизни, я стал бояться солнца, того, как оно режет глаза, как раскрывает мою сущность перед обитателями города, не способными вынести и сотой части этого бремени.
Следующей ночью, я вернулся на знакомую улицу. Я ждал. Ждал того, что она вновь пройдёт по этому разбитому, заросшему плесенью и мхами асфальту. И она явилась. Она была столь же спокойна, как и предыдущей ночью, и столь же прекрасной в своей мрач-ности. Длинные волосы неистово разметал ветер. Она смотрела прямо перед собой, даже не пытаясь скрыть своей свободы, своей независимости от всего, что её окружало.
И в этот раз я лишь проводил до ненавистной железной двери. И до рассвета наблю-дал за окном, в котором зажёгся свет. Я обещал себе, что завтра, если увижу её, то обяза-тельно заговорю. Но этого не произошло, ни на следующую ночь, ни во многие другие. Я лишь провожал её до двери и сидел до утра под окнами.
И так происходило до памятного дня, когда она вдруг остановилась и произнесла:
– Я чувствую тебя.
Я замер. Всё. Мир в одночасье рухнул. Что дальше? Бежать? Нет. Остаться? Нет. Что же делать?
– Позвольте вас проводить, до двери, – вдруг сорвалось с моих губ. От неожиданно-сти я вздрогнул, голос дрожал.
– Извольте, но я хочу видеть сопроводителя, – улыбнулась она. Нет, она не боялась меня. Нисколько. Но я всё же боялся выйти и напугать её, как многих обитателей этого города.
– Хорошо. Только не бойтесь, – выдавил я. Горло сдавило, слова с трудом выдавли-вались. Я сделал шаг, и ядовито-зелёный свет озарил моё лицо. Я не знал, как выглядел, все зеркала давно были разбиты. Я ждал. Ждал реакции. Ждал и трепетал. Либо всё, либо ничего.
– Бояться? – Послышался саркастический смех. – Вас? Не льстите себе.
Она смеялась, открыто, громко, нисколько не стесняясь. Сначала, чувство обиды проступило из глубин души, но смех, чистый, не замутнённый фальшью, был очень зара-зителен. И я улыбнулся. Впервые за многие дни. Не злобно, не натянуто или животно. Нет. Так улыбается маленький ребёнок, радующийся новой игрушке. Я снова чувствовал себя простым человеком. Но не тем измученным ложью и игнорируемым, что прожил двадцать восемь лет, а востребованным, чувствующим, что есть ещё откровенные люди, способные дарить мрачноватое тепло и ласку.
Мы шли по улице. Но я не знал, как разговаривать с женщинами. Сначала я говорил скомкано, запинаясь, а она смеялась, глядя прямо в глаза. Мне казалось, что она прекрас-но понимает, кто я, и что твориться у меня внутри. И это давало мне облегчение. Потом я нёс чушь, а она смеялась, поправляла, шутила. Я не обижался, а присоединялся к ней в смехе. Я не мог насытиться разговором, но как бы я не замедлял шаги, железная дверь всё же выплыла из темноты. Но в этот раз я не был на неё зол.
– Что ж, вот и пришли, – в это время я ощущал себя сопливым мальчишкой на пер-вом свидании. Сколько раз я смеялся над глупым и бессмысленным смущением детей. А теперь и сам ощутил себя в глупейшей ситуации.
– Зайдёшь? – вдруг спросила она. Голос. Интонация. Какая это была интонация. Чарующая, загадочная. Простое приглашение с десятком подтекстов, использованных скорее для игры, чем для защиты. Приглашение в святая святых. Туда, где она жила, где прово-дила всё то время, что я сидел под её окном. И я не смог отказаться.
Обшарпанные лестничные площадки. Капающая вода с украшенного коричневыми разводами и плесенью потолка. Скрипы и скрежет. Но всё это уже не вызывало отвраще-ния. Дверь. Прихожая. Я хотел снять плащ, но его не было. Гостиная.
– Кофе будешь? – спросила она. Но это были не просто слова.
– Да, конечно.
Всё мне казалось сном. Этого просто не могло происходить. Она вышла из комнаты. Старинные портреты. Часы с маятником. Старомодная, но хорошо сохранившаяся мебель. Я ходил по комнате, всматривался в лица на полотнах и чёрно-белых фотографиях, провёл пальцем по переплётам книг. Странные книги, без названий. Торшер на омедневших звериных лапах. Багровый абажур. Выключатель. И воздух наполнился красными тонами. Мягкие шаги. Я обернулся.
– Кофе, – загадочно улыбнувшись протянула она чашечку.
Мы сели на кривоногий диван. Она не спрашивала, я не отвечал. Мы молча сидели и смотрели друг другу в глаза. Как долго продолжалась эта беседа, я не знаю, но увидев в её глазах вопрос: «Как это случилось?» – я заговорил:
– Будто во сне, – заговорил я. – Я помню всё от самого рождения, но туман неуверенности размазывает черты.
– Расскажи.
– Это трудно.
– Будет легче.
– Мне уже хорошо, – я встал с дивана и подошёл к одной из картин. – Кто это?
– Это моя прапрабабушка. Люди называли её колдуньей. – Не меняй тему. Я просто хочу помочь.
– А что с ней стало?
– Её убили.
– За что?
– За то, что она была другой.
– Как я.
– Как мы.
Повисла тишина.
– Много лет назад под луной явился в свет плачущий человек, – не ожидая от самого себя, заговорил я. – Он плакал в момент рождения и в тянувшиеся вечностью годы. Он плакал, и это было единственным утешением. Боль несовершенства, одиночества и непонимания рвали его душу на части. А сгнившие души, души тех, кто жил красиво, имел всё что хотел и кого хотел, не давали ему покоя. И он ушёл, ушёл в мир, где мог остаться собой. А вернувшись в реальность, он попал в ад.
Я говорил, говорил и говорил. Я рассказывал свою историю, то, как доверие людям обернулось болью обмана, о том, как зарубцевавшуюся рану снова распороло предательство, как меня использовали в грязных делах, и как я не смог противостоять. Как людской цинизм растоптал мою личность, как похотливые издевательства убили в душе чистоту любви. Как за живо сожгли моих родителей. Как я умер и как возродился вновь. Но теперь никто не сможет назвать меня моим именем. Родилось нечто другое и куда более страшное, чем сами люди. Я говорил. А она молчала. Она не говорила, ни кивала, просто смот-рела мне в глаза, и я чувствовал понимание. Меня понимали. Как же это прекрасно. И я захлёбывался в своём рассказе, ибо хотелось рассказать всё, всё до мелочей, а времени было так мало.
– Ты видишь реальность, – проговорила она, когда мой голос умолк. – То, как мы выглядим на самом деле. Но ты прячешь свою внешность. Покажи, какой ты.
И тут я ощутил, что не в силах отказать ей. Но… я бросился в окно. Разбитое стекло рассекло мне кожу, твёрдый асфальт ударил по ногам и рукам. Но не чувствуя боли я бе-жал, бежал прочь, понимая что, совсем скоро приму свой истинный облик. Бежал, а перед глазами плясали кровавые картины, обгоревшие тела, жестокое насилие.
Я вбежал в квартиру. Прихожая. Зеркало. Откуда оно здесь? Я давно их все разбил. Или нет? Я посмотрел в своё отражение, и сердце остановилось. Ужасная тварь, сотканная из мрака и крови жертв, взирала на меня своими огненно-красными глазами. Они прожи-гали насквозь своей ненавистью, сотни щупалец мглы опутывали всё, что окружало, из-меняли реальность принося истинный вид вещей. Я испугался самого себя, безжалостную, ненасытную и искусную в своей мести мразь. Я не мог смотреть на себя, на то, что создал из меня этот мир.
Я не помню, сколько дней просидел в своей квартире. Я боялся, боялся того, что она увидит меня таким. Внутренняя борьба рвала на части. Я хотел её видеть и боялся её ре-акции. И тогда я решил вернуть себе прежний облик. Но как? Искалеченную душу трудно излечить. И я жил лишь воспоминаниями, воспоминаниями о том далёком вечере. Я чув-ствовал тепло в груди, радость, но страх вновь сковывал сердце.
Но однажды я подошёл к зеркалу. Измождённое, бледное человеческое лицо смотре-ло на меня. Но глаза. В них горел всё тот же демонический огонь. И я понял, что помочь мне сможет только она. И я вышел на улицу.  Брёл, разгоняя остатки сомнений, и, про-клиная, себя за глупость. Но в её окне не горел свет. Мир погас. Я не знал, что думать. Не знал, что делать. Я просто сел под её окном и ждал в надежде, что она вернётся. И я по-клялся, уничтожить весь мир, если этого не произойдёт. Поклялся предать его адскому огню, испепелить, наполнить болью и чудовищными страданиями, за то, что он не смог уберечь самое ценное из всего, что в нём было. Но я ждал.

Один на один с собой

Я не спал уже семь дней. Смертельные дозы кофеина и никотина продлевали мой день. Кабинет. Груды бумаг, фотографий, папок, переполненная пеплом пепельница, урна с горой хлама. Я поднёс к губам чашку с кофе. Глоток. Горечь напитка немного прояснила разум. Я снова взял фотографию. Обнажённая женщина лежит на залитой кровью посте-ли. Десятки ножевых ранений. Большая часть не глубоких. Она жила долго, до последнего удара. Страдая. Даже смерть не стёрла отпечаток страданий. Ублюдок. Уже восьмая. Сколько ещё будет. Но глаза закрываются. Не спать. Работать. Работать. Проклятье, кто же ты? Нужно ещё раз сходить на место преступления. Шлюха. Опять шлюха. Типично для больного ублюдка. Куча отпечатков. Но ни в одном случае нет одних и тех же. И кар-тотека молчит. Кто же ты?
Я сел в машину. Ночь. Фары разгоняют тьму. Но этого мало, слишком мало. Я нена-вижу ночь. Работать. Только не думать о ней. Ровное жужжание двигателя и шум колёс заполнили пустоту. Поворот. Красный свет. К чёрту. Мне нельзя останавливаться. Рабо-тать. Вот и шестнадцатый дом. Я вышел из машины. Ни одного фонаря. К чёрту. Третий этаж. Лифт? Нет. Лестница. Квартира тринадцать. Прислушался. На соседней площадке стучали в дверь и взволнованно вопрошали всё ли в порядке. Я поднялся этажом выше. Грузный мужчина стоял перед запертой дверью. Посмотрел на меня.
– Там мой сосед. Он показался мне странным, – проговорил, мужчина с обвисшими щеками.
Я подошел. Постучал. Сильнее. Тишина.
– Не хочет разговаривать, пусть остаётся там, – равнодушно бросил я. – У меня есть более важные дела.
Я и впрямь не мог думать ни о чём другом, кроме убийцы. Вернулся к квартире жертвы. Что-то не так. Лента. Жёлтая лента висит не ровно. Я аккуратно снял её, прислу-шался. Медленно открыл дверь. Тишина. Вошёл. Темно. Прошёл прихожую. Тишина. Нет. Где-то в гостиной скрипнула половица. Аккуратно открыл дверь. Скрип. Проклятье. И вдруг что-то обрушилось на меня. Я не удержался и упал. Темнота душила, отчаяние за-волакивало разум. Я попытался оттолкнуть, не получилось, не хватало сил. Темнота за-брала всё. Ударил. Попал, но ничего не произошло. Ударил ещё, но горло сдавило ещё сильней. Всё сил больше нет. Но тьма отступила. Хватка ослабла, и острая боль пронзила бок. Потом второй раз. Уже выше. Боль пронеслась по сознанию, отрезвляюще, толкая к действию. Я ударил. Ударил, что было сил. Что-то жёсткое. Ещё. Уже мягче. О пол уда-рилось железо. На груди почувствовал капли. Что-то тёплое текло по рукам. Ещё удар, ещё, ещё… Я сбросил восседавшего на мне на пол, бил, бил и бил. Он давно не сопротив-лялся, когда я остановился, кровавый туман спал, но с ним ушли и силы. Я откинулся на пол и закрыл глаза.
Впервые за десять лет я спал без кошмаров. А может, я и не спал вовсе, но очнулся я в клинике. Белый потолок. Рядом пиликает какой-то аппарат. В дверь постучали и, не до-жидаясь приглашения, вошли.
– Ты взял его, – воскликнул вошедший.
– Кого? – не понял я.
– Маньяка своего. Ну и отделал же ты его.
И только тут я начал понимать. Неужели всё? Неужели это конец? Не поэтому ли я смог спокойно спать? Я выдохнул и расслабился. Теперь можно отдохнуть.
На суд я пришёл слегка похрамывая. Я сидел и смотрел на человека, которого обви-няли во всех восьми убийствах и покушении на полицейского. И я не мог поверить, что это он. Где-то внутри я чувствовал, что убийца выбирает себе новую жертву. И когда дошло время до моих показаний…
– Это не он!
Я встал и вышел из зала суда. Гул негодования провожал меня, меня в одно мгнове-ние ставшего главным врагом всего мира.
Обвиняемого оправдали. А у меня снова начались бессонные ночи. Я собрал необхо-димые материалы и сел в машину. Я ездил по улицам города. Смотрел на людей, пред-ставлял их на месте убийцы и жертвы. Да, чтобы поймать маньяка, нужно стать им. И я становился. Я видел сотни потенциальных жертв, но только одна по-настоящему задела душу. Я остановил машину. Наблюдал за ней. Осмотрелся. И в груди что-то оборвалось. Я увидел его. Того, что оправдали. «Не спеши», – сказал я себе, когда он подошёл к жертве. Я смотрел. Просто смотрел, как они разговаривают, смотрел, как садились в его машину. Работать. Повернул ключ. Заработал двигатель. Я тронул автомобиль. Ехал не спеша, не привлекая к себе внимание. Захолустье. Такие трущобы занимали половину города, но се-годня они были как никогда омерзительны. Остановился.
– Диспетчер, – прохрипело в рации.
– На углу двадцатой и тридцать пятой замечен подозреваемый в серийных убийст-вах.
– Всем постам, – снова захрипело в рации, но я отключил звук и вышел из машины. Открыл дверь. Лестница. Где-то рядом хлопнула дверь. Следующий этаж. Какая из них? Вспоминаю хлопок. Эти две отпадают. Какая из оставшихся? Правая или левая? Прислу-шался. Сердце бьёт в висках. Минута, вторая. Я растерян. Крик. Короткий, но надрывный. Сюда. Я ударил плечом  дверь. Хруст, но она осталась на месте. Ещё ударил. Потом но-гой. Треск и грохот падающей двери. Какая комната? На право. Чисто. Выбегаю в кори-дор. А там он. Стоит с окровавленным ножом в руках. А на поясе полицейская рация. Он всё знал, а в глазах горело безумие. Я направил на него сжимаемый в руке пистолет.
– Нож на пол! – закричал я.
– Стреляй, – прошипел он. – Через три минуты приедут твои. Отомсти. Ты ведь так этого хочешь. Ну же! Стреляй!
И я выстрелил. Даже не задумавшись, не усомнившись ни на одно мгновение. Вспышка. Я смотрел, как падает на пол его тело. Отбросил ногой нож.
– Ты можешь хранить молчание, – начал объяснять права, переворачивая тело на жи-вот. Заломил за спину руки. Стон. Застегнул наручники, даже не обращая внимания на пробитое плечо. И тут ворвались коллеги.
Суд. Виновен. Но куда хуже было мне. Неужели я ошибся? Проработав пятнадцать лет в отделе убийств, я ошибся. И это стоило жизни ещё одному человеку. Я не мог пове-рить в это, не мог простить себе.
Моей лучшей подругой стала бутылка. Я напивался до исступления, но не мог от-ключиться. Меня выворачивало  наизнанку, но я поднимался и снова пил. Но всё это вре-мя перед глазами стояли заголовки статей и истерзанное тело женщины. Я забыл, когда в последний раз выходил на работу. И мне было всё равно. Меня волновал только я сам.
– Дружище, может хватит? – сочувственно произнёс бармен.
– Я убил человека, – с трудом связывал я слова. – Из-за меня… из-за ошибки моей… её убили.
– Да брось ты, давай я лучше отвезу тебя домой.
Мы вышли из бара, сели в машину. Я не помню, что происходило дальше, очнулся я только в своей постели.
На следующий день я снова напился, но уже в другом баре. Я пил, пил и пил. Только боги ведают, сколько я пил. Я не знаю на что я пил, где брал деньги, но я пил. И в один из дней я сидел за столиком и смотрел на дно пустого стакана. По ящику мели всякую чушь, за соседним столиком громко разговаривали, но меня не интересовало всё это. Только гвоздём вошла в мозг фраза: «И снова убийство. Не прошло и трёх недель, после судебно-го процесса над Мессией, убивавшего женщин за грехи их, снова в своей квартире была найдена зверски убитая женщина».
Я поднял глаза. На экране отображалась фотография жертвы. Я мог бы поклясться, что это был он. Я вскочил на ноги и тут же повалился на пол.
Глаза я открыл в камере.
– Эй, что происходит? Откройте дверь! – закричал я, но ужасная боль в голове заста-вила меня замолчать. Я сел на койку, обхватив голову руками. Что же происходит?
– Ты обвиняешься в убийстве, – донёсся до меня голос. Я поднял глаза, но тут же за-крыл их от боли. – У тебя нет алиби. А на месте преступления были найдены твои отпе-чатки и семя. Как удобно вести расследование преступления, которое совершил сам.
– Он никогда не доводил дело до конца. Не будьте кретинами! – Неистово кричал я, но меня уже никто не слышал.
Одиночество. Тишина. В голове каша. Этого просто не может быть. Я не убивал их. Я только хотел помочь им. Этого не может быть. Но надежда была. Он просто не мог не убивать. Но где же его искать? Там, где бы никогда не стал. Полиция? Учебные заведе-ния? Тюрьма? Где искать?
Но дни тянулись один за другим, и я снова боролся со сном. Но на этот раз не было ни кофе, ни сигарет. Меня лишили всего, будто пытались наказать сразу ещё до суда. Но сил бороться уже не было, и я встал. Я стоял, прислонившись спиной к стене. Ноги ныли, но я продолжал стоять. Я с трудом держал глаза открытыми. Но ноги подогнулись, и я по-чувствовал, что сползаю вниз. Темнота. Но, осознав, что этого допустить нельзя я усилием воли открыл глаза. Дом. Мой старый дом, где я жил со своей семьёй. Комнаты уютно об-ставлены – чувствовалась рука хозяйки. Я осмотрелся. Тихо потрескивает камин. На сто-лике праздничный ужин. Я позвал жену. Тишина. Прошёл в обеденную. Никого. Снова позвал. Не ответила. Тревога стала заползать в сердце. Шум. Вода. О боги. Это же просто душ. Я прошёл в ванную. Женщина. Самая прекрасная женщина во всём мире. Я зашёл под поток льющейся воды, обнял. Она прижалась ко мне всем телом. И я снова чувствовал себя счастливым, не понимая, что же стало причиной моего страдания.
Этот вечер был прекрасным. Ужин при свечах. Тихий разговор с любимой женщи-ной. Незабываемое продолжение вечера в постели. Когда она уснула, я лежал рядом, бо-ясь закрыть глаза. Мне так хотелось, чтобы эта ночь не заканчивалась. Я встал, чтобы вы-ключить ночник. Щёлкнул выключатель. Я повернулся к кровати, а там… Там на пропи-танном кровью белье лежало изуродованное сталью тело, тело моей жены. Крик. Крик ра-зодрал мне горло. Я не мог, не мог этого вынести. Ноги подогнулись. Я рыдал. Боль, толь-ко боль осталась в моём разуме. Я ослеп и оглох, я чувствовал только одно – боль. И эта боль была куда страшнее, чем физическая, против неё нет лекарств, кроме одного – смер-ти. И я потянулся к лежащей на столике кобуре. Холодная сталь обожгла висок. Я закрыл глаза. Пауза. Стоп. Что же я делаю. Нет. Я найду убийцу и отомщу. Я опустил пистолет.
– Что? Силёнок не хватает? – услышал я шипящий голос. – Это куда труднее, чем искромсать беззащитную женщину.
Я открыл глаза. На меня презрительно смотрела собственная жена, обвиняла меня. Она кривила окровавленные губы в ненавистном пренебрежении. И это ударило сильнее ножа. Прямо в сердце. Неужели? И душу разорвало. Я не знал, что могло сильнее нанести удар. Я лежал на полу, сжимая руками голову. Слёзы текли по щекам. Боль. Боль. Боль. Но вдруг я ощутил в руках рукоять ножа. Она вложила его в мою ладонь.
– Только физическая боль сделает тебе легче. Искупи свою вину.
Она говорила, не скрывая отвращения. Отвращения ко мне.
Я крепче сжал нож и разрезал себе ладонь. Потом предплечье. Ещё раз, ещё и ещё. Боль от порезов немного притупила боль утраты, вины и от осознания своего бессилия и слабости. И я продолжал резать. Резать свою плоть, не обращая внимания на струи крови, стекавшие на пол.
– Режь грудь, живот.
И я разорвал рубаху. Пуговицы полетели на пол. И я резал, стараясь заполнить физи-ческой болью всё сознание. Живот. Я резал живот. Кишки. Я кромсал их. Нашёл желудок и выпотрошил его.
– Остановите его, – донеслось откуда-то из далека. Но куда реальнее звучало:
– Режь. Найди своё сердце и прекрати страдания.
Я кромсал грудь, пытаясь распилить рёбра. Слёзы текли по щекам. Крик боли оглу-шал. Но сквозь крик легко пробиралось «Режь». И я резал.
Очертания спальни сменились серыми каменными стенами, но я этого не замечал, в исступлении раздирая уже обломанными ногтями свою грудь. Кто-то повис на руках. Я с рыком отбросил его. Уже двое набросились на руки. Тяжело. Но я вцепился в его руку зу-бами. Хруст разрываемой зубами плоти и ломаемых костей плеснул масла в огонь безу-мия. Вкус крови. Я не понимал, что делаю. Легко отшвырнул в сторону второго. Вцепился в шею первого. Я рычал в исступлении, рвал зубами кожу и мышцы. Удар. Кто-то ударил меня чем-то тяжёлым. Я не остановился. Ещё удар. Я повернул голову. Удар. Я бросился на бьющего. Встречный удар. Тяжёлый, слишком сильный. Я упал, но сразу же поднялся. Снова удар. Меня били, а я вставал. Снова и снова. Навалились. Заломили руки. Застегну-ли браслеты. Я рвался к бившему, хотел разорвать ему горло. Но меня держали, держали четыре человека, одетые в тёмно синюю форму. И тут меня ударили ещё раз. В глазах по-плыло. Звуки растянулись, будто кто-то замедлил пластинку. Я не чувствовал тело. Мир вращался кругами, постепенно угасая.

Кошмары

Снова я проснулся в палате. Уже ставший привычным белый потолок нависал сверху. Немногим от него отличались и стены, разве что лёгким желтоватым оттенком. Я при-поднял голову. Опять она раскалывалась от боли в висках. Но я переборол себя и, спихнув на пол свои ноги, поднялся с постели. В палату зашла медсестра. На её подносе как всегда стояло несколько стаканов и коробочек с таблетками. Опять эти химикаты. Уже два меся-ца я не пил их. Они только усугубляли мое положение. Но врачи мне не верили и каждый день отправляли с этой женщиной таблетки с неизвестными компонентами.
Я провёл половину своей жизни в этой клинике. К своим пятидесяти восьми я вы-глядел на восемьдесят, по крайней мере, мне так сказал мой сосед по койке. Странно, я считал, что выгляжу моложе своих лет. Может он что-то напутал, ведь все мы, находя-щиеся в клинике, были не совсем обычными людьми.
Медсестра. Она была молода и красива. Всякий раз с её появлением я задумывался, неужели ей нравится работа здесь. Неужели ей доставляло удовольствие ухаживание за такими как мы? Но задать этот вопрос я так и не осмеливался. Хотя, даже задав его, я знал, что станет ответом. И дежурная фраза скрыла бы правду. Она нравилась мне, может оттого, что была молода, учтива и в ней была некоторая загадка.
Я взял свою коробочку с таблетками и стакан с соком. Поставил их на, стоявший ря-дом с кроватью, столик. Медсестра улыбнулась и вышла.
– Тебя накажут. Если узнаю, что ты не пьёшь их, – уже в который раз шёпотом пре-дупредил меня сосед по койке.
– Если узнают, – улыбнулся я. Но о наказании даже думать не хотелось. Я знал, как наказывали буйных пациентов.
Я вытряхнул таблетки в ладонь сделал вид, что бросаю их себе в рот и выпил сок. Затем подошёл к раковине и вымыл руки, смыв из рук бесполезное лекарство. Я делал так каждый раз.
В палате нас было четверо. Двое практически не вставали с коек, тем самым предос-тавляли нам всё пространство для передвижения. Я и мой сосед были этому только рады.
– Но почему ты не пьёшь их? – шептал на ухо сосед, подсев рядом на мою кровать, когда я вытирал руки.
– Без них я могу гулять, – доверил я соседу свою тайну.
– Брешешь. Я сумасшедший, но не настолько, – не поверил он. И тут я понял, что у меня стало одним приятелем меньше. И мне ничего не осталось, как начать игру.
– Гулять по звёздам, – придумал я.
– По звёздам?
– Да. Они колючие, поэтому приходится быстро переставлять ноги.
– Хм. А меня научишь?
– Не. Это моё и только моё, – изобразил обиду я.
Сосед поднялся с моей койки и отошёл в угол. Он простоял там до тех пор, пока я не привёл себя в порядок и не вышел из палаты. Что он делал дальше, я не видел. И не хотел видеть.
Нас не держали взаперти. Половину дня мы могли свободно передвигаться по своему корпусу. У нас был зал отдыха, спортивный зал и душ. Я направился в зал отдыха. На мо-ём любимом столе из морёного дерева стояли шахматы. Странно, но многие из нас люби-ли интеллектуальные игры. Партнёра не нашлось, и я просто составил фигуры на доску, в надежде, что кто-нибудь согласится. Я сидел и смотрел на фигуры.
– А почему бы и нет? – сказал я себе и начал беспроигрышную для оптимиста и об-речённую на поражение для пессимиста партию. Партию с самим собой.
Так я скоротал время до обеда. Потом неплохой обед, затем дневной сон. Лёгкий как перо, но разбивающий неподготовленный организм вдребезги. Нарисовал свой портрет. Странно, почему-то каждый день я представляю себя одним и тем же. Даже детали иден-тичные. Убрал свою тетрадь. Скучно. Год за годом я сижу в этой клинике, и единствен-ное, что приносит мне радость это сны. И в этот раз ждал ночи. С трудом убил время до ужина. Медленно, очень медленно съел всё, что положили. Потратил на десять минут больше. Мало, крайне мало. Пошёл в душ. Медленно, почти плывя. Расслабился под горя-чей струёй. Так я мог стоять вечность. Я не заметил, как пришло время сна, и даже тёплые объятья душа уже не могли меня удержать. Я быстро вытерся, оделся и направился спать.
Долгожданное путешествие. Я лёг в холодную кровать, но быстро согрелся и закрыл глаза. Уходящие холод и озноб, потянули себе на смену мягкий сон. Я открыл глаза. Рель-ефный потолок, тусклое свечение ночника, двуспальная кровать. Белоснежное, пахнущее свежестью постельное бельё. Кто-то рядом. Я осторожно повернул голову. Женщина. Я улыбнулся, так бывало довольно часто. Я понимал, что сплю, и что мой мозг играет со мной. Что ж, мне оставалось только улыбнуться. Поднялся. В спальне было уютно. У меня никогда такой не было. Подошёл к шкафу. Достал джинсы. Слишком большие для моего реального тела. Посмотрел на себя. О боже! Молодое, мощное, мускулистое тело. Вот это да! Я никогда раньше даже и мечтать не мог о таком. Спасибо, мозг. Я оделся в джинсы, белую майку, казаки и чёрную кожаную куртку. Вроде ничего. Вышел на улицу. Мне нра-вился тот сон. Не самый лучший район, но с таким телом можно не бояться. Хотел пой-мать такси, но передумал. Нет, лучше я пройдусь. Я дышал полной грудью холодным воз-духом. Улыбка удовольствия расползлась по лицу. Крик. Я напрягся. Обернулся. А вот повод для моего не реализованного в жизни героизма. Трое парней грубо приставали к за-плаканной девушке. Я поспешил на помощь.
Улыбка. Улыбка не сходила с моего лица. Я получал удовольствие от каждого вдоха, каждого шага, от каждого движения рукой или ресницами. Мне нравилось быть свобод-ным. Жаль, что это закончится с восходом солнца.
– Пошли прочь, ублюдки, – враждебно прорычал я. Как не странно, получилось очень натурально.
– Это ты, – немного испуганно произнёс один из троицы. – Мы просто развлекаемся.
Я понял, что здесь меня знают и боятся.
– Она моя, пошли прочь.
Парни сразу же убрались, но недовольство хлестало через край. Такого я не мог ос-тавить незамеченным. Я схватил левой рукой за плечо, не успевшего отойти, парня и рыв-ком развернул к себе. Испуганные и изумлённые глаза уставились на меня. Но правая рука уже была запущена. Твёрдый как камень кулак разворотил всё лицо. Тело в руках обмяк-ло. Я его отпустил. Двое других бросились бежать. Нет, играть в догонялки меня не прельщало, и я повернулся к девушке.
Девушка вжалась в стену, догадываясь, что перед ней стоит человек, куда более страшный, чем вся троица.
– Не бойся. Я не причиню тебе зла.
Не поверила.
– Пойдём, я отведу тебя домой.
Вроде поверила, оторвалась от стены.
– У меня больше нет дома.
– А где ты живёшь? – спросил я, внимательно всматриваясь в глаза. Да, определённо ей была нужна моя помощь.
– Я больше не могу, – вдруг зарыдала и упала на колени девушка. Слёзы обильно за-ливали щёки, руки тряслись, а тело вздрагивало от всхлипывания.
– Не плачь, прекрати, – попытался успокоить её, получалось плохо.
– Я больше не могу! Прошу помоги мне!
– Как?
– Убей меня! Я знаю, ты можешь сделать это. Для тебя это просто. Убей! Умоляю!
Она рыдала, обняв руками мои колени. Я знал, что было нужно делать, но прогово-рил:
– Прекрати эти глупости. Давай лучше разберёмся.
– Сжалься. Имей хоть каплю жалости.
– Может, я могу чем-нибудь другим помочь?
– Убей. Прошу!
Она смотрела мне прямо в глаза. Раньше я часто такое видел и не мог пройти мимо. Она страдала. Я понимал, что жизнь невыносима для неё, и знал, что нужно сделать.
– Хорошо, я сделаю это, но по-своему.
Надежда, надежда на скорое освобождение от огромного бремени вспыхнула в её глазах. Поднялась. Мы с лёгкостью нашли мотель. Я поискал в карманах, нашёл. Бросил на стойку деньги. Поднялись наверх. Дверь. Вошли. Принял её куртку. Повесил. Подошёл и, не говоря ни слова, поцеловал. Она вздрогнула. Страх. Я обнял её. Казалось, слишком сильно, она подалась навстречу. Да, так девочка, так. Я опустил её на постель. Огонь. Огонь загорался с неистовой силой. Разве такое возможно. Я, потерявший всё много лет назад, потерявший близких и вместе с ними прочие чувства снова ощущал внутри себя великое пламя. Но оно было иным. Я знал, чем всё закончится, а она нет. Я чувствовал, как она стремится ко мне. Безумие. Безумие страсти наполнило её сознание. Я ждал, ждал пика. Вот он, еще секунду. Ещё. Всё больше тянуть нельзя, давай. Но я тянул. «Ну же», – сказал я самому себе и, обхватив ладонями голову девушки, резко её повернул. Хруст ло-маемой шеи прервал гулкое дыхание. Я поднялся и вышел из комнаты. Брёл. Брёл, сам не зная куда. Сомнения терзали душу, я шёл, не зная, правильно ли поступил. Но вскоре зар-дел восток.
Я проснулся. Весь день я пролежал на кровати. Да, это бы уже не в первый раз, но всякий раз я сомневался. Только осознание того, что всё произошедшее – сон, давало мне успокоение. И так я делал каждый раз, когда кому-то была нужна моя помощь, до того знаменательного дня, когда я познакомился с ней.
Как обычно я шёл по улице. По сторонам улицы стояли ночные бабочки. У всех гла-за пусты как хрустальные бокалы. И понял я, что здесь искать мне нечего. Я направился к ночному клубу. Не помню, как он назывался, но на выходе из него я встретил её. Не знаю, почему я пошёл именно к клубу, видимо судьба. Она шла в сопровождении двух громил, они явно пытались за ней ухаживать, но женщина резко ответила. Я видел, как лица гро-мил налились краской от ярости. «Ей конец», – подумал я. – «Не успею». И бросился к ним. Но сделал я всего несколько шагов и замер. Она смотрела широко раскрытыми гла-зами прямо в лицо здоровяку. Огонь, адский огонь хлестал из её зрачков. И я понял, защи-та ей ни к чему.
Она развернулась и пошла. Огонь ярости в её глазах сменился неисчерпаемой болью, и я не мог пропустить её мимо, но и подойти не смог. Я проводил её до дома, мысленно попрощался и ушёл. Но на обратном пути ко мне подошла путана. Она что-то говорила, предлагала, но мне было всё равно, и когда я, не обратив на неё внимания, уже отошёл на добрый десяток шагов, в спину мне ударила фраза:
– Наши души излечит только физическая боль!
За замер, будто замороженный. Всё тело сковало. Она была права, и это было так очевидно. Как только я сам до этого не догадался? Я обернулся.
В тот вечер я впервые воспользовался ножом. Моя пациентка сама вложила его в мою руку. И как всегда я всё сделал по-своему. Огонь наслаждения сменился болью раз-резаемого тела. Она кричала, просила ещё, и я резал, резал и резал, пока её бездыханное тело не замерло подо мной. Это было чем-то новым.
Весь последующий день я пытался разобраться в своих чувствах. Вот, оказывается, что на самом деле им было нужно. Боль. Новая, стирающая прежнюю, боль. Да, я вышел на новый уровень, теперь никто не сможет меня заменить, и эта необходимость людям пе-реполняла меня. Только этим я и жил. Каждую ночь, я искал, тех, кому нужна моя по-мощь. Искал и находил, жаль, что не всегда это удавалось.  В такие дни я приходил на те места, где в последний раз освободил женщину от страданий, чтобы заново пережить про-изошедшее.
Но однажды я столкнулся с ним. Нельзя сказать, что знакомство было приятным. Мне пришлось его отпустить, за что он просто вышиб из меня дух. Я проснулся и сразу ухватился за челюсть. На месте. Облегчённо выдохнул. Во сне я не чувствую боли, но я боялся за свои зубы.
Немного поразмыслив, я понял, что столкнулся с полицейским и в следующий раз завладел рацией. Как? Очень просто, убив двух полицейских в машине. Это было не сложно. Да, моя миссия приняла неожиданный, но вполне закономерный оборот, началась игра.
В следующий раз я решил посмотреть, на что же он способен. Не убил. А жаль.
И я решил играть серьёзно. По всем правилам. Каждый мой ход, каждый ответ при-водили меня в странное азартное состояние. Я просто не мог остановиться. Игра украша-ла, наполняла эмоциональными красками, всё, что я делал. Да, даже моя помощь приобре-ла несколько иные оттенки, оттенки удовольствия. Просыпаясь, я дивился сам на себя, но спустя несколько минут каждый раз был вынужден признать, что всё это мне просто нра-вится. Я мог бы обмануть любого или любую, но лгать самому себе глупо. И я признался, признался в том, что мне безмерно доставляет удовольствие игра, игра с неким полицей-ским и ставкой тому была лишь жизнь человека, который просто хочет умереть. Да, я де-лал всё по особому, но и это доставляло мне удовольствие, удовольствие игры. Чистота моих помыслов и доводов затуманилась азартом и фальшью. Осознание этого было не приятным, но я уже не мог остановиться.
Но меня разоблачили.
Утром одного ясного, не предзнаменовавшего ничего дурного дня меня поймали с поличным. Поймали за тем, как я спускаю в раковину свои таблетки. Медсестра только погрозила тонким, изящным пальчиком и вышла из палаты. Неужели повезло? Нет. Спус-тя час меня пригласил к себе лечащий врач. Предстоял долгий разговор.
Я зашёл в кабинет. По дороге туда я думал о том, как всё будет происходить. И пора-зился тому, что я абсолютно спокойно рассуждаю о том, что меня могут наказать, жестоко наказать. Да, я не боялся ни недовольства врача, ни следующего за ним наказания.
За мной тихо закрылась дверь. Теперь я был один на один со своим противником. Противником? От чего-то именно это слово пришло мне на ум. Я чувствовал себя тем из-бавителем от опостылевшей жизни, что бродил ночами по тёмным улицам, чувствовал се-бя сильным во всех отношениях человеком, а не психом, прожившим пол жизни в клини-ке душевно больных. Но то не было сном. Я сел в кресло, не дожидаясь приглашения. Поднял голову и посмотрел в глаза врача. Мы смотрели друг на друга всего несколько мгновений. Я видел то, что творилось в его голове, видел и чувствовал все, что он хотел мне сказать. И тут я отвлёкся. Неужели я могу делать то, что и во сне? Не может быть. Я чувствовал замешательство, чувствовал, как маскируемая ярость от непослушания посте-пенно превращается в страх непонятного. Видел, как нервозность пробилась через барьер самоконтроля. Да, хватило лишь взгляда. Моё удивление задержалось лишь на несколько мгновений и сменилось обыденностью.
– Почему вы не принимаете лекарства? – всё же справившись с собой, спросил врач.
Я улыбнулся, но промолчал. Просто смотрел ему в глаза и улыбался.
– Вы можете идти, – так и не дождавшись ответа, проговорил врач. И я видел, как бурлит в нём ярость. Да, именно ярость, хотя лицо осталось спокойным, практически без проявлений эмоций.
Я поднялся и вышел, понимая, что на этом дело не закончится. И не закончилось. На следующее утро ко мне пришли с подносом, но на нём не было привычного стакана и таб-леток, там лежал шприц, а ночью я не смог уснуть. До полуночи я валялся на постели, вертелся, сбил в ком всё бельё, поднялся. Оставшееся время я бродил по палате, не в си-лах найти себе места. Следующая ночь оказалась куда тяжелее предыдущей, я просто не мог не спать, меня оторвали от единственного, что приносило удовольствие. Я сидел в уг-лу палаты, обхватив голову руками. Сумасшедший, да, сумасшедший, но я не мог так больше. И я поднялся, поднялся на ноги, только с одной целью. Я вышел из палаты. Зна-комый коридор, но странно мрачный. Так поздно я здесь никогда не бывал. На право иг-ровая, но в этот раз я пошёл налево, куда нам было строго запрещено входить без распо-ряжения врачей и медсестёр. Я нарушил правило, уже второе, второе, но это куда серьёз-ней, чем таблетки. Я шёл медленно, стараясь не создавать шума. Голоса. Назад, бежать назад. «Нет», – грубо произнёс голос внутри меня. Да. Я пойду дальше, и никто меня не остановит. Я подошёл к двери, за которой говорили, прислушался.
– И ради этого, ты притащил меня сюда среди ночи? – негодующе спросила незна-комая женщина.
– Ты не понимаешь. Его диагноз не был установлен целых двадцать лет, – объяснял мой лечащий врач.
– А почему он в клинике?
– Он убил всю свою семью. У него частичная амнезия, он не помнит ничего из слу-чившегося той ночью.
– Ты разговаривал с ним об этом?
– Нет.
– Попробуй, только очень аккуратно, может он подтвердит твою догадку, а может – опровергнет.
– Сейчас он наказан.
– Как?
– Я лишил его сна. Если я прав, то он не выдержит и нескольких дней.
– Ну, ты мразь, – зашипел собеседник.
– Поосторожней. Я на верном пути.
– Надеюсь. Я буду молиться за тебя.
– Что это за намёки?
– Тебе виднее.
Я отпрянул от двери, спрятался за углом. Шок? Нет, отчего-то я очень легко воспри-нял версию гибели моей семьи. Я не верил, это была лишь версия обвинения. Но я и впра-вду не помнил, что тогда произошло. Из кабинета вышла женщина. Я ощущал её внеш-ность, её злобу, её страх. Она была красива, но я не мог выйти, не мог поблагодарить её. Не мог. Я лишь слушал её удаляющиеся шаги, и мысленно благодарил.
Потом я нашёл комнату с лекарствами. Снотворное. Вот, что мне нужно. Я взял только необходимое мне на одну ночь, чтобы пропажа не была замечена. В эту ночь я во-плотил в реальность свой план и удовлетворённый направился в свою палату.
Эту ночь я спал как убитый, ни снов, ни ощущения времени. Я только закрыл глаза и сразу же открыл, но за окном был уже день.
Но я ждал, ждал следующего вечера. И он пришёл. Я совершил рейд за снотворным. Выпил, опустился в постель, но я не спешил закрыть глаза. Видения. Сквозь изображение тёмного потолка, нависающего надо мной, я видел город, он плыл подо мной. Я летел, па-рил, нёсся куда хотел, движение подчинялось моей мысли. Я был свободен. Свободен как никогда. Постепенно, очертания палаты полностью растворились, оставив мне мир моей мечты, где я был свободен. Я стал спускаться. Люди, глупые создания, я видел их на-сквозь, но я хотел видеть только одного человека, точнее одну. Я жутко соскучился по ней, но ощущение иссякающих сил отрезвило меня. Я не мог долго находиться в таком состоянии, мне нужно было тело, и я нашёл его. Он был омерзительно пьян. Да, трудно было узнать в нём человека, но я узнал.
Я поднялся из-за стола, тело плохо слушалось, но я знал, куда мне нужно идти. Два квартала спустя, я увидел уже хорошо знакомый ночной клуб. Ждал, всего несколько ми-нут. А вот и она. Как обычно я проводил её до дома, но тут уверенность, вливавшаяся в меня вместе со светом Луны, толкнула меня из скрывавшей меня темноты. Что было по-том? Нет, тогда я сделал самую ужасную ошибку в своей жизни, и я не хочу о ней вспо-минать.
А утром я встал в ужасном мире. Всё вокруг было серым, невзрачным, краски пропа-ли. И я не мог простить себя. Так проклятье легло на меня. Моё собственное проклятье. Я потерял всякий интерес к жизни, даже забава с полицейским потеряла всякий смысл. «Но ведь это всего лишь сон», – пытался я убедить себя. Но ничего не получалось, а несколько дней спустя встреча с новым человеком убила меня. Я увидел, как привезли в клинику за-кованного, как особо буйного, своего оппонента по игре – полицейского. И сомнения в раз рассыпались, все, что я делал, было наяву. Все спасённые мной души, были живыми людьми, и моя любовь, тоже. Я освободил её от тяготы этого мира, её, что сама исцеляла души. Теперь я остро как никогда ощущал свою ошибку. Никто не сможет сделать её ра-боту лучше её, никто, даже я. Я понимал, что этот мир обречён, что я не в силах ему по-мочь, помочь без неё.
Ночь. Я снова пробрался за снотворным. Я стоял возле двери. А там, с той стороны стоял охранник, и  только он отделял меня от палат особо буйных. И я решился. Подошёл к двери и бросил на кафельный пол бутылочку с каким-то лекарством. Дверь распахну-лась.
– Какого чёрта ты здесь де…
Он не договорил, большим пальцем я сломал наконечник сжимаемой в руке ампулы и вонзил её прямо в глаз охранника. Он чуть охнул, тело сразу обмякло, но я всё глубже и глубже вдавливал стекляшку в его голову. Мне было всё равно, сегодня был последний день, день исправления ошибок. Огромная сила таилась где-то в городе, и она исправит всё.
Я нашёл его. Он лежал пристёгнутый к кровати. Даже пальцы были опутаны ремня-ми. Я не стал рассказывать ему свою историю, я просто подошёл и посмотрел ему в глаза. Он смотрел долго, его глаза округлились, мой взгляд рассказал ему всё. Он пытался за-кричать, но рот был завязан. Я склонился к нему.
– Не кричи, сегодня ты сможешь сделать, то, что хочешь, но только если ты действи-тельно сильно этого хочешь. Я развяжу тебе рот, только не кричи.
И я развязал. Он молчал, смотрел на меня безумными глазами. И я его понимал.
– Почему, почему ты убил её? – чуть не плача прошептал полицейский.
– Кого?
– Мою жену. Почему?
– Я не убивал её.
Он замолчал. Тишина струной звенела в моих ушах.
– Вчера она пришла ко мне и сказала, что только физическая боль излечит мою душу.
– Она была первой? – поинтересовался я.
– Да.
– Эти слова она произнесла при нашей встрече. Это была её идея.
– Ты лжёшь!
И я заткнул ему рот. Ярость и гнев стёрли остатки разума полицейского, а мне он был ещё нужен. Я развязал часть ремней. И вложил в его руку горлышко от разбитой бу-тылочки.
– Я буду в палате тринадцать. Буду там до утра, если не успеешь, я уйду навсегда.
Я вернулся в свою палату, проглотил снотворное. Лёг. Как обычно сон приходил плавно. Да. Это была моя последняя игра. Нет смысла жить в мире, где нет цели. Может в другом я найду своё место.
Лицо полицейского появилось слишком рано, я не ожидал от него такой прыти. Он замахнулся. Удар. Я ощутил боль. Далёкую, будто в другом мире. Снова удар. Он бил, бил и бил. Но боли больше не было, я шёл по середине дороги ночного города. Я шёл, понимая, что вернуться мне уже некуда. Улыбка растянулась на моих губах, а вслед за ней на-вернулись слёзы. Я отдал всё что было, больше у меня ничего не было, даже собственного тела.
Я смеялся, утирая слёзы печали, смеялся, слыша вдалеке неистовый вой, вой переходящий в рёв, слыша приговор, вынесенный моей ошибкой всему этому миру.