Порубежники

    Боек сошелся в поцелуе с капсюлем. Гонимая взрывом страсти, пошла по нарезам ствола, пуля. Прошелестела в жарком августовском воздухе и, совсем не больно, ударила парня в выгоревшей форме. Сержант погранвойск НКВД Павел Верещагин споткнулся, выронил “трехлинейку” в ломкий бурьян, и умер, глядя в раскаленное небо.
**********
  Высоченная белая стена. Сторожевые вышки. Рубят серые тучи лучи прожекторов. И дежурный по КПП. Хмурый бородатый дядька в полевой форме образца "с бора по сосенке": гимнастерка наша, штаны румынские, истоптанные ботинки, вообще, никогда не виданные – со шнуровкой сбоку.
  - Стой! – Скомандовал дядька, и, как бы ненароком, положил руку на внушительную кобуру. – Откуда, куда, зачем?
  Новоприбывший уставился на разбитые сапоги, серые от пыли.
  - Ну, это, вроде убили меня…
  - Неграмотный, что ли? – Удивился дядька.
  - Десятилетку окончил.
  - Не в том суть, бестолочь. Атеист?
  - Ага! Так точно, то есть, - понуро ответил сержант, - некрещеный.
  - И меня не признаешь?
  - Никак нет!
  Придирчивый дядька аж присел. – Чудны дела твои, Господи! Иди отсель, атеист хулев! Десятилетку, он закончил! Тьфу, нехристь! – и истово перекрестился.
**********
  Пройдя КПП, Верещагин оказался в огромном дворе, забитом людьми  и техникой. Все куда-то бежали, что-то несли. Сквозь толпу к сержанту продрался пехотный лейтенант. Сверился с помятым списком – Верещагин? 95-й отряд?
  - Так точно, тарищ лейтенант! – Ничего себе, уже и в штатку внесли!
  - Идешь к вон тому  “студеру”, - лейтенант махнул в сторону обшарпанного грузовика с простреленным тентом, - Скажешь, в Порубежную Стражу. К Бестужеву. Как раз по профилю попадешь…
**********
  Алярм боевой тревоги больно стегнул по ушам. Гнусно завыл “ матюгальник ” на столбе: - Прорыв с юго-запада, по местам!
  Дернули за плечо, сунули битый жизнью немецкий карабин с подсумком. – Бегом, мать твою, адовцы прорвались!
  - Кто? – Не понял Верещагин. Но организованная суматоха людского водоворота подхватила, стесала им пару раз углы. И выплюнула посреди иссушенной степи.
  Горло перехватила судорога. Снова атака, за атакой, отступление, больше похожее на бегство. Приказ ни шагу назад. И удар под сердце…
  Рядом, в траншею плюхнулся белобрысый ефрейтор, в форме вермахта. Фриц сноровисто передернул затвор ППШ.
  - Не робей, Иван! Своих не трогаем! – И оскалился дружелюбно.- Новенький здесь?
  - Ну! – Павел успокоил дыхание и прицелился. Глупо ойкнул и вгляделся. Во второй цепи шагал с винтовкой наперевес дядя Моня – зловредный кляузник и сплетник. Угодил под трамвай в 36-м. Слухи ходили – помогли.

  - Да он мертвый! – Оторопел сержант.
  - Ты чего? – Не понял сосед. – А-а-а! Так эт, он ТАМ  мертвый, а здесь живее всех живых. Как ваш Вольдемар.
  Пуля снесла репейник на бруствере и зарылась в пыль.
  - Давай, унтерменш, работай! – Немец отвечал одиночными. – В пацифисты записался?
  Верещагин нажал на курок. Привычно толкнул приклад. Один из наступающих схватился за плечо, осел на землю.
  - Так их, так! – Завопил радостно сосед и, привстав, начал лупить очередями, подвывая в такт, что-то совеем не мелодичное.
  - Ложись! – Верещагин дернул берсерка вниз, к земле. Поймали…  ефрейтор завалился набок, хватая воздух. ППШ сиротливо уткнулся в плечо.
    В прицеле замаячили, расплываясь, почему-то, фигуры. Рядом взревел мотор. Из немецкого БТРа, с наспех, замалеванным крестом на борту, выскакивали солдаты, на бегу примыкая штыки к СВТшкам. Накатывало мощное “Ура-а-а-а!”. И тело само понеслось в броске…
**********
  - … Если это не Рай, то, что тогда?
  На скрипящей табуретке, со стаканом в руке, сидел обер-лейтенант Курт Росбах, панцергренадеры. Похлебывал самогон, закрашенный чаем, и отвечал на глупые вопросы.
   - Все местные называют Буфером. – Росбах потер подбородок. – Переходная форма между Адом и, соответственно, Раем. Резервация для недостойных ни того, ни другого.
   - Кто грешил мало?
   - Или приходилось. – Немец обве5л рукой комнатушку. – Для примера, нас возьмем. Ты людей убивал?
   - Ваших только, - нахмурился сержант, - не надо было нападать вероломно!
   Росбах скривился. – Не о том разговор. Убийство грех. Притом серьезный. Но! – Многозначительно поднялся палец. – Мы защищали Родину, семью, убеждения и т. д. и т. п. Каждый по-своему, но смысл не меняется. Вот и держат из таких прослойку. Волнорез, блин, между адским огнем и райскими кущами.
   - Кто-то должен делать грязную работу…
   - Сообразил! – Росбах хлопнул по плечу. – Хоть и сержант.
**********
   - Паша! – Верещагин обернулся. Через толпу у буфета, бежал Витька Шунков. Сгоревший с танком под Минском в 41-м.
  - Живой! – Орал сержант, обнимая друга.
  - Живой, Паша, живой! И бэтэшка здесь, и мужики целые! Давно с нами?
  - Позавчера. Точное время, извини, не засек. Не до того было.
  - На юге отметился?
  - А то! – Щелкнул затвором. – Или не ПВ?
  - Уважаю, Эп! Молоток!
  Верещагин промолчал скромно. Орден Ленина не вручат, так зачем кричать лишний раз?
  - Че с берданкой похабной? – Удивился карабину Шунков. – Выкинь. За бутылку ППШ подгоню. Отменная машина. Здесь с десяток, не больше. Не, мужики, я в отрубе. Пашка, и в Буфере! Смех один. За одну Наташку, та-а-а-ак законопатить можно…
  - Здесь климат лучше. – Скромно усмехнулся. – Да и своих побольше будет.
  - Эт точно! – Согласился Витек. – Поискать толково, пол корпуса соберу.
   В Шункова врезался спешащий куда-то эсэсовский унтер в расхристанном мундире. Оба упали.
  - Падло! – Прошипел Витька и схватился ТТ. Щелкнул боек. – Бля! Ну какого, ты в них не стреляешь!
  Фриц сразу подскочил в стойку и отвесил хорошую плюху. Танкист выдернул из сапога нож. Унтер поймал лбом рукоятку  и улетел в толпу. Толпа, радостно взревев, приняла  на кулаки. От казармы уже бежали немцы, закатывая рукава. Погнали наши городских…
**********
   Утром всю БП-43 подняли по тревоге и загнали на плац.
   - Вы собраны здесь для великой миссии! Избранны из многих миллионов! И что? – Оратор перешел от грохочущей патетики к угрожающему шепоту. – Устроили междоусобицу! А враг не дремлет!
   Верещагин еле сдерживал смех. Шестикрылому серафиму еще очки на шнобель, и, чистой воды, старший политрук Бац получится. Тип мерзкий, но пал геройски. Под рухнувшими стенами уборной. Бомбежка, знаете ли…
   - И никогда, запомните, никогда, - распинался серафим, - враг не оставит попыток завладеть душами вашими!
   - Кому они надо? – Гаркнули из строя.
   - Вот! – Восторженно заорал политрук, указуя перстом, точнехонько, на побитую физию Шункова. – Люцифер захватил его душу! Так истребим же тело, ставшее вместилищем демона!
   Вокруг приговоренного никого не стало. Не впервой…
   Глухо ударило вдалеке.
   - Витька! – Закричал, даже застонал от боли Верещагин. Рванул через плотный строй к оседающему на пыльную брусчатку другу. Остановили. Закрыли от недобрых глаз серафима.
**********
   - Ротмистр Бестужев. Карс. 915-й. – Щелкнул каблуками офицер, с интересом оглядываясь в маленькой комнатушке. – Вы позволите войти?
   - Конечно. – Смутился Верещагин. Не каждый день к тебе заходит начальник базы. – Входите, товарищ ротмистр, располагайтесь.
   - “Товарищ ротмистр…” – Покатал на языке Бестужев. – Неплохо звучит. Впрочем, большевики частенько находили отличные фразы, владели, так сказать, языком. – Итак. Верещагин Павел Григорьевич. Сержант погранвойск. По-старому, фельдфебель Пограничной Стражи. В наших славных рядах меньше недели, но в паре стычек участвовали. Неплохо зарекомендовались. Росбаха помните? Из гансов. Отличный вьюнош, не без тараканов в голове, конечно. Хотя у кого их нет? Ганс, сей описал вас в тонах совершенно радужных. Прям не человек, а ангел.
   Ротмистр задумался на мгновение, выпустил аккуратное колечко дымка. – Не обессудьте, вам не предлагаю. Ибо яд. Кстати, во времена кадетские, знавал я одного Верещагина, тезку вашего. По таможенной части пошел. Никоим образом не родственник?
  - Никак нет! – По-уставному рявкнул Павел. – Из пролетариев.
  - Впрочем, отвлеклись. Ведь явился я, в такую рань, вовсе не забивать вашу похмельную голову вопросами о предках.
   … Противно и страшно. Монотонно, словно лекцию читал, Бестужев рассказывал о брошенных на смерть базах и отрядах, о показательных смертях, о подкупе Раем…
   Ротмистр натужно поднялся с продавленной койки. – Я вас, на время, оставляю. Подумайте об услышанном. Что сможете – примите, что – отбросьте. И будьте готовы. Витает что-то в воздухе…
**********
  Мелкой дрожью трясло стены. Долгий вой, глухой удар. И бьется звонкий крик: “Танки!”
   В коридоре наскочил на Росбаха. Обер был в одних кальсонах, изрядно нетрезв, с засосом на шее, но с карабином. Верещагин осторожно выглянул в разбитое окно.
  Вокруг базы стоял с десяток танков, разрисованных перевернутыми крестами и черными звездами. Под прикрытием брони, по воронкам, залегла пехота.
   На башню головного “Черчилля” вылез адовец в советской форме, прокашлялся в кулак.
   - Товарищи и господа порубежники! У каждого второго из вас Красная Звезда или Железный Крест.- Затянулась пауза. – Зато у нас десять танков и четыре роты мотострелков. Ваши не пляшут. Сдавайтесь, короче. Чего зря боеприпас жечь?
   По усыпанному обломками плацу, неторопливо потягивая тонкую папироску, шел ротмистр Бестужев. Вроде бы прибавивший в весе за пару дней.
   Не дойдя пары шагов до танка, ротмистр небрежно козырнул.
   - Командир 43-й Базы общего прикрытия Пограничья, ротмистр Бестужев, гвардия, Карс, 915-й. С кем имею?
   Адовец бросил ладонь к шлемофону. – Командир батальона ОсНаз, капитан Бахутин, бронетанковые, Дубно, 41-й.
    - Условия капитуляции, капитан?
   - Простейшие! – Искренне расцвел Бахутин. – Переход под наши знамена, с последующим получением статуса полноправных членов сообщества. – Адовец повысил голос. – Мужики, людьми станете, а не подстилками райскими!
   - Капитан, -  зазвенел голос Бестужева, -  вы кое-что позабыли.
   - И что же? – Дружелюбно поинтересовался адовский комбат.
   - Первая, - загнул палец ротмистр, мужики поле пашут, а вы разговариваете с офицером российской армии. Вторая – есть вещи, невозможные, в принципе. И переход под знамена Ада входит в этот список. К тому же, я человек в возрасте, изрядно повидавший, и опять начинать сначала…  Неохота.
  - Это не проблема, все решается.
  - И, наконец. – Бестужев запнулся, на мгновение. – Вам стыдно не знать, капитан. Русские не сдаются!
  Взрывная волна отбросила от окна, вбила в стену.
  … Огромная воронка, полыхающий танк, бьется в руках ППШ, перекошенная харя, в нее вбивается приклад, удар в живот, искры из глаз, темнота…
**********
   Из тумана выплыло девичье лицо.
   - Повелитель проснулся? – Какой я тебе, на хрен, повелитель, хотел сказать Верещагин, но вылетел только хриплый стон: - Пить!
  Влага побежала живительным потоком. Радостно завыли кишки. Павла мучительно стошнило в траву.
   - Ты кто, спасительница?
   - Господин не узнал меня? – Удивилась девушка, красивая до безумия. – Я Джала, твоя верная раба.
   - А точнее? – С трудом, ворочая языком спросил Верещагин.
   - Я гурия. Разве ты не узнал, о, Повелитель? Или за подвигами воинскими позабыл некоторые аспекты учения Пророка?
   - Чего? – Не понял мудреной фразы сержант.- Да я, это, как бы сказать точнее. И не знал, честно если…
   Глаза Джалы распахнулись в Ужасе. – Разве господин не мюрид?
   - Еще какой, мюридестие не бывает! – Заорал возникший из ниоткуда, вроде бы, Росбах, в обнимку с двумя красавицами. – Паша-джан, не пугай Джали, она девушка скромная и впечатлительная.
   - Курт, мы еще раз померли?
   Обер заржал. – Паша, я тебе искренне поражаюсь! Такая девушка под боком, а ты все про войну. Нас так просто не возьмешь! – Хотел принять позу Наполеона, но упал. – Шеф подорвался, база и поднялась. Еще и зондеры Фогеля с тыла подключились…  Насовали, короче, темным, полную морду.
   - А мы?
   - На лечении. В санатории закрытого типа. По исламской лицензии, прошу заметить, оборудованному. Исключительно по нежной дружбе с администратором пробрались. Тут очередь на пол года…
   Нежная ладонь коснулась лица. А я-то чего жду? Джали трепыхнулась, для порядка, чисто. И все пошло как надо…
**********
“Анастасия Владимировна!
  С глубоким прискорбием, сообщаю, что Ваш муж и наш соратник, Алексей Сергеевич, пал смертью геройской на поле брани у крепости Карс.
                                                                                       
                                                                                         С огромным уважением и скорбью
   22.11.915                                                                      штабс-капитан Крылов ”
                                                                                 
    Верещагин задумчиво разглаживал помятый листок. – Как оно, похоронку на себя 30 лет хранить?
   - Это ерунда, - махнул Росбах, - а как смотреть в глаза человеку, в которого пол магазина высадил? То-то и оно…
   Замолчали. На плацу ухали трубы, гремели старой бронзой литавры…
   -“Интернационал”? – Зачем  – то уточнил хмурый обер.
   -  “Прощание славянки.” – Смахнул слезу Верещагин. – Соринка какая-то в глаз попала.
   - Бывает. – Отвернулся Курт.
   **********
    А на рассвете пришла смерть. Пулемет на единственной вышке хлестнул парой очередей, сбил пару десятков нападающих, и захлебнулся, уткнув в небо остывающий ствол.
   Злобно свистели стрелы. В ответ, база огрызалась неприцельной стрельбой.
   - Нас сдали! – Шипел таджик, выцеливая всадников. – Отвели все наряды. Сняли посты. И забыли.
   - Не гони!
   - Не гони!? – Ефрейтор обернулся. – А как может быть за неделю два прорыва к базе? Сначала адовцы, потом Неприкаянные.
   - Неприкаянные?
   - Те, кого не приняла земля.
   Короткая черная стрела выросла в глазнице. Таджик дернулся всем телом и обмяк.
  Вполголоса матерясь, Павел передернул левой затвор ППШ. Если выпало второй раз уходить, то встречать Старуху надо с оружием в руках. Не нами заведено, и не нам нарушать…
  Подошли к казарме на рывок. Ворвались внутрь. Убедительно рявкнул “Шпагин”, рослого Неприкаянного в доспехах из нашитых копыт вышвырнуло обратно. Еще двоих пули положили у стены. Несколько смелых сунулись в окно. Один там и остался, повиснув на подоконнике, только и успев всхрипнуть разорванным в клочья горлом…
 
   БП- 43 держалась. Завалив окна мешками с песком, и из бойниц редкими выстрелами отбивала охоту идти на приступ. Вяло дымила крыша, закручивая столб дыма.
   Росбах оглянулся на радиста. Старшина Лямкин в запотевших очках раскачивался на стуле в нехитром ритме отчаяния.
  - Они глушат весь диапазон. – Уловил взгляд старшина. – Не знаю как, но забит наглухо.
  - Бред! – Оборвал обер – лейтенант. – Такая аппаратура есть только у нас.
  - И у адовцев. Ждем гостей.
  - Не накаркай, Нострадамус.
  - Все мы тут Пострадамусы, товарищ старший лейтенант…
   
  Неприкаянным надоело ждать. Дикий визг, и на штурм. Коробу казармы заволокло пороховым дымом. Непрерывно рычали редкие автоматы, сухо щелкали карабины. Перекрывая все, протяжно визжали на одной ноте Неприкаянные.
   Курт выбросил МП с пустым магазином. В амбразуре показалась рожа Неприкаянного. Сам-собой прыгнул в руку ТТ. Враг свалился с простреленной грудью.
  В мозгу внутренний голос отчетливо сказал: “Ну, если, это не конец, то чего же ты хочешь?”
   Прошелестел возле головы метательный нож. Росбах, не глядя, шарахнул из пистолета. Жалобный вопль. Достал, значит. Последний патрон. Застрелиться, что ли? Помощи не будет. Эскадрон Медведева гоняет контрабандистов Мудрой Лисы километрах в ста от базы. Фогель гуляет по нейтралке…
    В небе затарахтели моторы. Обер сплюнул на залитый кровью пол узла связи. Идут штурмовики. Родные  “Штуки”. Летят бомбить его, обер-лейтенанта вермахта! Чертов Геринг развел сволочей. Мысли ползли медленные, неторопливые…
   А что потом? После второй смерти? Тот же Буфер, серафимы, бесконечная война? НЕ ХОЧУ!
   С высоты обрушились “юнкерсы”, завывая сиренами. Земля поменялась местами с небом. С треском лопнуло перекрытие, обрушиваясь вниз.

   …Страшная, пронизывающая все тело боль. Крик, на разрыв горла…
   - Сын у тебя, дочка. Похож-то как!

Часовой курил, пряча огонек сигареты в кулак. Луна на полнеба, высветит даже муравья, который покрупнее, тишина гробовая, чего зря нервы беспокойством тревожить?
  - Не спит, сука. - Чуть слышно прошептал старший  группы, отложив бинокль.
  - А что ему спать, если три по два, и наряды через три дня.
  - Паша, не трави душу, а то серафимам сдам.
  - Не сдашь, старшой, - ухмыльнулся сержант, - я сейчас вроде священной коровы.
  - Значит, на говядину пустят. – Огрызнулся старший. – Лучше по сторонам слушай.
  - Хули слушать, резать надо! Пока не рассвело окончательно.
  - Молчи, стратег, рассветет ему, пол-второго ночи! Тучи подождем, и вперед.
  Ждать пришлось недолго. Слабый, вроде бы, ветерок  сумел затянуть небо надежным ковром предгрозовых туч. В высоте грохнуло раскатом близкой грозы.
  - Работаем!!!
   Темнота вдруг распалась на осколки, ощетинилась выстрелами. Гулко грохнула безоткатка, вонзив снаряд в ограждение.  Завертелся на вышке, отчаянно расстреливая боезапас в темноту, по огням выстрелов, часовой. Откинулся,  роняя автомат.
  Первая группа рванула в проход в стене. Грохнуло несколько гранат, пара коротких очередей и тишина…
  Уцелевшие адовцы подняли руки почти сразу. Их, на скорую руку обыскав, согнали в кучу и расстреляли возле полусгоревшей казармы, торопясь до появления “комиссаров”. А то ведь начнут перевербовывать. Или, как они это называют, “ставить на путь истинный”. А кого там перевербовывать? Стрелять подряд. Или резать, если патронов жалко…

  За взятую, практически без потерь, базу похвалили, раздали обещанные пряники, не забыв пожурить, что, мол, трупы, не надо лениться растаскивать, а то ведь два десятка безоружных тела по-над стеной заставляют думать про солдат Отдельной Гвардейской Группы  всякие нехорошие вещи.

  - Верещагин где? – проорал от входа дежурный.
  -  Пиво в Джанне пьет! – ответили сразу несколько человек и тут же заржали. – С гуриями, и раками!
  - Идиоты, - вяло выругался дежурный фельдфебель, - кто ж его туда пустит? После “прогулки” карантин еще не кончился.
  - А он забыл! – Казарма грохнула смехом с глупого ганса, не понимающего, что если нельзя, но очень хочется, то можно.
  - Короче, появится - пусть к особисту зайдет.
  - Спалили Пашку. – Потянулся всем телом старшина – морпех, до сих пор не расставшийся с обгоревшим тельником. – Не фиг в самоходы ходить каждый день. Как по распорядку, честное слово.
  - Ай, не хорошо, дядя Вася, про товарищей плохо думать, однако, - с верхней койки свесился невысокий бурят. – Или завидуешь?
  - Было б чему, - буркнул старшина, переворачиваясь на живот, - доиграется, пацан.

  - Товарищ младший серафим, старший сержант гвардии Верещагин, по вашему приказанию прибыл! – Проорал Верещагин в лицо особисту, старательно изображая непонимание, по поводу вызова.
  - Ну, зачем же так официально, Паша? – Лицо серафима излучало елей и прочий ладан, дышало, прямо – таки, добротой и заботой. – Мы же не в казарме, честное слово! Присядь, поговорим. Меня можно просто Авраам. - Особист протянул пухлую ладошку. Верещагин с сомнением взглянул на руки, все в оружейном масле, еще и ободрался, когда через ограду в Джанну лез.
  - Ой, Паша, зачем так сильно! – белоснежное лицо серафима искривилось от боли.
   - Прощу прощения, товарищ младший серафим! – Гаркнул Верещагин.
   - Ну не надо так кричать, Паша, мы же договорились. Мы же договорились? – Пытливо заглянул в глаза.
  - Ага, то есть, так точно!
  - Ну да ладно, перейдем к тому, из-за чего я попросил тебя прийти. Кстати, присаживайся, чего посреди комнаты стоять. Вот кофе неплохой, - придвинул поближе  прозрачную почти чашку, - не стесняйся, печенье бери.
  Верещагин сразу набил дармовым печеньем рот. Есть не хотелось, в ОГГ голодом не морили, а вовсе даже и наоборот,  да и сидеть рядом с “Божьим птахом” было противно. Просто, когда один человек жует, то второй, если корчит из себя культурного человека, с ответами на неприятные вопросы не торопит. А то попадет крошка не в то горло и все, помер потенциальный стукачок.
  - Паша, - Особист подсел ближе, - подскажи, ты в Буфере долго?
  Старательно прожевав печенюшку, Верещагин кивнул на папку, на углу стола. С папки таращился на мир перепуганными глазами подстриженный салажонок. - Так вон, личное дело лежит, там написано все.
  - Какая разница, что где написано? Мне нужно услышать это от тебя!
  Во, как мы заговорили, когда не по-вашему пошло, мудачье, да ну хер тебе на воротник, все равно с ребятами из Особого Отдела по выучке не сравниться разговоры разговаривать.
   - Ровно полтора месяца.
   - Так мало? – Искренне удивился серафим. – Не ожидал. Судя по списку регалий, то минимум, полтора года.
   - Да ну ладно, не преувеличивайте, “Багровая река”, “ За отличие”, да два значка.
   - Знака, Паша, знака! – Многозначительно поднятый палец указывал строго вверх. – Ибо не награда дает человеку уважение, а человек награде. А ты так пренебрежительно к Высочайше утвержденным наградам. Нехорошо, Паша, нехорошо.
  Серафим раскрыл папку.
   - В первый же день участвовал в отражении прорыва на южном фланге. Потом два раза отбивал атаку на БП, чудом выжил.
  - Да ну каким чудом? По макушке саблей приложили, удар по-касательной прошел. Бронегруппа подошла, а Неприкаянные уже и отходить намылились, раненных добить не успели. Вот и чудо все до копейки.
  - Ладно, с этим мы разобрались. А вот помнишь ли ты ротмистра Бестужева?
  - Смешные вопросы задаете! Ну как же командира своего, Алексей Сергеича забыть?! Да после смерти геройской? Никак нельзя.
   - Вспомни, он тебе ничего не говорил?
   - Когда? – Прикинулся старой ветошью Верещагин, - я его и вблизи-то не видел, на плацу только.
   - А при тебе он ни с кем не разговаривал?
   - Ну, говорю, же, товарищ серафим, я и рядом не стоял ни разу, а вы такое спрашиваете. – И развел руками.
   - Хорошо, Паша. – Серафим поднялся из-за стола. – Можешь идти. Если вспомнишь что - заходи, да и вообще, заглядывай, поговорим, кофеек погоняем. – И протянул руку на прощание…
 

  Верещагин яростно намыливал правую руку, тер мочалкой, яростно матерясь.
  - Погранец, ты че, тронулся? – Дядя Вася слегка обалдел от такого зрелища.
  - В уборной бумага кончилась! Пидоры! – снова заматерился Верещагин.
  - Кто? – Не понял старшина.
  - Кто-то! Мало их, товарищ Сталин по лагерям отправлял, пидорасов гребанных! Кофе еще звал пить! Ууууу! – Сержант аж захлебнулся от злости.
  - У Абрашки – особиста был?
  - Ну, бля!
  - И что? – Старшина вдруг насторожился.
  - На откровенность пробивал. Про Бестужева спрашивал.
  - А ты?
  - Что, я? Ефрейтором  прикинулся. Мурку поводил полчаса, он и опустил. Кофе еще звал пить. Пидорас жидовский!
  - Отмывайся быстрее, на ужин гудели. И не дергайся так. Серафимы, они, вообще-то бесполые… Так что жопе ничего не грозит.
  - Хотелось бы верить… А что в столовой обещали?
  - Вроде бы пельмени.
  - Пельмени – сила!
  - Кто бы сомневался.
 

  - Человек, в сущности своей, кроме смерти не боится ничего. А стоит ли ее бояться?
  - Нет! – Загудел нестройный хор множества голосов.
  - Так доколе же, вы, аки агнцы заблудшие, вожака утерявшие, будете поддаваться голосам вражеским?
   Высокий стиль и истошные призывы крепить бдительность ничего, кроме скуки и злости на потраченное впустую время, не вызывали. А что делает военный, когда ему скучно? Нет, сапоги он не чистит - солдат  начинает рассказывать вполголоса анекдоты, и зевать.
    -Разойдись!  - Проорал команду начальник Базы, и четкий квадрат строя рассыпался встревоженным муравейником.
    - Ну что, в лабаз, да по кофейку?
    - А может, того?  - Вопрос сразу же был поставлен ребром, и чтобы  не упал, подкреплен увесистым шматом сала, плюхнутым на стол.
    - Дядь Вась, откуда дровишки?  - Поинтересовался Верещагин у старшины.
    - Посылка из дому пришла.  – Наливай, старшой, не спи…

Утреннее пробуждение было тяжелым…. Не хотелось не то что вставать, а даже глаза открывать… Верещагин раз пять помянул «незлым тихим словом» старшину вместе с его  картофельным «кофе». Из зеркала в умывальнике на сержанта уставилась опухшая вурдалачья харя, с красными глазами, и свежей ссадиной на виске. А еще на построение…

      - Задача тяжелая. Но выполнимая. Как всегда.  – Командир Особой Гвардейской приглашающее разложил карту.  Присутствующие сгрудились вокруг стола.
       - Значит так. Нам поставлена цель: Пройти здесь, и здесь, - указка в виде шомпола провела линию по предгорьям Урхыза. Все увидеть, все услышать, присутствия не выдать. Срок – вчера. Пойдет четвертое... Для усиления  - возьмешь Рудольфа с «трубкой».  – Рамон, начальник отделения, с самого штурма Мадрида, застрявший на лейтенантских должностях, кивнул.   
        - Испанец, я тебя только прошу, без  «Но пассаран», и коррид. Мы на войне.
         - Да понял, я товарищ полковник! Не первый год хожу. – Начал заверять старый фалангист.
         - Бабушке моей расскажи! Матросы на зебрах… - Офицеры засмеялись, припомнив легендарную психическую атаку 5-го эскадрона имени Генерала Сухарто.
          - Да ладно, командир,  - Смутился Рамон., - это когда было? Я умный теперь.
          - Посмеялись и хватит.  – Поднятая ладонь обрезала шутки. – Огромный минус. С разведгруппой пойдет два серафима. Аналитики, из Небесного Дворца.
           - А эти зачем?  - Челюсти синхронно отвисли, подбирая пыль.
           - Нашим сводкам не доверяют. Решили проверить лично. Оттого и такая глубина рейда.
        Рамон долго и затейливо высказался, поминая  и Хихо Де Путу, и Каррамбу, и прочих своих старых знакомых, почему-то, с ругательными интонациями…  - За что меня так, а, командир, что я плохого тебе сделал? Меня же под трибунал отдадут, как вернемся. И если вернемся…
        - Лирику отставить. Выходите вечером. Три часа на сбор, потом ко мне, на доклад…

       Сначала на серафимов погладывали с плохо скрытой иронией. Пухлячки, выряженные в новую, еще не обтертую и не обмятую форму, смотрелись забавно,  но  перли каждый по  внушающему уважение рюкзаку, и перли качественно, выдерживая выматывающий темп, не хуже тренированных гвардейцев.
       - Привал!  - Рявкнул Испанец, первым скидывая груз.  – Паша, в дозор, Рудольф, на дерево! Кивнув, снайпер сноровисто вскарабкался на развесистый дуб, изрядно посеченный осколками.
       - А это он зачем?  - Спросил старший из аналитиков, прозванный за глаза Первым.
       - Желудей нарвать.
        - А зачем?  - Недоумевающе вытаращил глаза Второй.
        - Свиней кормить. – Доходчиво объяснили любопытному.
        - А свиньи где?
         - Отставить разговоры, пся крев! – Ругнулся капрал Ежи. – Разкукарекались, понимаешь.
        - Чисто! – Мягко спрыгнул с дуба Рудольф. - На милю вокруг – тишина и спокойствие. Как в Женеве, в шесть часов вечера после войны.
         - А где желуди?
         - Какие? – Не понял егерь.
         - Ну, вы же за ними на дерево лазили, чтоб свиней кормить.
         Тихо смеяться не получилось…

            Отрывистый грохот пулемета то затихал, то снова оживал, разбрызгивая осколки перепуганного эха, даря лишние секунды, прожить которые следовало надлежащим образом. «Четверка» уходила по ущелью, петляющему пьяной змеей, а позади, вдруг зашелся лихорадочно, в припадке пулемет, и грохнули разом несколько гранат.
          - Все, отбегался капрал Ежи… - Выплюнул на бегу Рамон. – Руди и Мануна, цепляй Первого, Зверь и Вереск со Вторым. Работаем по «Грозе  - 21»
           - Командир! – Попытался сказать что-то Верещагин, но осекся, под тяжелым взглядом Испанца.
            - Сержант, твоя задача – вытащить штабного. У меня – обеспечить вам фору, хотя бы на полчаса.  Потом уйду.  – Испанец, чуть помедлив,  вытащил из кобуры «маузер», и протянул рукояткой вперед. – Пригодится.
             И присев  за гранитную глыбу, скомандовал. – Почему еще стоим? Побежали, молодежь!
             И когда, обе группы пропали за камнями, выложил на скат десяток магазинов к «манлихеру», и припав к теплому дереву приклада стал ждать…
           

  Пуля явно пришла на излете, но и остатков энергии хватило, чтобы ударить серафима в шею, вырвать кусок плоти, и влепится в дерево. Штабной, почему-то, не проигнорировал, как должно было быть, а упал, расползаясь бесформенной грудой. Гвардейцы, переглянувшись, кинулись выковыривать пулю, наделавшую столько бед.
    - Наша. От «мосинки». Дела…. – Протянул  Зверь. – Что делать будем?
    - Что-что, идти. Они же бессмертные, значит помереть не могут, а отчего этот помер, так мы не врачи… Погнали, чего зря стоять?
   - А пульку-то, прибери, мало ли…

      База встретила их настороженным молчанием.
       - Словно вымерли, однако…
       - Да нет, вон попка на вышке прыгает…
       Согласно инструкциям, после возвращения из рейда, минимум полчаса нужно было отследить обстановку на БП, чтобы не влететь в засаду…
         - Знакомый?
         - А фиг его, если честно… - Зверь передал Верещагину бинокль. – Оптика слабая, не разглядеть.
         Павел зашарил взглядом, высматривая приметы возможного боя.
          - Тишина и спокойствие. Рискнем?
          -  Давай, чего зря комаров кормить…
         
     
           - А где аналитик? – Грозно спросил дежурный, увидев двух разведчиков.
Те, только руками развели.  – Помер бедняга. Или околел, не знаю, Как у них принято.
           

- Вот значит, как дела обстоят… - Дядя Вася отложил увеличительное стекло, и поманил Верещагина,  - Сюда глянь, на жопку, насечку видишь?
- Угу. – Ответил Павел.
- Вот тебе и «угу»…. То ли из Эсэсов идейных, то ли знает чего… Позови-ка, паря, Дмитрия Владимировича, скажи, что Василий Иванович имеет до него что сказать….
 

   Лохматый комбинезон, скрывающий очертания, отличное место для засады, «Бур», с просветленной оптикой, и прикрученным «Брамитом»,  безветрие… Что еще нужно для проведения толковых испытаний «вундерваффе»? Ну, еще только доля везения…
   Рокот машины, как это всегда и бывает, накатил совершенно неожиданно. Снайпер чуть вздрогнул, ловя прицелом черный «Паккард». Плановая проверка боеготовности и морально-психологического состояния, мать их за ногу…
    Машина пересекла роковую черту, отмеченную двумя ветками на обочине. Слаженно рявкнули четыре ствола, изрешетив колеса и двигатель, несколько выстрелов пришлось и на кабину, чтоб не рассиживались…
   Стреноженный и расстрелянный «американец» чуть не перевернулся, запарив радиатором. Серафимы выскочили на дорогу, растерянно озираясь. То там, то там, с треском били молнии, выжигая проплешины.
    - Работаем!  - Сам себе приказал снайпер, мягко потянув спуск. Голова старшего серафима вспухла на миг, лопнув воздушным шариком, разбрызгивая ошметки и прочую мерзость.
    - Есть!  - Выдохнул наблюдатель. – Получилось!
    В небо ушли три красных ракеты, шипя, и брызгая искрами. 
     Невидимые стрелки, на прощание  влепив по короткой очереди, спешно отходили к спрятанному в кустах БА, оставив после себя лишь пару лежек и несколько горстей гильз…
             

    - Ну что, какие будут предложения? – Полковник потер усталые глаза. – Я слушаю.
    Первым встал оберст Фогель, привычно одернув мундир кайзеровской еще армии.
      – Прямой штурм не пройдет. Нас всего 250 человек. Согласовывать с другими  - опасно. Да! – осадил он порывавшегося что-то сказать Медведева,  - Мы пройдем как нож сквозь масло. Мы растопчем пару полков, не спорю. Но, товарищи, господа, камарады, и все, кто как себя называет, разве нам мало того, что мы убивали друг друга Дома, так хотим продолжать и здесь?
      - Что предлагаете, герр оберст?
      - Маневр, концентрация, огонь. Шучу. – Лицо старого немца оставалось все той же маской Сфинкса. – До Небесного Дворца два перехода …
      - Части усиления?  - Задал кто-то вполне закономерный вопрос.
       - Адовцы появятся. И отвлекут.
       - А откуда они появятся?
       - А вот ты ими и будешь. Рога приделаем, хвост пришьем! – Уловил мысль Фогеля старший снайперов. – В целях маскировки.
       - Ну, что, все задачу поняли?
       - Так точно!
       - Все, ребята, работаем… Если мы победим и погибнем- то мы будем героями.
       -А если не погибнем?
        - То будем живыми неудачниками…

   
          «Божьи Птахи» что-то пронюхали. Приказом из Дворца по всему Порубежью отменили отпуска и все передвижения, не санкционированные сверху. По Базам зашныряли дознаватели, выворачивая взглядом до самого донышка.
          На четвертый день вызвали и Верещагина. Давешний Абрам тихонько сидел в углу, старательно делая вид, что это вовсе не он, а так, призрак коммунизма.
         А на его месте, нагло взгромоздившись в Абрашкино кресло, и подперев курчавую голову руками сидел совершенно незнакомый серафим. Немигающий взгляд остановился на вошедшем.
           - Признавайся.
           - В чем? – Удивился такому напору Павел.
           - В подготовке заговора. – Выражение лица по-прежнему не менялось.
           - Какого? – Еще сильнее удивился Верещагин. – Я не троцкист, чтобы заговоры плести. Вы меня, определенно с кем-то путаете, товарищ старший серафим 2-го ранга.
           - Мы все знаем!  - Поднявшись во весь, далеко не маленький рост, навис серафим, кривясь гримасой злости.
            - Товарищ старший серафим 2-го ранга, разрешите обратиться к товарищу младшему серафиму! – Гаркнул Верещагин в лицо особисту.
             - Разрешаю… - Оторопел от такой наглости «Птах».
             - Абрам Моисеевич, вы обещали прошлый раз, что кофеем угостите. И печеньем.
             - Я Лазаревич… - Растерянно пролепетал Абрашка, становясь под цвет стены.
             - Вон! Негодяй, ты у меня под трибунал пойдешь, завтра же! Со всей своей шайкой!  - Взорвался старший серафим, плюясь от злости.
            Старший сержант аккуратно притворил двери кабинета, отгородившись от беснующегося особиста.
            - Ну?  - Последовал закономерный вопрос.
            - Плохо дело, господа камарады…
       

   
             Обещанный на завтра трибунал сорвался. Два  изрядно побитых «студдера» под конвоем «Пумы» и БА – «десятки» привезли пополнение. 40 новоприбывших. Новости с фронтов, и, возможно, старые друзья и старые враги. Новичков сразу же разобрали по отделениям, попутно вдалбливая основное правило Буфера, о том, что вся вражда – за спиной. А тут и так хватает, в кого стрелять… И кого ненавидеть…
            Заодно, присматриваясь - на что человек годен, и что ждать….
           Быстро прочесавший пополнение, и не найдя никого знакомого, Верещагин присел в тени, укрывшись от полуденного солнца
             Рядом присел неслышно подошедший старший серафим, протянул сигарету. 
              - Спасибо, не потребляю.
              - Павел Григорьевич,  - Тихо сказал особист,  - Вы уж простите, сорвался вчера. Обстановка сложная. Недавно адовцы налет совершили. Неизвестно как погибли три товарища… Перед этим  - ваш рейд, и снова гибнет серафим…
               - Адовцы что-то новое придумали, товарищ старший серафим 2-го ранга.
               - Не надо так официально, Павел, достаточно просто «товарищ серафим». Ваша версия, конечно, внушает доверие, но, остаются загадки… В том числе и связанные с вами, мой дорогой старший сержант…
                 - Аааа…  - дернулся Верещагин.
                - Не беспокойтесь, к вам никаких претензий. Товарищи, - особист многозначительно указал на небо, - разобрались в ситуации, и никакой вашей вины в гибели Ицхака не нашли. Непредвиденные обстоятельства...
                  - Товарищ старший серафим, - набрался наглости Павел, - а что за заговор, про который вы вчера вспоминали?
                  - А это, Паша, оперативная информация!  - Хлопнул по плечу серафим, вставая. – Время придет, сам все узнаешь…
             
             

             
  - Вчера было рано, завтра будет поздно. Сегодня  - вовремя!
  - Конфуций-сан? – Поинтересовался у полковника Одзава, старый самурай, прибывший прямиком с Халхин-Гола, вынесший оттуда уважение к русскому оружию, континентальным мудростям, и, по неведомой прихоти души, ставший командиром пехбата.
     - Ленин. Владимир Ильич.  – Коротко хохотнул командир Базы. – Гвардейцы?
     - Есть,   - Отозвался штабс-капитан.  – Мои готовы.
     - Кавалерия готова. – Не дожидаясь вопроса, ответил оберштурмфюрер с простой немецкой фамилией Медведев.
      - Бронегруппа?
      - Хоть сейчас. – Блеснул моноклем Фогель. – Мои люди готовы всегда, вы же знаете, Дмитрий Владимирович.
      - Знаю, Эрих, знаю. Проверить все еще раз. И еще раз. Вероятность победы мала. Но свою позицию я уже освещал. Или грудь в крестах или голова в кустах. С Богом, друзья!
 

         Такой маневр на флоте зовется «Все вдруг». Затихшая  в ночи База, развернулась тугой пружиной слаженного армейского механизма, выплеснувшись на оперативный простор гладкой как стол, Южной Степи. Не сдерживаемая ничем,  ударная группа шла по кратчайшей прямой, попутно вбирая в себя патрули и «адовцев».
Несколько, попавшихся на пути серафимов и оставшихся   верных им, так и остались валяться неубранными,  кровавя сухую степную пыль…
         - Такого никто не ждал! – Жадно глотая воду, пропахшую металлом, но от этого и не менее вкусную, - Радостно вопил Зверь, размахивая флягой.  – Инерция, блин, мышления сработала! Мы для мудачья этого – стадо овец!
        - Вовка, хорош орать!  - Рявкнул на ухо увлекшемуся гвардейцу Дядя Вася, - Мы, тоже, чай, не пальцем деланные, сами весь расклад знаем… И про инерцию, и про мышление, и про пиво без горилки… Дело сделаем, потом радоваться будем….

      Хлипкий заслон на воротах смяли, даже и не заметив толком десяток серафимов, растертых в кровавую грязь.
        И черная волна пошла дальше, вглубь Небесного Дома, полосуя очередями и забрасывая гранатами. Гулкими коридорами прошла насквозь, и выплеснулась в огромном зале, залитом светом.
     - Что привело вас сюда, дети мои?  - Спросил Голос, раздающийся, казалось, отовсюду..
     Разом стихли разгоряченные боем солдаты. Недоуменно разглядывая оружие  и себя, столь неуместных в сверкающей белизне вокруг.
      - Что привело вас? – Повторил свой вопрос невидимка.
     - Затрахали нас.  – Рявкнул какой-то сержант, с хрустом передергивая затвор и обрушивая свинцовый кнут на изящную лепнину потолка, - Выходи, курва, и тебя приведем!
     Ударная группа, с ревом и руганью, рассредоточилась по залу, выискивая скрытые двери
       - Есть, нашел!  - Раздался в углу взрыв, и в пролом полетела Ф-1, со старательно подпиленным ударником.
       На полу, развороченного взрывом кабинета, усыпанным осколками радиодеталей, стонал человек, зажимая порванный живот.
        - Главный?  - Ткнул его стволом «Маузера» Верещагин.
        - Нет… - Чуть слышно простонал раненный,  - Я оператор. Главный на верху.
        - Раз наверху, значит живи.  – Отвернувшись, Павел нажал на спуск. – Ваше слово, товарищ Маузер!   

       - Кто такие, почему без записи, почему вламываетесь без стука… - попытался повысить голос плюгавый мужичонка , медленно поднимаясь в кресле.
         - Молчать.  – Ткнули в зубы стволом, едко пахнущим сгоревшим порохом.  – Бог?
         - Да!  - Сразу приосанился хозяин кабинета. – Именно. Он самый! А вы кто такие?
         - Караул.  – Хлопнул продукт немецкой военной мощи, выплевывая комок злости, спрессованной в свинец и томпак.  - Который  устал.  – Засмеялся  Дядя Вася – Отец Зимний брал, а я на Небесный сподобился.
            - Добро пожаловать в ряды Святой инквизиции, господа-товарищи!

     
             Дым задумчиво стелился по потолку, вырисовывая загадочные узоры…
            - Товарищ полковник, а табличку с двери снимать?  - Сунулся в кабинет взъерошенный  сержант.
             - А что на ней?
             -«Бог» написано.
             - Пусть висит. Как из Рая делегация прилетит – нагляднее будет, кто в Буфере самый старший лейтенант.

Три мира

  Крик разорвал привычный шум лагеря.
   “Твою мать!” – Настроение у доцента Хрюкова сразу испортилось. Первый полевой выход, даже недели не прошло, фигня какая-то стряслась. Разозлившись, доцент выполз из-под навеса, дающего хоть какую-то защиту от долбанной жару, и поплелся в сторону неумолкающего крикуна.
   Бездельники, а для Хрюкова все студенты, были потенциальными бездельниками, расступились. Под кустом саксаула радостно скалился череп, щерясь желтыми зубами…
   Могилу выгребли до последней песчинки, находки переписали и надежно упаковали. И началось…
  Уже под утро, когда выпили все что можно и почти все, что нельзя, позасыпав, где кто упал, и чуть не сошедший, от радости, с ума Хрюков успокоился в жарких объятиях поварихи Машки, по лагерю скользнула тень и завозилась возле запакованных ящиков…
     
 
   Внутри шлема еще остались клочки обивки – мягкой зеленой ткани, похожей на бархат. И вообще, он казался бы игрушкой, если бы не длинная вмятина на затылке.
   – Ну и кто же твой хозяин, а? Почему говорить не умеешь? А ну, проверим, налезет или как? – И засмеялся. – Преемственность поколений, блин. Коля - Чингизид, звучит, однако!
  Шлем оказался на удивление легким, и сидел как влитой. – Прикольно, нах, как на меня делали!
  Металл начал вдруг накалятся, впиваясь в кожу…
 
 
    Перед глазами покачивалась степь, упираясь в небо. Конь недовольно прядал ушами, оборачиваясь умной мордой, просил разрешения, чтоб скакать наперегонки с ветром, навстречу врагу…  Сбоку вынырнул низкорослый всадник, зашептал горячо, дыша в ухо чесноком. Рядом презренные шакалы, совсем рядом, за пять полетов стрелы отсюда. Передовой отряд.
   - Вперед! – Привстав в седле, послал коня в галоп, выдергивая из ножен невесомую саблю. – Вперед! К Последнему Морю!
  И пришло знание, что за спиной разворачиваются стальным серпом неудержимые тумены, готовясь убивать и умирать во славу Хана. Во славу ЕГО…
   

   Видение вдруг начало таять, становясь прозрачным. Дрожащие пальцы сорвали вдруг ставший снова холодным шлем. А перед глазами все стояла бескрайняя степь, и бесчисленные, уходящие за горизонт, ряды воинов. Его воинов…

Они ждали. Совсем необязательно, что его, подошел бы любой, годящийся на роль жертвы. Ждали в темноте, скрываясь в тени аллеи.
- Слышь, закурить есть?
- Нету, дяденька, и куртка  без подкладки. – Хотел шуткой чуть облегчить судьбу.
- Под студента косишь? – Короткий, без размаха, удар. – Ненавижу, женщина легкого поведения, студентов!
Упавшего долго били ногами, не насмерть, так, руки-ноги сломать, не больше. Когда избитый комок мяса даже хрипеть перестал, вожак дернул молнией на штанах, обдал мощной струей.
- Хватит ему, студенту долбанному…
- А не сдохнет? – Спросил кто-то, из осторожных.
- Ты жалеть будешь?
- Да всё равно мне, пусть сдыхает, одним говном меньше…
 
   Не сдох.
   Из больницы выписали только через месяц, на прощание, подвезя домой. Мать заполошно забегала вокруг, пичкая разными вкусностями, отец, долго хмурясь, налил по сто грамм и предложил, за удачу, до дна. Первую бутылки раздавили мгновенно, организм перекормленный таблетками пьянеть не хотел, и отец побежал в ночной, за добавкой.
   Шлем так и лежал под диваном, куда испуганно швырнул. Матовая синева так и просилась в руки, притягивала как магнит, обещая снова вернуть в мир, где по мановению руки умирают тысячи, где за спиной нерушимая стена стали…
  Он вошел в окно, как сквозь лед, ломая неподатливое стекло руками…
 
  - И чего это молодые с ума сходят? – Лениво пробурчал участковый. – Мы в их время и не думали о глупостях таких, из окон сигать. Обкурился, небось, и мозги поплыли.
  Бабушки согласно закивали.
  - А может, съел чего, - выдвинула одна из них версию. – мой-то, на днях с друзьями по грибы ездил, да, видать, по ошибке гадость какую сожрал. Цельный день на слюну исходил, марсины все мерещились…

Отредактировано Чекист (04-07-2012 22:57:58)