Держите кусочек продолжение. Предупреждаю: дальше пойдет медленне, ибо наработанный запас глав исчерпан уже полностью, а пишется не так быстро, как хотелось бы. Совсем халтурить неохота, а проблем много.

Глава 6. Я становлюсь динамовцем

В очередной выходной день на меня накатила жуткая хандра. Голова моя занялась тем, чем заниматься было категорически нельзя – размышлениями о смысле бытия. А точнее – о смысле моего бытия здесь. Самое подходящее занятие для того, чтобы погрузиться в настоящую депрессию и, в конце концов, напрочь слететь с катушек.
И началось все с констатации печального факта: прошло уже три недели с моего попадания в это время. Три недели, в течение которых я веду себя как некий функциональный автомат, как будто бы механически выполняющий заложенную в меня программу. Нет, конечно, не как примитивный автомат – как очень сложный функциональный автомат: могу гневаться и улыбаться, испытывать страх, наслаждаться яствами и морщить нос от запахов подгоревших блюд на столовской кухне, предаваться элегическим чувствам на лоне осенней природы, и реагировать на аромат духов проходящих мимо барышень…
Но на самом деле я не живу! Или, во всяком случае, оказываюсь отделен от той жизни, которая идет вокруг. Я реагирую на нее, взаимодействую с ней, но я – не ее часть. Жизнь, окружающая меня, выступает лишь как объект неких заданных манипуляций – касается ли это делопроизводства в наркомате, политических интриг, или покупки еды для собственных ужина и завтрака.
«Что же ты творишь, зараза?» – спрашиваю сам себя. Раздражение мое нарастало. И в самом деле, так же нельзя. Так можно дойти до того, что живые люди вокруг будут восприниматься лишь как пешки на шахматной доске или фигурки для игры в солдатики. Ради чего, собственно, ты заварил всю эту кашу? И, главное, ради кого?
Социализм строишь? И хочешь, чтобы это строительство обошлось меньшим числом жертв? Похвально. Значит, строим социализм – «малой кровью, на чужой территории…»? М-м-м… да, получается типичная «оговорка по Фрейду».
Так территория эта для тебя своя или все-таки чужая? А ты весь такой из себя пришелец из прекрасного (или не очень) далека? Нет, так я себя не ощущаю. Но и своим тоже, похоже, не стал. Для этого недостаточно желания облагодетельствовать абстрактный «народ», «исправив» с этой целью его историю. Для конкретных людей чего ты хочешь? В том числе и для себя, любимого? Без ответа на этот вопрос останется непонятно, кто ты есть на этой земле, среди этих людей. Остается теперь назвать СССР «эта страна» – и сливай воду…
А для себя хочу я, прежде всего, чтобы совесть была чиста. Чтобы утром можно было бы без омерзения глядеть в зеркало и не нашаривать в кармане наган, чтобы выбить мозги той ненавистной роже, которая уставилась на тебя из зазеркалья. Впрочем, у меня и нагана-то нет…
Сейчас на твоих глазах, парень, рождается новый мир. И ты знаешь, что потом и кровью, энтузиазмом и ненавистью, восторгами и проклятиями, надрывая последние силы, – встанет держава, и вырастут люди, способные остановить собой удар самой страшной на тот момент машины тотального порабощения и уничтожения. А ведут этих людей за собой не ангелы – такие же люди, обуреваемые в том числе и далеко не самыми похвальными человеческими страстями, и о шкурных интересах не забывающие, и подсиживающие друг друга, и готовые затоптать невиновных – но при всем при том тянущие дело созидания вперед.
Никакого сравнения с теми проклятыми десятилетиями, из которых меня зашвырнуло сюда. Там дорвавшиеся до власти ничего не строили и никуда не вели. Они лишь паразитировали на разложении доставшегося им одряхлевшего, но изначально еще довольно живучего организма. Сначала они окончательно лишили его жизнеспособности, а потом пировали на трупе, как стая стервятников…
Но раз уж случай выдал мне возможность жить в другом, отнюдь не более легком, но в любом случае менее подлом времени, то буду жить во всей полноте этого слова, вдыхать воздух времени полной грудью, вместе со страной прилагая и свои силы к тому, чтобы избежать ошибок, чтобы не наступать на ставшие известными в моем времени грабли. И тогда – может быть! – система, становление которой будет куплено меньшей кровью, не прорастет жесткой скорлупой внутрь себя, не закостенеет окончательно, не станет со временем равнодушной к живым людям. А люди эти, когда задует ветер перемен, сделают правильный выбор, и смогут поймать этот ветер в свои паруса, не разламывая добытое потом и кровью их отцов и дедов как клетку, сковывающую любое движение.
«Ну, и наглый ты тип… Виктор Валентинович!» – подумал я, теперь даже мысленно уже не целиком отождествляя себя с человеком, провалившимся из своей реальности в 1923 год. С другой стороны – делай, что можешь, и свершится… А что свершится? А свершится то и настолько, что и насколько ты сможешь. И если то, что ты делаешь, впишется в поступь истории, то нельзя исключить, что сможешь ты немало.
И кто после этого скажет, что я не наглый тип?!
Но раз уж ты берешь на себя ответственность за право «делать, что должно», ты не должен стоять в стороне от того мира, который пытаешься сдвинуть с колеи. Если ты будешь один против целого мира – не сдвинешь. Сдвинуть мир, можно только двигаясь вместе с ним. А ты – вместе?
Копаясь в памяти Виктора Осецкого, я с самого начала удивлением и с нарастающим иррациональным страхом обнаруживал, что сей субъект не имел в своей жизни до сентября 1923 года практически никаких личных привязанностей. Ни с родителями, ни с родственниками он уже давно никаких контактов не поддерживал, и даже не интересовался их судьбой и местонахождением. Осецкий не имел друзей и даже приятелей – хотя довольно ровные поверхностно-приятельские отношения со многими коллегами по службе и с собратьями по эмиграции он поддерживал (хотя бы с тем же Красиным). Он мог принимать живое участие в судьбе людей, с которыми сталкивался, и ревностно отстаивать интересы дела, которым занимался – но при том ни друзей, ни соратников не приобрел. У не него было ни жены, ни любовницы, а лишь отрывочные полустертые воспоминания о мимолетных связях.
Взяв от Осецкого, без особого напряжения, его память, жизненный опыт, манеры, внешнюю сторону его стиля общения с людьми, – которые и моему обыкновению особо не противоречили, – я не смог принять его отношения к жизни. Ведь не случайно же он хотел совсем недавно плюнуть на все и остаться в Великобритании? И не случайно провалившаяся в прошлое моя личность вступила в конфликт с этим намерением, и Виктор Осецкий, с подсаженным ему попаданцем (то есть мной), пребывает ныне в Москве, а не в Лондоне. Но вот ту социальную изоляцию, в которой жил Осецкий, я еще не преодолел. Я и сам не могу похвастаться особо хорошей коммуникабельностью, но из этой изоляции надо выбираться, и выбираться как можно скорее!..
Промучив себя почти все воскресенье этими мыслями, под вечер я уже не был способен к каким бы то ни было размышлениям. Голова обрела состояние спасительно пустоты и какой-то отупелости. Безо всяких мыслей я проделал обычный комплекс физических упражнений, перекусил, затем лег раньше обычного в постель и заснул глубоким, без сновидений, сном.
В понедельник, к концу рабочего дня, в мой кабинет заглянула Лида Лагутина и поинтересовалась:
– Ну как, Виктор Валентинович, не передумали заняться спортом?
– Не передумал, – отвечаю со вздохом, отрываясь от бумаг, разложенных на столе. В последние дни навалилась масса работы по претензиям, связанным с поставкой некачественного товара. Кое-кто в торгпредствах, как обычно, либо мух не ловит, либо ловит немало себе в карман… Тряхнув головой, словно отгоняя от себя эти мысли, встаю из-за стола и обращаюсь к Лиде:
– Ну, веди, показывай, где из меня будут делать спортсмена.
Мы с Лидой доходим пешком до Лубянской площади, пересекаем ее и выходим на Рождественку. По этой улочке сначала лезем в горку, а потом спускаемся к Трубной площади.
– Ну, а отсюда уже рукой подать, – говорит моя спутница. И действительно, когда мы выходим на Цветной бульвар, я уже догадываюсь, куда лежит наш путь. Новообразованному Московскому пролетарскому спортивному обществу «Динамо» распоряжением Ф.Э. Дзержинского было передано здание на Цветном бульваре, дом пять, где ранее размещалось гимнастическое общество «Турн-Ферейн», имевшее немецкие корни.
Можно было, конечно, не тащиться весь путь пешком, а пройти от Ильинских ворот по Маросейке до бульваров, а там уж на «Аннушке» доехать до Цветного. Но я вполне понимаю Лиду: живя на студенческую стипендию, лишний раз на трамвае не будешь раскатывать.