Сразу заброшу и вторую половинку:

11_2

Именно в этот момент в аудиторию вошел лектор. Д.Б.Рязанов был поначалу ошарашен этим невообразимым шумом и гамом. Однако сбить с толку партийного деятеля с многолетним дооктябрьским стажем было не так-то просто. Вскоре Рязанов как-то незаметно для присутствующих превратился едва ли не в ведущего этого импровизированного собрания.
Это, конечно, не означало, что в аудитории установилась тишь и благодать. Завести ребят-комсомольцев было проще простого, а вот утихомирить – гораздо сложнее. Самые горячие головы уже начали орать, что надо всем скопом идти в райком и свергать засевшую там шайку бездушных бюрократов.
– Э, погодите! – кричала Лагутина, стараясь перекрыть вопли собравшихся. – Сначала надо Володьку Трындина выручить, а потом уже свергать!
Рязанов, уже более или менее разобравшийся в ситуации, не очень громко, но весомо произнес:
– А ведь девушка права. Сначала, действительно, товарища надо выручать, а потом строить грандиозные планы революционного переворота в райкоме РКСМ. Бюрократов турнуть – это дело хорошее, только о товарище своем забывать совсем не годится.
Лида, вдохновленная поддержкой такого авторитетного товарища, сразу взяла быка за рога:
– Так, надо немедля писать протокол комсомольского собрания, и чтобы каждый, кто присутствовал при том разговоре, рассказал, как на самом деле все было. Примем протокол, свидетели подпишутся – и с этой бумагой сразу в райком.
– Вот это деловой подход, – подхватил Д.Б.Рязанов. – Надо выбрать секретаря собрания, пусть он займется протоколом, на следующей перемене все оформите, подпишете, и пойдете заступаться за вашего комсомольца, у которого язык впереди головы бежит. А сейчас – приступим к лекции. Революционный порыв масс – это великолепно, но и об учебе забывать не следует!
После лекции вместе с Лидой подхожу к Рязанову:
– Давид Борисович, – улыбается она, – позвольте вам представить Виктора Валентиновича Осецкого из Наркомата внешней торговли. Нашу практику в Рабкрине мы проходили именно у него. Он очень хотел с вами познакомиться.
– Осецкий, Осецкий… Это не вы скандалили с Лениным в Брюсселе в 1912 году? – интересуется Рязанов.
– Было дело, – смущенно соглашаюсь я, протягивая ему руку. После рукопожатия поворачиваюсь к Лагутиной и говорю:
– Вот, Лида, а Давид Борисович, наверное, с тобой согласится.
– В чем? – почти синхронно воскликнули мои собеседники.
– В  том, что обе стороны дискуссии – дураки.
Давид Борисович хитро прищуривается:
– Эх, молодость, молодость! Это ведь вы тут всех завели сегодня? Ну, дорогая, от меня-то вы вряд дождетесь употребления подобных выражений в политических дебатах. Правда, иной раз так и подмывает завернуть что-нибудь эдакое… – Рязанов вздохнул, и добавил. – Одно могу сказать точно: присоединяться ни к той, ни к другой компании в нынешней дискуссии у меня большого желания нет.
– Скажите, пожалуйста, – перехватываю инициативу в разговоре – а вам уже удалось получить фотокопии «Немецкой идеологии» и «Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie»?
Рязанов смотрит на меня с нескрываемым удивлением. Пожалуй, сейчас лишь считанные люди знают о самом существовании такой рукописи, а тем более – о ее названии. Про «Grundrisse…» те, кто серьезно занимался с «Капиталом», конечно, знают, но вряд ли эта рукопись всерьез интересует больше, чем нескольких человек. И эти люди в большинстве своем Рязанову известны. Да и о самом намерении Рязанова заполучить для возглавляемого им института фотокопии рукописей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, хранящихся в Архиве СДПГ, было не так уж много осведомленных.
– К сожалению, молодой человек, – после некоторой паузы отвечает Давид Борисович, – пока только идут переговоры с Правлением германских социал-демократов об организации фотокопирования. Но, во всяком случае, «Немецкую идеологию» мне удалось найти в личном архиве Бернштейна и настоять на ее передаче в Архив СДПГ. А рукопись «Grundrisse…» там всегда лежала.
Рязанов снова внимательно посмотрел на меня, и осведомился:
– А чем вас, собственно, молодой человек… Виктор Валентинович, так ведь? – интересуют эти рукописи?
– Ну, как же! – с энтузиазмом восклицаю я. – Проследить становление марксистского метода, проникнуть в творческую лабораторию Маркса, в которой создавался «Капитал»… Разве это не заманчиво для любого настоящего марксиста?
– Это, конечно, похвально, – кивнул директор Института Маркса–Энгельса, однако не удержался от некоторого ехидства, – но что-то вашей звезды на марксистского небосклоне дотоле не было заметно.
– Я, конечно, далек от того, чтобы равнять себя с Каутским или Гильфердингом, да даже и с Бухариным. Теоретических трудов за мной тоже не числится, как вы верно подметили, – чуть наклоняю голову в знак признания превосходства моего собеседника. – Однако это не мешает мне в меру своих скромных способностей постигать марксистскую премудрость. Сейчас я как раз пытаюсь разобраться с проблемами капиталистического цикла, изложенными в «Теориях прибавочной стоимости». Что-то мне кажется, что современный капиталистический цикл преподнесет нам некоторые сюрпризы…
Рязанов, похоже, благосклонно отнесся к моей заинтересованности, потому что, особо не раздумывая, предложил:
– А приходите-ка вы, Виктор Валентинович, ко мне в институт. Поговорим в подходящей обстановке. Сейчас вынужден извиниться – совсем не располагаю временем, ибо спешу на занятия в Социалистическую академию.
На том мы и распрощались.
Через день в Москве открылась XIII партконференция (проходившая с 16 по 18 января 1924 года). На нее не было избрано ни одного оппозиционного делегата с решающим голосом. Лишь несколько оппозиционеров, как члены ЦК РКП (б), присутствовали на ней с совещательным голосом. Однако, в отличие от моей реальности, на партконференцию пришел и выступил Троцкий. Да и мой новый знакомый, Д.Б.Рязанов, так же собирался выступить там с речью. На этот раз я все же постарался раздобыть гостевой билет и смог судить о происходящем не по одним лишь газетным отчетам.
Выступления делегатов значительно отличалось от того, что происходило в покинутой мною реальности. Достаточно сказать, что там Троцкий вообще не выступал на этой конференции. Здесь же Лев Давидович горячо отстаивал единство партии, называл дискуссию ошибкой. Он заявил:
– Я не призываю сторонников оппозиции отречься от своих взглядов. Но самое меньшее, что вы можете сделать перед лицом партии – это признать, что не следовало ввергать партию в ожесточенные споры, как бы ни был важен их предмет. Разногласия должны преодолеваться в ходе совместной работы, в ходе проверки идей и лозунгов практикой, а не по принципу – кто кого перекричит.
Каменев в своей речи отверг такую постановку вопроса:
– Напрасно Троцкий тут пытается выгораживать оппозиционеров и оставлять им политические лазейки. Если партия сочла ваши взгляды ошибочными, имейте мужество признать это. Мы от вас не требуем церковных покаяний, но не держать камень за пазухой, и сказать – «партия была права, мы же ошибались» – это элементарный долг любого партийца, если он и дальше хочет идти вместе с партией, а не против нее.
Совершенно особняком стояло выступление Рязанова, которое практически повторяло известное мне по историческим источникам. Давид Борисович прекрасно понимал, что в прошедшей дискуссии речь на самом деле шла не только о бюрократизме и внутрипартийной демократии, но и о дележе ленинского наследства:
– И скажу я здесь то же самое, что сказал тов. Каменеву, кажется, на Хамовнической конференции: как друзья вы не садитесь, все же в Ленины не годитесь…
– Пример с т. Лениным показывает, что задачи, ложащиеся на партию, – сверхчеловеческие, тяжелые задачи, что под тяжестью этих задач, если их навалить на одного человека, ломается, заболевает и такой гигант. Во сколько раз вы, с вашими слабенькими силами, меньше справитесь с этой задачей, если не скажете – дело мирское, дело партийное, с ним может справиться только коллектив, только партийная организация, учитывающая и собирающая всю энергию, всю умственную интеллектуальную энергию, которая рассеяна в рабочем классе, которая сконцентрирована в коммунистической партии. Только партийный коллектив может справиться с этой задачей. Долой кандидатов в вожди!
Такое откровенное выступление «кандидатам в вожди», конечно, понравиться не могло, и наиболее резкие моменты в речи Рязанова из опубликованной впоследствии стенограммы испарились.
XIII партконференция подтвердила резолюцию октябрьского (1923 г.) объединенного расширенного пленума ЦК и ЦКК, где оппозиция характеризовалась как «мелкобуржуазный уклон», однако ряд обвинений против Троцкого и авторов «письма 46-ти» был подан уже в более мягких формулировках. Партконференция удовлетворила просьбу Председателя РВС и Наркомвоенмора об отставке с этого поста по болезни, одобрила работу Военного ведомства, и вынесла товарищу Троцкому благодарность за длительную неустанную работу по военной защите завоеваний революции и по проведению военной реформы. Конференция поручила ЦК РКП (б) решить вопрос о назначении нового Председателя РВС, об организации лечения и отдыха товарища Троцкого.
Медленно, со скрипом, но история понемногу, поначалу едва заметно, выползала из той колеи, по которой она катилась в моем времени. Не сползет ли она обратно в ту же колею? Найдется ли новая колея, которая будет предпочтительнее старой? Эти опасения были отнюдь не беспочвенными, но ясного ответа тут не было, да, пожалуй, и быть не могло.
Между тем мои занятия самообороной у Спиридонова подошли к определенному рубежу – двухмесячная программа закончилась, и теперь можно было лишь дважды в неделю приходить на тренировки в зал на Цветном бульваре для поддержания формы. Сказать, что я овладел искусством рукопашного боя – значило бы сделать большое преувеличение. Наверное, я мог бы довольно успешно противостоять один на один обычной шпане, а если повезет, и попадутся сявки без большого опыта уличных драк, которых можно взять на неожиданность, то удалось бы одолеть и двоих. Вряд ли моих навыков хватило бы на большее. Да и Виктор Афанасьевич был примерно такого же мнения о моих успехах. Поэтому я продолжал посещать холодный, почти не протопленный зал общества «Динамо», стараясь отработать до автоматизма хотя бы небольшой набор приемов, делая при этом основную ставку не на самозащиту, а на нападение.
…День двадцать второго января принес уже ожидаемую мной с нехорошим замиранием сердца весть о том, что накануне скончался Владимир Ильич Ленин. Помимо чисто человеческой скорби о смерти человека, пользовавшегося моим глубоким уважением, меня вдобавок терзали мысли о тех последствиях, к которым может привести эта смерть. Знание о том, что последовало за смертью Ленина в моем мире, слишком хорошо сидело в памяти.
День двадцать первого января был объявлен днем траура. Двадцать третьего января тело Ленина было перевезено из Горок в Москву и помещено в Колонном зале Дома Союзов для прощания. Мимо его гроба потянулись сотни тысяч людей. Шли днем и ночью. Январская стужа (мороз доходил до 27 градусов) не могла остановить людской поток. У гроба сменялся почетный караул. На этот раз рядом с другими членами Политбюро в нем стоял и Троцкий, не уехавший на юг, как это было в прошедшей истории.
Утром 27 января гроб с телом Ленина был перенесен на Красную площадь, и после обеда состоялись похороны. Гроб был опущен в могилу примерно в центре кладбища революционеров у кремлевской стены, как раз напротив памятника Минину и Пожарскому (который стоял тогда перед ГУМом). Московские фабрики, заводы, паровозы протяжно завыли гудками…
Пленум ЦК РКП (б), состоявшийся 29 и 31 января, принял решение о призыве в партию рабочих от станка, а так же вынес на ближайшую сессию ВЦИК вопросы о кадровых перестановках в Советском правительстве.
По сравнению с известной мне историей изменений было немного. Алексей Иванович Рыков был назначен не председателем Совнаркома, а лишь временно исполняющим обязанности. Однако от обязанностей председателя ВСНХ его все же освободили, и на это место (как и в моей реальности), был назначен Дзержинский. На пост Наркомвоенмора и Председателя РВС вместо Троцкого, в виду отставки последнего по состоянию здоровья, был назначен (почти на год раньше, чем в моей истории) Михаил Васильевич Фрунзе, командовавший вооруженными силами Украины и Крыма.
Итак, товарищ Арсений стал у нас наркомом по военным и морским делам. Хорошо бы, чтобы он им и остался, ибо Клим Ворошилов на этом месте как-то мне не слишком по душе. Значит, делаем еще одну зарубочку на память – помочь Михаилу Васильевичу решить проблему с язвой, чтобы никаких таких штучек с хирургической операцией и случиться не могло. А, кстати, и Феликсу Эдмундовичу тоже надо постараться помочь со стенокардией, ибо его преемники, знакомые по прежней истории, тоже меня не слишком вдохновляют.
Но главное теперь – подготовить почву к нужному повороту на предстоящем XIII съезде РКП (б). Замысел предельно наглый, но чем черт не шутит – может, и выгорит что…