После некоторых раздумий, решился-таки выложить на суд прогрессивной общественности кое-что из своих опусов.
Эта вещь была задумана весной 2008 г. и с тех пор я к ней не возвращался: было опасение, что не "потяну" крупную литературную форму. Теперь, после некоторого времени, проведенного на нашем уважаемом форуме, подумываю о возобновлении сей вещицы. Прошу извинить, за то, что выкладываю большим куском, но это глава №1 полностью.

Примечание: в процессе написания автор не следил за правильностью отображения нью-йоркской топонимики, так что описанная география "большого яблока" весьма альтернативна.

О големах.

Глава I

Пришествие. Запад.

2-32 P.M.

Удушающая жара наполнила «Большое яблоко» без остатка. Город жадно приникал к своим озерам, бутылкам с минеральной водой и льдистым фонтанам, вокруг которых беззаботно веселились плескающиеся дети. Клерки с Медисон-авеню и 97-ой опрометью залетали в свои «БМВ», чтобы вкусить волнующую радость включенного кондиционера, подставляя струям прохладного ветерка свои натруженные за день лица. Пыльное марево колыхалось над Нью-Йорком ватным одеялом тетушки Мэгги, оставляя беззаботными только деловитых китайцев, снующих взад-вперед с невозмутимым видом по своим бакалейным и триадным делам.

- Сегодня триста…

И без того небольшие хитрые глаза Айка Террисона спрятались в складках жира. Он с нажимом повторил:

- Сегодня триста, Крауч, … дорога стала плохая, Гонсалес говорит, что последние рейсы их людей пасут от самого Нэшвилла. Чертовы ушлепки со старого склада сдали всех, кого можно, поэтому они берут товар у китаёз. Желтые поганцы перешли от шлюх на кокс, крэк и прочие дела, того гляди оставят бедного Гонсу без штанов и работы.

- Ты понимаешь, Крауч, – громоздкий негр отхлебнул из стакана и продолжал, – ты мой старый приятель, и я не хочу тебя оставить без дозы, но дела таковы, что триста. Три сотни только для тебя. Если бы ты просил «белого жмура» или дешевого кокса, я бы встал, подтер пиво с рожи и сказал: «Крауч! Для тебя – всегда пожалуйста!» И дал бы тебе дозу дерьмового порошка, сработанного на углу 23-ей и Чокки-стрит. После чего ты бы ускакал, уссываясь от радости, жахнулся в кампании своей сисястой Мэгги и двинул бы коней в течении часа. Твоя немытая вонь еще бы не успела выветриться из этого бара, а я уже пил бы за упокой никчемной души старого торчка «Монки» Крауча. -

Крауч заворожено следил за тем, как пенящийся мыльный «Бадвайзер» исчезает в глотке наркодилера. Плевать, триста не так уж много… особенно если руки выворачивает из суставов, а огонь уже подбирается к кишкам. Он хорошо знал это состояние, еще немного и он пропустит момент, за которым ломку можно будет остановить одним ударом. Мэгги вчера ходила на биржу, за велфэром. Так что деньги есть.

- Это же только для тебя, черная твоя морда, - Айк развернул сверток. Бумага пахла колбасой и кентуккийским утром. Пакетик был чуть больше стандартной дозы. И цвет у дури был какой-то странный, с вкраплениями фиолетовых горошин.

- Айк, я просил у тебя дури, а это что?

- Бери, не пожалеешь. Говорят, канал наладили русские в доле с албанцами. Хрен его знает, кто это такие, но товар первоклассный. Чем долбиться поганым «жмуром» с риском залечь на три фута под крышку, лучше послушай совета Айка – возьми это. Два затяга – и ты уже играешь в бейсбол с О’Джеем Симпсоном. Улет!

Вряд ли «Монки» Крауч мог слушать дальше. Жара иссушила мозг и выела внутренности. Его уже мутило, от головной боли и от предчувствия ломки.

- Здесь шестьсот, Айк, и заканчивай трепаться. Мне сейчас пора продувать мозги…

Два пакетика перекочевали в карман торчка и пошли в сторону Лонг-Айленда. Он давно говорил Мэгги, что квартиру пора менять и рано или поздно хозяйка их выгонит за постоянный бедлам, но девица была непреклонна. Ей, приехавшей в Нью-Йорк прямо с капустной грядки в Аризоне, очень льстило соседство с Манхэттеном. По вечерам она постоянно трындела с подругами, умножая телефонные счета и хвастаясь провинциальным дурам квартирой в центре города и видом на Статую Свободы. То, что денег у них едва хватало на аренду, а завтракать приходилось вчерашним бутербродом, она, естественно, опускала.

Палящий зной колебал асфальт под ногами, временами Крауч останавливался чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Жжение в теле усиливалось, и к углу 42-ой он понял, что до квартиры ему не доползти. Но темнокожий «Монки» Крауч таки сумел подняться и обливаясь потом двинулся дальше. Уж чего-чего, но долбиться под боком полицейского управления ему совсем не улыбалось. Покряхтывая нарик полз вдоль стен, спотыкаясь об урны, и пугая белых девиц, презрительно крививших свои змеиные губки при виде скрюченного нигера.

На Лонг-Айленде ему стало совсем плохо и он повернул на Бедлоу, сам не зная зачем. Ноги не шли, сердце стучало драм-машиной и грозило разорвать уши. Шаги громыхали июльским салютом, хотя он уже почти полз по отмытой мостовой перед Статуей Свободы. «Пора», - сказал сам себе Крауч, - «…иначе Мэгги не с кем будет сегодня есть пиццу и я так и не узнаю как сыграли «крылышки» в Оттаве… Да, так и не узнаю. Потому что пора.»

Найдя удобную нишу в постаменте статуи, «Монки» Крауч заполз в нее с ногами, бессильно выставив пыльные сланцы на тротуар. Его уже нешуточно колотило. Копов поблизости не наблюдалось, редкие экскурсанты не спеша бродили по периметру островка Свободы и памятная доска с именем маркиза Лафайета напрасно вызвала к светлой памяти героического сына Франции, подарившему Штатам эту скульптуру.

«Ох, и здоровая же она. Совсем как Айк в кабаке. И хорошо – тени много» - мысли текли вяло. Повинуясь лишь чертовой жаре. Ни ветерка. Дрожащие пальцы не слушались и Крауч совсем было загрустил, но возблагодарив Иисуса вспомнил о пачке «Лаки страйк» в заднем кармане. Откусил зубами фильтр, вытряс табак под себя. Что-то громыхнуло над головой. Господь Вседержитель уже не мог его спасти, но трясущийся в пароксизме негр еще не знал этой простой истины. Только бы всыпать порошок. Только бы не рассыпать. Руки уже почти не слушались. Краем глаза он увидел убегающих в ужасе прохожих, оборачивающихся назад и вновь поддающих ходу. Все они что-то вопили, в ужасе теряя зонтики, «кока-колу» и туфли на высоких каблуках. Поплыло перед глазами, но сцепив зубы Крауч довершил начатое. Спасительный косяк уже был в зубах, когда случилось нечто уже совсем несообразное: тень от статуи начала двигаться, словно бы Солнце побежало за выпивкой в ближайший бар.

«Что за дела?» - у опытного наркомана возникло подозрение, что он съезжает с катушек. Совсем как Уилл, что работал в пиццерии «Траттория». Парень тогда здорово переборщил с химией, после чего обоссал половину столиков в заведении, облил посетителя горячим бульоном и грохнул менеджера именной салатницей. Неужели, он, Крауч, тоже сходит с ума? Иначе как объяснить, что вон та тетка с красивой грудью, что валяется на мостовой в двадцати ярдах, верещит так, как нормальные люди никогда не кричат. Крик был истошный и надрывно-жалобный. И при этом смотрит куда-то вверх? Что там за чертовщина, мать её?

Все свернулось внутри, провалившись в бездну. Неважны эти чокнутые тетки, неважно куда все убежали, потому что нет зажигалки. Он сейчас умрет, потому что зажигалка как сквозь землю провалилась. Крауч заплакал как маленький мальчик под строгим взглядом школьного учителя. Тень на асфальте странно колебалась, но зажигалка была важнее… Проклятый гром, откуда он? Голова болит, и громыхание эхом трясло внутренности подыхающего торчка, «…39 лет от роду, место рождения – Бангор, штат Мен, пальцы клади сюда и не трепыхайся, грязный ублюдок...»

Противный гром усиливался и в полубредовом забытьи, «Монки» четко осознал, что на него валится известка и куски камня. Постамент сотрясался и ходил ходуном, асфальт уже пошел кое-где пошел змеистыми трещинами. Становившийся все сильнее камнепад заставил его приподняться на локтях – пара осколков чувствительно ударили в курчавую макушку. Некто сорвал печать и пробудилась Сила. Господь, при всём своем желании уже не смог бы спасти бренное тело любовника Мэгги, и два десятка пончиков с повидлом так и останутся в холодильнике. Краучу не суждено их попробовать. Никогда.

Курнуть и воскреснуть. Вот в чем вопрос. Паршивую спичку, зажигалку, газовую горелку – что угодно за огонь! С трудом встав на ноги, обреченный торчок выполз на площадь перед статуей и замер. Господи Иисусе! То что, явилось его затуманенному взору было величественно и прекрасно как Судный день на картинке в детском требнике. Медная тога Статуи Свободы крупными кусками осыпалась на тротуар, орошая окрестности рваной патиновой крошкой. Подножие пучилось, словно кто-то выдавливал тесто – и Крауч, мгновенно пришедший в себя, понял что изящная многотонная нога в босоножке пытается оторваться от постамента, а остальные части тела в этом помогают… Свободная рука Свободы мощным и плавным движением задрала тунику и хлопнула по подолу тоги, вызвав сильнейший приступ металлического листопада. Мир померк, но вглядевшись кромешную пыльную круговерть, ужаснувшийся наркоман увидел глаза. Слепые глаза исполина постепенно наливались ярко-алым отсветом, в котором не было ничего земного, и уж тем более человеческого. Пошатываясь, Крауч попытался бежать, но ватные конечности не повиновались своему владельцу, … «Toteleotam». «Свершилось», - прозвучал в ушах чей-то звучный глас, или, быть может это показалось – мало ли чего послышится негру, отчаливающему в мир иной.

Все последующее Крауч видел уже как во сне, и даже если бы его допрашивал потом лейтенант Хорней, известный в квартале специалист по развязыванию упорствующих молчунов, «Монки» Крауч все равно бы молчал. Ибо не было еще придумано в языке человеческом слов такой силы и неземной красоты, чтобы описать ЭТО. Медь осыпалась уже практически целиком, и блестящая кожа статуи божественно серебрилась на солнце. Пальцы левой руки истукана непрерывно сгибались и разгибались, проверяя вновь обретенную гибкость, а факел в правой длани излучал такой нестерпимый свет, что Крауч отшатнулся. Каменный огонь, явившийся в мир волей скульптора, сменился подлинным огнем кровавого оттенка, и он слепил вся ярче и ярче. Скрежетание рушащегося камня сменилось ровным гулом миллионов незримых пчел и одновременно произошло две страшных вещи: статуя спрыгнула с пьедестала и факел породил луч. Лонг-Айленд тяжко вздрогнул и застонала земля. Баммм! Где-то вдалеке запел орган, возвещая миру о пришествии.

Маленький человечек с забытым в уголке губ косяком как подкошенный рухнул на колени. Воздух по краям факела горел от немыслимого жара, а из центральной воронки хлестал поток Силы, такой же багряный как и глаза Свободы с неподвижными, но живыми зрачками. Тяжело ступая по расползающемуся асфальту (римские хламиды колыхались завораживающе и плавно, являя миру время от времени дивные голени вновь обретенного существа), Свобода внезапно остановилась, прислушалась к музыке сфер и резанула рукой с факелом слева направо. Салют, Восток! Подрезанные небоскребы рушились плавно, в облаках пыли и кружащийся поодаль вертолет CNN (когда только успели?) завертелся в воздухе горящим мотыльком. Рдеющий луч, прорезав миллионы тонн стекла, бетона и стали пал в залив и волны вскипели. Огненная дорожка рассекла океан подобно раскаленному ножу, залив мгновенно окутался паром… взвыли тысячи пожарных сирен, и удовлетворенный Крауч с внезапным злорадством подумал, что у копов сегодня будет очень много работы. Да-да. Очень много работы, если они останутся живы. В последнем он сомневался.

Не вставая с ободранных в кровь колен, «Монки» Крауч пополз вслед за статуей Свободы. Всхлипывая и бормоча, жалкий негр униженно молился в спину демону, явившемуся в мир, обещал бросить курить дурь, помириться с Мэгги и тому подобную чушь. «Огоньку бы…» - прошептали дурные губы вослед величавому изваянию, переливчато блестевшему в свете высокого солнца. Сотрясающий город шаг сбавился, словно бы Свобода услышала мольбу торчка, чудовищная статуя замерла и … обернулась.

Отваливавшиеся куски горящей кожи уже падали на землю, когда Крауч внезапно понял, что ему дали прикурить. Величественная боль пронзила его грешное тело одновременно с последним вдохом, и догорала сигарета, и сизый дымок ароматной дури уже не выходил прожженным горлом, но выплывал напрямую сквозь ребра, черные и закопченные. «А хороший приход…» - птичкой мелькнуло в кипящих полушариях, отпуская на волю, маня в ярко-голубое небо последнего нью-йоркского полдня. Господь призвал душу «Монки» Крауча к себе, в последний приют, а миллионы и миллиарды живущих продолжали оставаться в неведении и страхе. Кто-то пришел в наш мир.

Отредактировано breviarissimus (15-07-2011 10:46:26)