Золотой танец

— Вадим, две недели назад, вы вытащили меня из лаборатории, заявив, что имеете неопровержимые доказательства о смерти Ермака. Пять дней назад пообещали все рассказать, когда прибудем на место. На что вы надеялись, вытащив меня в тайгу? Ваша теория безрассудна. Гибель Ермака на берегу Иртыша неопровержима. И наш маршрут вглубь тайги не совсем понятен мне. Сегодня пятый день нашего марша по тайге, и жду пояснений.
Шагающий рядом гигант отечественной ядерной физики, причем как в прямом, так и в переносном смысле, легко вышагивал по пружинящему ковру тайги. Высоченный, во всяком случае, для меня, сухой, как камыш, жилистый,, с невероятным запасом прочности и сарказма. Ему уже далеко за пятьдесят, но все нипочем: лезет в горы, сплавляется по рекам, участвовал в ралли «Париж-Дакар». На все просьбы поберечь себя отвечает коротко и зло: «Свое Дело я сделал, и сейчас никому не нужен, а жизнь по привычке – для растений». В тридцать пять я уже успел заплыть дурным жирком, страдал одышкой, гипотонией и прочей ерундой, сопровождающей жизнь администратора. Бросил спорт, заработал лысину, врагов и крупные суммы денег, другие бы сказали: мне есть, что терять. Но хожу хвостиком за своим бывшим преподавателем, ныне другом и товарищем, и впитываю самое главное: как быть мужчиной.
— Олег Ярославич, о чем можно говорить, — задыхаясь, проблеял я в ответ. — Вы родились вдалеке от рек, жили в «почтовом ящике», отдаваясь работе от начала и до конца. Самая большая вода, которую вы видели до сорока лет это бассейн. Вы не поймете, насколько нелепы разговоры об утоплении… утонении… утопании… наконец-то… человеку, родившемуся в Астрахани. Улавливаете, профессор?
Профессор молчал. Его мозг, без всякого компьютера считавший ядерно-квантовые уравнения, искал в моих словах логическую цепочку. А я, воспользовавшись перерывом в разговоре, огляделся.
Весенняя тайга штука потрясающая, разящая наповал и новичка и привыкшего ко всему путешественника, местные жители, кто не уткнулся носом в кошельки или стакан тоже временами шалеют. Темная зелень прошлого года и тусклая серость голых деревьев взрывалась яростью молодых листочков и побегов. Жизнь, замирающая на восемь месяцев в году, за две недели показывала на что способна. Когда мы высадились на берег, сосновые побеги, с мягкими, словно кисточка на хвосте кошки, иголочками, были едва ли с ладонь, а сейчас уже по локоть. Еще через неделю они вытянутся с руку и начнут быстро темнеть под жарким северным солнцем. Воздух… Объяснить это невозможно. Повторить тем более. Освежители и озонаторы – полная чушь. Этот одуряющий аромат валит с ног, почище пулемета, и бодрит как кружка кофе ранним утром. Этим воздухом хочется не дышать, а пить его крупными глотками.
С трудом переставляя ноги, перевалил через вершину и заскользил на каблуках по одеялу игл, мелких веточек и шишек, размахивая руками. Склон северный, сырой, вон в овраге еще лежит серый, тяжелый снег. Восстановив равновесие, с удивлением обнаруживаю отсутствие Олега Ярославича. Широкоплечая фигура замерла на вершине, и принялась мерить таежный пятачок шагами, будто лабораторный зал или трибуна конгресс-отеля. Мой тридцатикилограммовый рюкзак вдавливал меня в опавшую хвою, а профессор в задумчивости забыл о непомерной тяжести.
— Олег Ярославич, что-то случилось?
— Вадим, — профессор, похоже, удивился, завидев меня. — Вадим, а ведь, кажется, я нашел ниточку.
— Ну-ну… – я уже понял, что сегодня мы не двинемся дальше, да и не требовалось, если я прав. – Какие светлые мысли посетили вашу темную голову? Это я про отсутствие седых волос, в качестве мелкого подхалимажа.
Профессор сбросил рюкзак и замаршировал, рубя ладонью воздух в такт словам:
— По легенде получается: Отчаянный рубака, бравший купцов чуть ли не в одиночку, начинает убегать… ерунда… Дальше. Ермак родом с Дона, там, если не можешь плыть в сбруе, пусть держась за гриву коня, в строй не встанешь… Разбойничал в среднем течении Волги, грабил баржи, опять река, опять полное вооружение… И вот Иртыш, ночь, пусть буря и коварный Кучум… Ладно, смотрим дальше. Если убегать, то налегке, зачем тогда кольчуга, тем более – парадная, дар царя… Опять ерунда… И вот пловец, можно сказать, не вылезающий из воды, вдруг тонет, пытаясь переплыть Иртыш. Зачем? Отплыл чуть ниже по течению, вылез на берег и потерялся в тайге. Ночь, буря, ни собаки, ни люди искать не смогут, да и не будут. Ерунда, сплошная и беспросветная.
Профессор остановился напротив меня, буравя взглядом из-за кустистых бровей.
— Вадим, ты понимаешь всю серьезность ситуации?
— Нет, но предлагаю разбить лагерь.
Олег Ярославович бросил по сторонам взгляд, тяжело вздохнул.
— Лентяй вы Вадим. Сейчас переходим овражек и за этой сопкой становимся. Чувствую, что не всю информацию я получил.
«Эта сопка» далась мне хрипом в легких и головокружением. В голове бегали дурацкие мысли:  бросить курить, опять заняться спортом, хвала богам, что не пью. Открывшийся с вершины безбрежный простор плыл за мутными каплями пота и черными мухами прыгающего давления. Пологий склон сбегал на равнину, покрытую частыми полянами и смешанным редколесьем. Ярко-зеленый и салатный цвета довлели над остальными и перетекали в горизонтную синеву дымкой дышащей полной грудью тайги.
— Ну, администратор, пяток километров по редколесью и становимся. Там и воду найдем.
— А солнце? – вырвалось у меня.
Багряный круг за спиной повис в опасной близости от виднокрая.
— Успеем, — даже не вспотевший профессор махнул рукой, — вперед, жертва комфорта!
Пришел я в себя, когда булькала на костре похлебка, а сумрак навалился на тайгу, подминая ее своими черными, мягкими лапами. В животе ухало, в голове гудело, но я чувствовал радость от усталости и такого голода.
— Сильны, Олег Ярославич, сильны.
— Да ладно льстить, я не красна девица, ты еще глазки мне построй.
— Ждете?
— Жду. Сейчас шантажировать буду. Ужином.
— Это не честно, — запротестовал я. — Ладно. Колюсь подобно березовому полену: Ермак влюбился.
Раскатистый смех распугал всех волков на полсотни верст в округе.
— Ну уморил, ну потешил. И в кого мог влюбиться наш доблестный казак?
— В то, что искал и в ту, что нашел. В Сорни-Най.
Если в первый раз бежали волки, то сейчас медведи дули во все лопатки с квадратными от ужаса глазами.
— Вадим, это уже фоменковщина и мулдашовщина.
— Да ну, а если анчаровщина и Сода-Солнце? Смотрите сюда. Легендарные амазонки и поляницы исчезают в один момент из исторических летописей и мифов. Только были и уже нет. Сами понимаете, племена не вымирают в одночасье, не оставив следов, захоронений и т. д.
— Согласен. А авары? Сгинули поляницы аки обры.
— Не проходит. Те же обры-авары успели оставить след особенно среди древлян. Тут другое, слишком велико и необычно отличие: женщины-воины. Ведь еще при князе Владимире о них говорили как о реальности. А дальше остаются сказки о женщинах-хранительницах Покона. Баба-Яга крутится в народных сказках, причем часто не одна, а с сестрами. Одну еще можно понять, а сестры выжить могли только с поддержкой племени или рода, по меньшей мере.
— Хорошо, а причем здесь золото, ведь баба-то золотая? Да и далековато от Киева эти места будут.
— Золото. Вариант обрядовой одежды шитой золотом или преувеличение, вроде золотого сердца, золотых рук…
— А также печень, селезенка ноги… А…
— На голодный желудок ни слова больше!
Профессор нырнул в котелок и решительно взмахнул ложкой, снимая с огня варево:
— Рубаем!
Пшеничная каша, щедро приправленная тушенкой, лучком и какой-то местной травкой, обжигала рот и проваливалась в подпрыгивающий от радости желудок. Ложки мелькали как сабли хана Кучума. Наконец, не маленький котелок показал дно, а руки задвигались медленней и степенней. Олег Ярославич взглянул на меня и отложил ложку, позволяя нырнуть вглубь котелка сухарем, соскребая со дна и стен остатки. Кажется, я даже чавкал. Награда за дополнительный паек выглядела закопченным котелком с остатками каши и жира. Поднимать афедрон не хотелось, но есть красивое слово «надо». Недалекий ручеек приветствовал меня тихим журчанием, пучок травы и песок с радостью доказали, что ничуть не хуже «Фэри» в холодной воде…
— Все равно не сходится, — упрямо заявил Олег Ярославич, не успел я подойти с чистым котелком и порцией воды для чая. – Человек, который практически стал губернатором, выбился из грязи в князи, ни с того ни с сего бросает все и уходит. И предпосылок, для такого ухода нет. По определению.
Костер, шипя от капель воды, срывающихся с котелка, вырывал из мрака сухое скуластое лицо. Высокий лоб без залысин, густые брови, резкие черты. Тяжелый подбородок далеко впереди: когда я вижу челюсть в таком положении, знаю – спор будет до последнего. С криками, метанием по кабинету, тьфу черт… по поляне… доказательствами бронебойнее ракет, непробиваемыми аргументами. Хорошо хоть профессор, воспитание так сказать… а то кулаки пустил бы в ход, каждый по пуду с гаком.
— Профессор, если я не ошибаюсь, то в течение трех дней предоставлю доказательства существования Сорни-Най.
— Если нет? — глаза под бровями по-мальчишечьи вспыхнули.
— Если нет – перевожусь в вашу лабораторию младшим лаборантом.
— Старшим. Младших у меня, как на барбоске блох, а руководителей не хватает.
— Согласен.
Столкновение с рукой профессора подобно удару о бетонную стену с разбега, но азарт уже завладел мной.
В спальном мешке, глядя на мерцающие угли, подумалось о неисправимой ошибке, пришлось усилием воли отгонять от себя видение нового старшего лаборанта в темно-синем халате и с логарифмической линейкой в руках. Нет. Ошибки не будет!
Утро подкинуло меня вместе со спальным мешком и безумной мыслью – проспал! Облегченно выдыхая, пощупал траву: роса мала, туман только-только начал опускаться. Выбираясь, резко тяну змейку и профессор, только что спавший аки валун замшелый, открыл глаза на вжикающий звук. Мгновенно оценив обстановку, весело блеснул глазами, собираясь сказать что-то едкое, но я уже прижимал указательный палец к губам. В ответ глаза широко распахнулись, а брови взлетели вверх. Не проронив ни слова, Олег Ярославович выскользнул из мешка и побежал к ручью.
Кому рассказать – не поверят, а то и побьют за подрыв морального облика отечественной науки: академик двух дюжин академий, отец троих детей, почетный член и прочее, и прочее, широким шагом мчался к ручью, в чем мать родила. На мгновение белое как молоко тело, увитое веревками сухожилий, замерло около запруды и скрылось в воде без единого всплеска.
Олег Ярославович вернулся, когда я мотал портянки. Почувствовал холодные пальцы на своей шее, я вскочил, размахивая грозным оружием – кирзовым сапогом. Профессор беззвучно хохотал, пока я приводил нервы и портянки в порядок.
Минут через пятнадцать восток порозовел и налился живым светом поверх сизых косм. Туман потяжелел и опустился, пришлось показывать на пальцах – время. Мы крались, обходя поляны, где туман исчезал быстрее, чем между деревьев. Беспокойство с лицом в синем халате мелькало перед моим взором все чаще и чаще. В какой-то момент я начал уже вспоминать принцип работы с логарифмической линейкой. На грани слышимости где-то далеко звонкие голоса разлились капелью. Ветер, бросивший это в лицо, стих, и голоса исчезли, оставив щемящую пустоту и неясную тревогу. Но сердца, на миг потерявшие ритм почувствовали направление и бросили тела в бег.
Поляна распахнулась перед нами розовым киселем. Туман молоком тек на уровне колен, подкрашенный восходящим солнцем, а в центре великанской чаши, купаясь в росе под заливистый смех, танцевали обнаженные девушки. Сочные, упругие, длинноволосые, золотые в лучах восходящего солнца.
— Сорни-Най, — я скорей почувствовал, чем услышал слова, замершего столбом профессора.
Видя, что произошло с профессором, мое тело начало действовать помимо разума и воли: ноги отступили на несколько шагов под прикрытие деревьев, руки судорожно рванули из кармана единственное оружие, да и то защиты — сигареты…

Три дня спустя легким мягким шагом я иду к берегу Иртыша. Один. Сладкоголосые сирены пленили мужественного Уллиса. У него не было оружия, у него не было защиты, ни воска, залить уши, ни веревок привязаться к мачте. Ожоги от сигарет остановили меня на краю поляны, а профессор шагнул в круг танцующих девушек, как когда-то шагнул в круг Ермак. Люди, добившиеся многого, преодолевшие невозможное, не воспринимающие мелкие цели, невысокие вершины, маленькие дела. Они уходят, сделав свое большое Дело, оставляя миру его заботы и тревоги. Не знаю, что их ждет, но я знаю одно: лет через пятнадцать, двадцать, может, двадцать пять, закончив дела… нет Дело, я приду на эту поляну в дни весеннего цветения Леса и шагну в круг золотого танца.

Отредактировано Barro (24-07-2011 21:05:25)