Выкладываю первую часть правленой 20-й главы:

Глава 20. Командировка

20.1.

Несмотря на все вполне логичные рассуждения о необходимости активных действий, я на какое-то время перестал работать на опережение событий и в большинстве случаев ограничивался лишь тем, что задним числом фиксировал плоды прошлых усилий. Вот и сегодня инициатива исходила не от меня…
Во вторник, 15 июля, как обычно, сижу у себя в кабинете, разгребаю текущие дела. Очередной телефонный звонок сопровождается слегка взволнованным комментарием секретаря:
– Виктор Валентинович, вам звонят из ОГПУ!
Тут у нас еще не середина тридцатых, когда подобный звонок из «органов» многих сразу выбивал из колеи, а людей покрепче заставлял внутренне холодеть. Интересно, зачем я ОГПУ понадобился? Заграничные закупки они через Спотэкзак проводят, а не через мой отдел. Разве что какой-нибудь сотрудник НКВТ попал к ним на заметку… Беру трубку:
– Осецкий у телефона.
– Здравствуйте, Виктор Валентинович.
Голос вроде чем-то знакомый, но не так уж хорошо я людей по голосам различаю – решительно не могу вспомнить, кто это.
– С кем имею честь?
– Вы еще не забыли наш разговор в тире «Динамо»?
Ну, не такая уж у меня дырявая память! Но кто из тех двоих звонит сейчас, Мессинг или Трилиссер? Не настолько они хорошо запомнились, чтобы различать по голосам.
– Не забыл.
– Разговор этот, как я полагаю, неплохо бы продолжить. Вы не против?
– Когда, где? – Зачем вилять, лучше сразу взять быка за рога.
– А не могли бы вы освободиться сегодня немного пораньше и часикам эдак к пяти заглянуть ко мне?
– Нет, – решительно отвергаю это предложение, – всю неделю у нас аврал, из-за майского налета на наше торгпредство в Берлине и разрыва торговых отношений с Германией тут черт его знает что творится с зарубежными заказами! Не успеваем разгребать эти дела. Разве что на следующей неделе…
– Тогда в понедельник?
Смотрю на свой календарь. Так, в понедельник наверняка придется подчищать хвосты, не доделанные на этой неделе. А вторник? Совещаний нет, день не приемный, нарком во Франции, значит, неожиданного вызова к нему можно не опасаться.
– Понедельник – день тяжелый! – шутливо бросаю в трубку. – Лучше уж во вторник. Думаю, смогу подойти к 17:00.
– Договорились. Значит, 22-го приходите на Лубянку, в бюро пропусков. Номер комнаты будет указан в вашем пропуске.
Осторожный, однако. Ни себя не называет, ни номер своего кабинета. Но тогда это, скорее всего, Трилиссер. Мессинг ведь сидит в Ленинграде. Хотя… В Москву он может наезжать? Может. Кабинет ему в центральном аппарате могут выделить? Могут.
– Хорошо. До встречи!
– До свидания!
И щелчок отключения связи в трубке.
Итак, сегодня намечается визит в здание, о котором в моем прошлом ходило столько анекдотов, нередко с весьма мрачным оттенком. Вспомнить хотя бы известный анекдот советских времен:
«Москвич показывает приезжему на некое здание:
– А вот здесь до революции располагалось страховое общество «Россия».
Приезжий интересуется:
– А сейчас здесь что? Госстрах? (Государственная страховая компания. Наряду с Ингосстархом была монополистом в страховом деле в советский период).
– Нет, Госужас».
Закруглив дела на работе, прохожу вдоль Политехнического музея на Лубянскую площадь. Мне до сих пор странно видеть здесь по левую руку белую стену Китай-города с башнями и большой купол часовни св. Целителя Пантелеймона Афонского на Никольской улице у ее выхода на площадь.
В бюро пропусков получаю бумажку с номером комнаты, куда я приглашен, и следую туда. Подходя к кабинету, лихорадочно пытаюсь вспомнить имя-отчество Мессинга и Трилиссера. Так, Мессинг, кажется, Станислав, а вот по батюшке как? Трилиссер же – Михаил… Михаил Абрамович! Вспомнил-таки.
Открываю дверь, представляюсь секретарю (или они тут иначе именуются?) и слышу в ответ:
– Проходите, Михаил Абрамович вас ждет.
Ага, значит, все-таки Трилиссер!
Вхожу. Начальник Иностранного отдела ОГПУ встречает меня, не вставая из-за стола и продолжая что-то сосредоточенно писать.
– Извините… – бормочет он, – сейчас закончу.
Действительно, не проходит и двух минут, как Трилиссер отрывается от своей писанины, прячет ее в папку, папку – в ящик стола, и поднимается мне навстречу. На нем надета командирская суконная гимнастерка защитного цвета, на которой видна нарукавная ромбовидная нашивка черного сукна с белыми металлическими буквами ГПУ (знак принадлежности к Центральному аппарату). Такие же буквы на темно-зеленых петлицах на воротнике, на левом рукаве – длинный, идущий от обшлага гимнастерки нарукавный клапан черного сукна с белой окантовкой, с красной звездой вверху и четырьмя белыми ромбами на черном бархате клапана. Ну да, все, как положено начальнику отдела. Последний месяц донашивает, однако. В августе, помнится, должен выйти приказ о переменах в форме одежды…
– Здравствуйте, Виктор Валентинович! – и он протягивает мне руку.
– Здравствуйте, Михаил Абрамович!
После рукопожатия Трилиссер подводит меня к кожаному дивану, стоящему в кабинете, и мы оба устраиваемся там. Михаил Абрамович устраивает на колене блокнот и открывает колпачок авторучки:
– Давайте, Виктор Валентинович, припомним наш разговор в тире. Не могли бы вы повторить свои мысли, но уже в развернутом виде? – да, без предисловий, сразу с места – в карьер.
– Хорошо. Сначала перечислю основные пункты, а потом пройдемся по ним подробнее, в той степени, в какой они вас заинтересуют – предлагаю я. Начальник ИНО молча кивает. Что же, приступим:
– Первое. Создание в ОГПУ аналитического отдела, объединяющего и перерабатывающего разведывательную информацию, поступающую по всем возможным каналам. Второе. Переключение основного внимания разведки с эмигрантских организаций и стран-лимитрофов на правительственный, военный и разведывательный аппарат ведущих империалистических держав, и на клубы крупнейших капиталистов, поскольку именно там вырабатывается мировая политика вообще и политика лимитрофов по отношению к СССР – в частности. Третье. Поиск молодежи левых, социалистических убеждений, принадлежащей к правящим классам ведущих держав, с целью создания агентуры в верхушке государственного аппарата. Четвертое, о чем я не упоминал в тире – создание специального подразделения, ответственного за экономическую и техническую разведку. – Выпалив все это единым духом, беру паузу, давая возможность Михаилу Абрамовичу записать сказанное в свой блокнот.
– Теперь несколько слов о технической стороне. Тут я, может быть, буду изобретать велосипед, говорить вещи наивные или уже известные, – в самом деле, вполне возможно, что в ОГПУ уже над этим думают, а реальное осуществление откладывается из-за недостатка возможностей. – Полагаю, что необходимо создавать в наиболее влиятельных державах параллельные резидентуры, чтобы даже в случае полного провала одной из агентурных сетей не лишаться источников разведывательной информации. Понятно, что это очень хлопотное дело, которое сдерживается кадровым голодом, но в перспективе о такой задаче не следует забывать. Далее, помимо вербовки обычных агентов стоит озаботиться наличием лиц, которых можно назвать агентами влияния. Это люди, занимающие достаточно высокое положение, которые в той или иной степени сочувствуют СССР, но ни в коем случае не пойдут на вербовку, и не будут специально для нас добывать секретную информацию. Однако через них можно влиять на выработку политических решений в несколько более благоприятном для нас духе, дозировано снабжать их для этого конфиденциальной информацией, а также тщательно подготовленной дезинформацией, которая не могла бы нанести ущерба их авторитету. – Делаю следующую паузу.
Трилиссер, закончив быстро-быстро строчить в блокноте, поднимает на меня глаза:
– И то, и другое – это ведь работа не на один год. Тут как бы не десятилетиями сроки будут измеряться.
– Ну, так что же? – отметаю его сомнения. – И мы с вами, и СССР не последний год живем на свете, и надеюсь, проживем еще достаточно долго. – Быстро собираюсь с мыслями и продолжаю:
– И, пожалуй, последнее. Технические средства связи, наблюдения, шифровки данных. Повторю то, о чем говорил в тире – нужна работа по миниатюризации радиопередатчиков, по разработке портативных аккумуляторов большой емкости для них. В частности, можно поработать над уменьшением размеров радиоламп и потребляемой ими мощности. Что касается шифрования… – черт меня дернул об этом упомянуть, в голове ни одной дельной мысли! Хотя… – тут есть одна идея, но очень слабо проработанная, – вопросительно смотрю на Трилиссера.
– Продолжайте, продолжайте, – одобрительно кивает тот. И я продолжаю:
– Существует изобретение датского инженера Паульсена под названием «телеграфон», позволяющее осуществлять мгновенную запись речи человека на стальную проволоку или ленту. («Вспомнил! Я же всего один раз как-то случайно наткнулся на страничку в Интернете об истории магнитофона. И надо же – вспомнил!»). Качество звука несколько хуже, чем при граммофонной записи, да и проволоки этой требуются сотни, если не тысячи метров, – при записи на ленту, правда, меньше, – но зато нет мороки с изготовлением пластинок. Записал – и тут же прослушивай. Вот вам техническое средство для фиксации разговоров интересующих вас лиц, если удастся оборудовать таким аппаратом нужное помещение. Но это еще не все, – добавляю, – теперь собственно о шифровании. В шифрах, прямо скажу, не разбираюсь. Но есть идея, как обезопасить любое сообщение, передаваемое по радио, от расшифровки. Насколько мне известно, на флоте САСШ ведутся опыты по использованию магнитной записи звука на телеграфон для облегчения приема радиотелеграфных сообщений. Морзянку из эфира сначала записывают, а потом ее можно воспроизвести хоть несколько раз, чтобы спокойно, без спешки и ошибок, разобрать сигналы. Вот у меня и мелькнула мысль – а что, если использовать такую запись для противоположной цели?
– Как это – для противоположной? – тут же вклинился в мой монолог начальник ИНО.
– Да очень просто. Записать морзянку на телеграфон, а затем пустить передачу в эфир с телеграфона, но на скорости, в несколько раз более высокой. Во-первых, передача будет короче, и будет сложнее запеленговать радиопередатчик. Во-вторых, даже если передача будет перехвачена, никто просто не поймет, что это за звуки. А в радиоприемном центре эта передача так же записывается на телеграфон на повышенной скорости, потом воспроизводится на нормальной и расшифровывается. – Интересно, как Трилиссер оценит это предложение?
– Слышал я про такой метод записи голоса, – тянет Михаил Абрамович, и энтузиазма в его голосе не заметно. – Но аппаратура для него весьма громоздкая. И, кроме того, передачу звука по радио удается вести на значительно более короткие расстояния, чем сигналов непосредственно с ключа. Да плюс к этому необходимо разработать аппарат, способный записывать и воспроизводить звук с разными скоростями.
– Это вопросы решаемые, – возражаю я, – и радиотехника не стоит на месте. Для передачи морзянки с телеграфона можно использовать мощные усилители на лампах-триодах. А для уменьшения габаритов телеграфона… Как-то я слышал краем уха, что один из наших инженеров высказал идею – вместо стальной ленты использовать целлулоидную или из ацетатной целлюлозы, с нанесенным на нее железным порошком. Я даже фамилию припоминаю… кажется, Крейчман.
От техники Трилиссер снова вернул меня к вопросу об аналитическом отделе:
–Вот, помнится, вы говорили, что для полноты картины нужно налаживать сбор разведывательной информации из разных источников в единых руках. Вы не могли бы подробнее осветить, какие источники вы имели в виду?
Почему же не могу? Как раз это я вполне могу, совершенно не напрягаясь. Это не «заклепки» вспоминать, данные о которых едва отложились в каком-то дальнем уголке памяти. Получите:
– Во-первых, нужно организовать обмен между всеми ведомствами, собирающими информацию, имеющую в той или иной мере разведывательный характер. С ходу могу назвать ОГПУ, разведывательное управление РККА, НКИД, НКВТ и Коминтерн. Разумеется, этот обмен должен вестись при соблюдении правил конспирации, чтобы не скомпрометировать ценные источники. Во-вторых, хорошим источником информации могут быть журналисты, аккредитованные за рубежом. И для этого, кстати, совершенно не обязательно превращать их в агентов. Гораздо эффективнее действует установление взаимно доверительных отношений. В-третьих, со всеми советскими гражданами, выезжающими за рубеж в командировки или в иные поездки, надо проводить инструктаж о необходимости сообщать в ОГПУ ставшие им известными сведения, имеющие политическое, военное или экономическое значение. Только не следует идти здесь бюрократическим путем, например, выдавая им соответствующие памятки. Если такого рода бумажка засветится за границей, вреда будет больше, чем пользы.
Начальник ИНОторопливо строчил в блокноте, не отрываясь. Ладно, сделаем паузу, – в конце концов, он же не профессиональный стенограф. Выждав минуту – другую, возвращаюсь к теме:
– Кроме того, необходимо поставить на профессиональную основу обработку информации из открытых источников. Вы наверняка пользуетесь такими источниками, но этому занятию надо придать систематический характер. Причем для этого не нужно ни профессиональных агентов, ни конспиративной техники. Этим могут заниматься и наши люди, вполне легально работающие за рубежом – те же журналисты, и сочувствующие нам иностранцы, в том числе члены зарубежных компартий. Даже в странах с крайне неблагоприятным политическим режимом такого рода занятие влечет за собой относительно меньший риск.
Трилиссер скептически качнул головой:
– В открытых источниках редко бывает полезная для нас информация. Работы много, а улов – мизерный.
– Напрасно вы так думаете! – горячо возражаю ему. – Речь не идет о том, чтобы вылавливать случайно попавшие в прессу сведения секретного характера. Речь идет о полноте освещения обстановки в той или иной стране. Для этого надо просеивать национальные газеты, но равным образом и местные, журналы, в том числе профессиональные, книги, в особенности разного рода справочники. Пользуясь этими источниками, следует постепенно накапливать материал, характеризующий военные расходы и состояние вооруженных сил, экономическое положение, уровень благосостояния и настроения различных слоев населения, составлять характеристики на политических деятелей, представителей генералитета и офицерского корпуса, крупнейших предпринимателей, виднейших ученых и инженеров. В общем, на этой основе должны быть созданы обширные картотеки и досье, которые, в сочетании с агентурной разведывательной информацией, будут давать очень полную и объемную картину.
Слово за слово, и проговорили мы довольно долго. Наконец, уставший от этого разговора донельзя, произношу:
– Ну, Михаил Абрамович, выжали вы меня досуха. Так что далее, если что вам покажется дельным из этих идеек – разрабатывать их придется уже без меня. Вряд ли что смогу добавить к уже сказанному. – Однако совсем подводить черту под своим контактом с Трилиссером не хочется, и на всякий случай делаю оговорку. – Впрочем, вот по направлениям ведения экономической и технической разведки я, наверное, смогу вам кое-что время от времени подсказывать.
Вполне ожидаемо начальник ИНО попытался уговорить меня помочь, в качестве внештатного сотрудника, с организацией предполагаемого аналитического отдела. Вяло отнекиваясь, я тем временем лихорадочно размышлял, стоит ли его предупреждать о появлении к началу октября в руках Рижской резидентуры SIS (MI-6) документа, который 25 октября будет обнародован в газетах «Таймс» и «Дейли Мейл», получит известность как «письмо Зиновьева» и приведет к поражению лейбористов на выборах? И надо ли говорить ему о вероятном провале попытки восстания, организованного Компартией Эстонии в декабре этого года в Таллине?
Предположим, я выложу все, что знаю, о подготовке фальшивки под названием «письмо Зиновьева». Но, помимо, того, что передо мной будет поставлен вполне законный вопрос, – откуда мне все это известно? – есть и другая проблема: а какой это даст результат? Нет никаких гарантий, что ОГПУ удастся немедленно и полностью парализовать деятельность многочисленных изготовителей антисоветских подделок, зарабатывающих этим на жизнь. Если такая фальшивка нужна, она, скорее всего, появится.
Может быть, следует сработать на опережение иначе? Негласно предупредить в середине октября Правительство Его Величества, что Советскому Правительству известны следующие факты. В руках майора Десмонда Мортона, руководителя Секции V разведывательной службы MI-6 находится фальшивый документ, якобы подписанный Григорием Зиновьевым. Несмотря на то, что Мортону известно о подделке, он выдает это письмо за подлинник, ссылаясь на агента в Коминтерне, который передал это письмо Рижской резидентуре MI-6. Однако в действительности Рижская резидентура не располагает таким агентом. Письмо на самом деле исходит из антисоветских эмигрантских кругов в Берлине, где свила себе гнездо целая шайка (Дружеловский, Гуманский, Зиверт, Орлов, Гаврилов и другие), специализирующаяся на торговле фальшивками такого рода. Это обстоятельство хорошо известно резидентуре MI-6 в Берлине, почему она и отвергла попытку всучить ей аналогичное письмо. Однако, невзирая на явно сомнительное происхождение «письма Зиновьева», майор Мортон ознакомил с ним своих друзей-консерваторов из правительственных кругов. В результате руководитель северного департамента Форин оффис Джей Дон Грегори планирует передать текст письма для публикации в газеты прямо накануне выборов, с тем, чтобы не дать времени на опровержение фальшивки и тем самым отобрать голоса у лейбористов.
Тем самым, возможно, удастся предупредить падение лейбористов и ухудшение политических и торговых отношений с Англией.
Но как донести это до ОГПУ, НКИД и партийного руководства? Да еще так, чтобы поверили? Уже опробованный фокус с анонимкой тут не пройдет…
Та же самая проблема с восстанием в Таллине. Почему моему предупреждению должны поверить?
Так ничего и не придумав, откладываю решение этих вопросов.