Абрамий, Zybrilka - большое спасибо! Очень интересное обсуждение. Подкинули пищи для обдумывания сюжетов на 1925-26 годы. Борьба за старые технические кадры и их привлечение к делу реконструкции страны - действительно, один из ключевых вопросов.

Обычные лекции, по программе этих вузов. Конечно, ГГ имеющиеся учебники не повторял, но и особо оригинальных идей пока не выкатывал. Поэтому они и идут так, упоминанием мимоходом. Идеи будут - но несколько позже. И сначала, конечно, не в лекциях.

Выкладываю вторую часть 22-й главы (будет еще и третья!):

Глава 22. Советский командировочный на шопинге

22.2.

После обеда, ближе к вечеру, мне принесли на заключение первые проекты контрактов. Пока смотрел их, время неслось незаметно, и я оторвал взгляд от бумажек только тогда, когда в дверь моего номера постучали, затем дверь чуть приоткрылась, и чей-то голос произнес в щелку:
– Виктор Валентинович, вы как, на ужин собираетесь?
Пансион нас обеспечивал только завтраками, обедали члены нашей комиссии кто как, в зависимости от того, где приходилось оказываться по делам, а вот для ужина присмотрели недорогое кафе на Моцштрассе, неподалеку от площади. Я быстро убрал бумаги и уже через две минуты присоединился к своим товарищам, собиравшимся внизу, в холле. Конечно, командированные, оглядываясь на свой кошелек, предпочли бы какую-нибудь совсем простенькую Teipe (пивнушку), но тут был не пролетарский район. Впрочем, кафе было достаточно дешевым даже на вид. Старенькие, обшарпанные деревянные панели на стенах, такие же потрепанные стулья, потертая стойка… Однако, при всем при том содержалось оно вполне опрятно, и скатерти на столах были чистыми.
Наша компания ввалилась в кафе, сразу заполнив полупустой темноватый зал шумом. Хозяин включил еще несколько ламп (экономный, зря электричество не палит). Я, Доннер, и еще два человека, знающие немецкий (их, собственно, и взяли в комиссию заодно как переводчиков), стали разбираться с меню, помогая всем остальным сделать заказ.
Брали в основном подававшиеся в этом кафе традиционные берлинские блюда – айнтопф (овощной суп с копченостями и со сваренными в нем целиком сосиками), обычные сосоки с капустой, остро приправленные колбаски, жареную грудинку на ребрышках. Мне, собственно, не слишком нравилась такая кухня, но делать нечего, и, немного поколебавшись, я взял себе айсбайн – вареную свиную рульку с тушеной квашеной капустой.
На весь зал разнесся зычный командный голос комдива Телепнева:
– На водку не налегать! Обойдетесь пивом. Смотрите у меня!
Поев, народ не желает расходиться – в пансионе нет помещения, где можно собраться посидеть всей оравой. Товарищи командиры понемногу тянут пиво, а у некоторых замечаю втихую пользуемую водку, несмотря на строгое предостережение. Как-то сам собою завязывается разговор.
– Да зачем нам эти пистолеты-пулеметы! – горячится один из членов закупочной комиссии. – Дальность прицельной стрельбы маленькая, патрон пистолетный, слабенький, надежность у них, говорят, совсем никуда, а огнеприпасов жрут – что твой пулемет! Получается, как немцы говорят, эрзац, а не оружие!
– Э, ты чего по-немецки материшься! – возмущается сидящий неподалеку от разгоряченного оратора командир с кружкой темного пива в руках.
– И ничего я не матерюсь, – отвечает первый, – немецкий надо учить! Эрзац – это, по-ихнему, заменитель. Ну, когда вместо какой-нибудь хорошей вещи какую-нибудь дрянь подсовывают. Вот, скажем, мы масло сливочное едим, а у немчиков, куда ни глянь – один маргарин. Редко где настоящее масло увидишь. Вот и пистолет-пулемет этот – просто плохой заменитель пулемета.
– Ну, не скажи, – вступает в спор Леонид Карлович Доннер, развернувшись на своем венском стуле, положив сложенные руки на его спинку и уперев в них подбородок. – Заменять пулемет пистолетом-пулеметом – это, действительно, глупая затея. Только вот он не для этого нужен. Пистолет-пулемет есть лишь более мощное, чем обычный пистолет, оружие личной самообороны. Им можно вооружить пехотных командиров, унтер-офицеров… виноват, младших командиров, – поправился он, – артиллеристов, экипажи бронеавтомобилей. В ближнем бою такое оружие помощнее будет, чем пистолет или карабин.
– Нам, в войсках ГПУ, такая штука очень бы пригодилась, – поддержал его невысокий, но крепко сбитый командир, сидевший за одним столом с уже знакомым мне Николаем. – В скоротечных стычках с бандитами возможность задавить противника, ведя огонь очередями, была бы очень не лишней. Пулемет же каждому бойцу не вручишь, а пистолет-пулемет получается, практически, не тяжелее карабина.
– Вот и верно говорят, – запальчиво заявил первый из спорщиков, – что пистолет-пулемет – это полицейское оружие. Не даром в Германии им шуцманов вооружают!
– Ты нас с буржуазной полицией не равняй! – взвился гэпэушник.
– Эй, петухи! А ну, цыц! – прикрикнул на не в меру разошедшихся ораторов глава комиссии. – Вы мне тут еще на кулачках сойдитесь, архаровцы! Анархию тут развели, мать вашу… – он осекся и умолк, не забыв продемонстрировать спорщикам внушительных размеров кулак.
Все на некоторое время затихли, но потом от одного из столиков стал доноситься до меня гул голосов, сначала негромкий, потом все нарастающий и нарастающий. Там беседу вел все тот же коренастый гэпэушник, который только что обижался за сравнение с полицией:
– …Нет, ребятки, главного вы в рейхсвере не углядели. Впрочем, вам этого, конечно, и не показывали. Тут не в порядке и дисциплине только дело. И не в казармах добротных. Главное в том, как они подготовку у себя поставили. Армию-то им сократили, вот они из своего рейхсвера стараются сделать кадровый костяк для развертывания большой армии на случай войны. Они своего бойца гоняют и в хвост и в гриву, да так, что у них каждый рядовой может за унтера командовать, а каждый унтер готов офицером стать. Вот так вот! – И чекист с чувством превосходства оглядел собравшихся вокруг него командиров.
– Коли уж начал говорить, так сказывай до конца, – ответил ему некто полноватый, с чуть волнистыми, зачесанными назад волосами, коротенькими усиками и круглыми очками в металлической оправе. Чем-то – может быть, аккуратно повязанным галстуком и непринужденной манерой носить штатский костюм, – он был схож с Леонидом Карловичем. – Ты, видимо, полагаешь, что нам, в РККА, нужно перенять такую же методу подготовки, как у немцев?
– Именно! – не стал отрицать гэпэушник.
– А ты подумал, сколько патронов они сжигают при их способе обучения? И кто нам такую прорву патронов выделит? А ты подумал, как из неграмотного, ну, в лучшем случае, полуграмотного крестьянского парня подготовить хотя бы пулеметчика? Я уж не говорю – младшего командира из него сделать! Сколько его надо учить, чтобы он не то, что сумел с компасом и картой обращаться, а хотя бы понял, что это такое? – полноватый с досадой махнул рукой.
Чекист молчал, не находя сразу слов для возражений.
Напряженную неловкость разрядил Доннер. Он встал со своего места и подошел к сиротливо приткнувшемуся у стены фортепиано. Сел на круглый табурет, откинул крышку, попробовал пальцами клавиши. Лицо его приобрело страдальческое выражение, – похоже, инструмент был расстроен, если не вовсе раздолбан по самое не могу, – но все же продолжил подбирать какую-то мелодию. Вот он взял первый аккорд, а затем начал негромким, но сильным голосом напевать. Шум в зале малость поутих, командиры стали прислушиваться, разворачиваться в сторону фортепиано…
Грешным делом, я поначалу решил, что Леонид Карлович сейчас исполнит какой-нибудь романс. Видно, стереотипы представлений о царских офицерах сказались. Но военспец запел нечто совсем иное:
«Смело, друзья! Не теряйте бодрость в неравном бою.
Родину-мать защищайте, честь и свободу свою…»
Зал совсем затих, внимая словам песни. И вот Доннер допел заключительные строфы, дважды повторив последнюю строчку:
«Если ж погибнуть придется в тюрьмах и шахтах сырых,
Дело, друзья, отзовется, на поколеньях живых!»
Леонид Карлович аккуратно опустил крышку фортепиано и чуть откинулся назад.
Зал молчал. Затем Николай, как, вероятно, самый шустрый, осмелился спросить:
– Что это?
Доннер помедлил, поднял голову, и произнес:
– Мой дед по матери еще по процессу 14-ти привлекался, в 1884 году.
– Какому процессу? – явно не понял объяснения Николай.
– Ты про «Народную волю» слышал?
– Слышал, – неуверенно произнес Николай.
– Так это был процесс народовольческой Военно-революционной организации, – пояснил военспец. Он помолчал немного, потом с какой-то затаенной горечью добавил, – Я в Красную Армию добровольцем пошел, не по мобилизации. И не за пайком. А песня эта… Ее еще во времена «Народной воли» пели.
Время шло к ночи, да и многие из присутствующих все-таки успели немало принять на грудь. Так что для меня стало ясно, что сегодня ни о каких договорах предметно поговорить уже не получится. Ну ладно, обсудим все завтра с утра на свежую голову в торгпредстве, чтобы сразу согласовать все возможные вопросы со специалистами так называемого «инженерного отдела», который и создавался специально для исполнения поручений Спотэкзака. Все, что успеваю сделать до отхода ко сну, так это предупредить тех, кто занимался подготовкой контрактов, что завтра рано с утра мы отправляемся в торгпредство.
Во вторник, продрав глаза, – не люблю рано вставать! – быстренько привожу себя в порядок и спускаюсь к завтраку. Уже рассвело, но солнце, заслоненное домами, пока не проникает в наши окна. Мои товарищи по закупочной комиссии один за другим так же подтягиваются к завтраку и вскоре мы дружной стайкой выходим на улицу. До торгпредства не то, что бы рукой подать, но линии метро расположены на редкость неудобно для того, чтобы от площади Виктории-Луизы добраться до Лиценбургерштрассе. Поэтому вся компания неторопливо идет пешком.
Ночные фонари уже погашены, улицы на глазах наполняются публикой, спешащей по делам, дворники торопливо заканчивают драить швабрами гранитные плиты тротуаров. Угольщики только что развезли на своих тележках мешки с угольными брикетами, сгрузив их у дверей, ведущих в подвальные котельные. Навстречу нам время от времени попадаются дамы в непритязательных жакетках и старички в тирольских шляпах, бриджах и гетрах, выгуливающие своих собак.