Заключительный отрывок 33 главы. Обратите внимание - название главы изменилось! Прежнее название "переезжает" на следующую, 34-ю главу.

Глава 33. Подпись Маяковского

33.3.

Едва задав этот вопрос, успеваю заметить мелькнувшую на лице Артура Христиановича мимолетную улыбку, и запоздало прикусываю себе язык. Надо же так проколоться! Ведь это слово начнет входить здесь в обиход лет через десять, а то и позже. Впрочем… Ничего страшного в этом, вроде бы, и не усматривается. О чем может подумать начальник КРО? О том, что Осецкий решил пококетничать новомодным иностранным словечком, подцепленным заграницей? Пожалуй, других вариантов-то и нет.
– Уборная на том же этаже, что и ресторан, – сообщает между тем Артузов, едва заметно нажимая на слово «уборная» (или это мне так с перепугу только кажется?). – Как спуститесь по лестнице, то на площадке сверните налево... нет, отсюда будет направо. Там увидите.
Спускаюсь, поворачиваю, и, действительно, вижу. Собственно, посещать этот «храм уединенного размышления» серьезных причин у меня не было. Но уж очень хотелось проверить один факт, впоследствии нашедший отражение в поэзии. Внимательно проверив одну за другой двери кабинок («Да… что они, тут совсем не убирают, что ли?»), нахожу, наконец искомое. Довольно крупными рублеными буквами вырезана, наверное, перочинным ножом, категорическая надпись:
«Хер цена дому Герцена!»
А под ней чернильный автограф знакомым, не слишком аккуратным, но разборчивым почерком:
«Обычно заборные надписи плоски,
С этой – согласен!»
И подпись, не оставляющая сомнений в авторстве:
«В. Маяковский»
Самого поэта в ресторане не наблюдалось, хотя надежда встретить его у меня была – Маяковский бывал здесь не так уж и редко да и в I Всероссийской конференции пролетарских писателей тоже участие принимал. Однако это было не единственное место, где можно было увидеть Владимира Владимировича, ибо частенько захаживал он и в «Стойло Пегаса» на Тверской, и в кафе «Арбатский подвал». А вот сюда, в «Дом Герцена», предпочитал наведываться в дневные часы – поиграть в бильярд, да заодно попить пивка. Тем не менее, здешний ресторан был ему хорошо и в своем ночном обличии. Не без язвительно гротеска, но довольно точно схватил он характерные черты данного заведения в своем стихотворении:

ДОМ ГЕРЦЕНА
(ТОЛЬКО В ПОЛНОЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ)

Расклокотался в колокол Герцен,
чуть
       языком
                    не отбил бочок...
И дозвонился!
                       Скрипнули дверцы,
все повалили
                       в его кабачок.

Обыватель любопытен —
все узнать бы о пиите!
Увидать
             в питье,
                          в едении
автора произведения.
Не удержишь на веревке!
Люди лезут...
                       Валят валом.
Здесь
        свои командировки
пропивать провинциалам.
С «шимми»,
                    с «фоксами» знакомясь,
мечут искры из очков
на чудовищную помесь —
помесь вальса
                       с казачком.

За ножками котлет свиных
компания ответственных.
На искусительнице-змие
глазами
             чуть не женятся,
но буркают —
                        «Буржуазия...
богемцы...
                  разложеньице...»

Не девицы —
                       а растраты.
Раз
     взглянув
                    на этих дев,
каждый
            должен
                        стать кастратом,
навсегда охолодев.
Вертят глазом
                       так и этак,
улыбаются уста
тем,
      кто вписан в финанкете
скромным именем —
                                     «кустарь».

Ус обвис намокшей веткой,
желтое,
            как йод,
пиво
        на шальвары в клетку
сонный русский льет...
Шепчет дева,
                      губки крася,
юбок выставя ажур:
«Ну, поедем...
                        что ты, Вася!
Вот те крест —
                          не заражу...»
Уехал в брюках клетчатых.
«Где вы те-пе-рь...»
                                 Кто лечит их?

Богемою
              себя не пачкая,
сидит холеная нэпачка;
два иностранца
ее,
     за духи,
выловят в танцах
из этой ухи.

В конце
             унылый начинающий —
не укупить ему вина еще.
В реках пива,
                      в ливнях водок,
соблюдая юный стыд,
он сидит
              и ждет кого-то,
кто придет
                  и угостит.

Сидят они,
                  сижу и я,
по славу Герцена жуя.
Герцен, Герцен,
                           загробным вечером,
скажите пожалуйста,
                                    вам не снится ли,
как вас
           удивительно увековечили
пивом,
           фокстротом
                               и венским шницелем?

Прав
        один рифмач упорный,
в трезвом будучи уме,
на дверях
                мужской уборной
бодро
         вывел резюме:
«Хрен цена
вашему дому Герцена».
Обычно
             заборные надписи плоски,
но с этой — согласен!
                                     В. Маяковский.

Удовлетворив свое детское любопытство, возвращаюсь в зал, и сразу вслед за мной рядом со столиком появляется новая фигура. Не сразу узнаю вошедшего, но восклицание Фурманова – «Федор Федорович! Давайте к нам!» – все расставляет на свои места. Это же Раскольников! До революции – партийный журналист, затем настоящий герой гражданской войны, командующий рядом флотилий, одно время командовал Балтфлотом (но не слишком удачно), затем полпред в Афганистане. Его женой была такая яркая женщина, как Лариса Рейснер, сейчас оставившая его ради Карла Радека – что при всем при том нисколько не испортило отношений между Радеком и Раскольниковым. Сейчас он снова на литературной работе. Уже около года работает редактором в журналах «Молодая гвардия» и «На посту», написал воспоминания о революционных днях «Питер и Кронштадт в 1917 году», активно защищает пролеткультовские позиции и воюет с редактором «Красной нови» Воронским, куда Раскольников прошлым летом послан ЦК РКП(б) одним из редакторов. Как раз в этом месяце в ЦК должно состояться бурное обсуждение работы Воронского. Да, в этой компании он свой. Хотя он не только литератор – заведует Восточным отделом Исполкома Коминтерна, преподает в 1-м МГУ…
Раскольников оказался довольно молодым еще мужчиной (наверное, ровесник Фурманова) с волевым лицом. Оглядев столик, занятый нашей компаний, он на секунду остановил взгляд на нас с Лидой, устроившихся на одном стуле, затем оглядел зал.
– А чего нам тут толкаться? – задал он резонный вопрос. – Здесь уже и не втиснешься никуда. Может, махнем ко мне в гостиницу? Номер большой, всех рассадим, честное слово!
– В какую гостиницу? – тихонько спрашиваю сидящего неподалеку Радека.
– Так в «Люксе» он живет, – отвечает Карл Бернгардович. – Как из Афганистана в конце 1923 вернулся, так там и квартирует. Не торопится постоянное жилье подыскивать, и понятно, почему, – складывает губы в язвительной улыбке Радек, – гостиничный-то номер у него куда как шикарнее служебной квартирки выходит!
Так, «Люкс» – это совсем недалеко, на Тверской, не доходя Советской (бывшей Скобелевской) площади. В мое время эта гостиница именовалась Центральная, и была далеко не из самых лучших. Но сейчас она еще не совсем утратила былой блеск. Можно и пойти, да и Лида явно не прочь провести вечер в компании столь известных личностей.
Всей компанией мы поднимаемся, рассчитываемся, и направляемся к выходу, на ночную январскую стужу.