Выкладываю третий фрагмент 43-й главы. Что-то медленно идет. Срочной работы много всплывает - а работоспособность по мере приближения лета - ни к черту. Особенно вечерами, когда есть свободное время. Осенью почти каждый день мог по 2-3 часа писать перед сном, а сейчас редко такое состояние, чтобы работать в это время. Читать еще могу, а писать - уже нет.

Глава 43. Разговор

43.3.

– Мне известна только одна группа, которая подпадает под указанные признаки. Возможно, могут найтись и другие, но мне известна только одна, и то – предположительно. Можно назвать ее остатками группы Свердлова, – пристально слежу за реакцией своего собеседника.
– Причем тут Яков Михайлович? – Феликс Эдмундович мрачнеет. Знает что-нибудь не слишком приятное? Или недоволен утечкой сведений? Все возможно…
– Сам Яков Михайлович, вероятно, тут как раз не причем, – спешу немного успокоить Дзержинского. – Но история, как мне известно, приключилась такая. В 1918 году, когда Советская Россия съежилась до одной двенадцатой Российской империи, Политбюро поручило Свердлову организовать за рубежом условия для нелегальной работы на случай поражения большевиков в гражданской войне. Была создана группа, которая готовила в Европе конспиративные квартиры, подложные документы, счета в иностранных банках. К 1920 году надобность в этой работе отпала, и вся эта конспиративная техника вместе с валютными фондами была передана Коминтерну. Есть у меня, однако, подозрения, что некоторые участники этой группы могли оказаться нечисты на руку. Условия нелегального вывоза ценностей за границу и реализации их там были таковы, что строгой финансовой отчетности по таким операциям в принципе не могло быть. Кроме того, сам Яков Михайлович умер в 1919 году, погибли от тифа или в гражданской войне и некоторые товарищи из его группы. Так что концы тут отыскать крайне трудно. – После этого монолога мне снова требуется передышка.
– Откуда вам известно об этом поручении Политбюро? Это ведь совершенно секретное решение! – голос Феликса Эдмундовича стал жестким.
– От самого Старика, – небрежно пожимаю плечами. Блеф? Да, тот же блеф, что прокатил с Троцким. А ты пойди, проверь! – Я узнал об этом даже раньше, чем Свердлов. В наше поражение мне не верилось, но следует считаться с неизбежными на войне случайностями. Поэтому посоветовал Ильичу поручить это дело группе молодых образованных товарищей, владеющих языками, но практически неизвестных по своей работе в партии, поставив их работу под негласный контроль ВЧК. Ведь если строить конспиративную технику на старых партийных связях, то за эту ниточку в первую очередь и потянут. Мне тогда показалось, что он согласился. Однако, – вздыхаю, – в Политбюро решили иначе. И по составу группы, и по методам контроля – тоже.
Дзержинский встречает мои слова то ли с недоверием, то ли даже с каким-то подозрением. Ожидаемая реакция, и ее надо преодолеть:
– Теперь, Феликс Эдмундович, из моих отношений с Владимиром Ильичем уже можно не делать особой тайны. Была у нас договоренность, еще до войны, что внешне мы с ним порываем отношения – даже ссору в Брюсселе для этого разыграли, – а на самом деле он будет использовать меня для анализа острых ситуаций, чтобы иметь взгляд человека, так сказать, со стороны. И, как видите, – на моих губах появляется усмешка, – нашу конспирацию никто так и не раскрыл.
– Хорошо, пусть так… – тянет Дзержинский, – но давайте вернемся к делу. Вы что-то хотите еще добавить к вашей версии?
– Разумеется, – киваю ему в ответ. – Остаются еще два принципиальных вопроса. Первый – кто автор письма? Мне известен человек, который подходит под имеющиеся признаки. Он был связан с зарубежными финансовыми операциями тогда, когда было написано это письмо, – и связан с ними до сих пор. Сейчас он возглавляет ARCOS Banking Corporation Ltd. Его партийный псевдоним совпадает с подписью автора письма – «Андрей». Это – Александр Александрович Квятковский.
– Квятковский? – переспрашивает мой начальник. – Вы, случаем, не из-за своих личных конфликтов в Лондоне хотите приплести его к этой истории?
Гляди-ка, он и такие детали в уме держит. Да, «железному Феликсу» палец в рот не клади.
– Да, у меня с ним сложились очень плохие отношения, – зачем отрицать очевидное? – и, полагаю, не без оснований. Однако я не собираюсь его никуда приплетать. Считаю лишь, что совокупность обстоятельств располагает к тому, чтобы эта версия была проверена – и только.
– Приму к сведению, – откликается Дзержинский. – Ну, а второй принципиальный вопрос?
– Нужно исходить из того, что группа, вывозившая ценности на зарубежные счета, действует и сейчас… – председатель ОГПУ тут же перебивает меня:
– У вас есть основания так считать?
– Есть, – уверенно заявляю в ответ. – И единственный способ раскрыть эту группу, как мне представляется – провести тщательнейшую проверку всех лиц, причастных к работе с золотовалютными ценностями там, где расходование соответствующих фондов по объективным причинам сопряжено со слабой степенью контроля. Мне известно несколько таких фондов. Во-первых, это фонды Коминтерна. Слишком много свидетельств, что эти фонды часто используются не по назначению. Во-вторых, это фонды Особого валютного отдела Наркомфина, который занимается операциями на «черной бирже» и нелегальными операциями на зарубежных биржах. И, в-третьих, это фонды, которые создаются ОГПУ и, не исключаю, так же и РУ РККА путем реализации за рубежом конфискованных ценностей. Те крайне подозрительный и нелепые методы, к которым прибегал Михаил Александрович Лурье для реализации бриллиантов в Берлине, не могут не натолкнуть на подобные мысли.
Дзержинский явно раздражен тем, что я лезу во внутренние дела его ведомства, и приходится немножко подсластить пилюлю:
– Впрочем, не исключаю, что фигура «жадного и неразборчивого в средствах» Лурье – всего лишь ширма для какой-то совсем другой операции. Тогда мои подозрения отпадают. Но, все-таки, даже и в этом случае – работа слишком топорная, а часть ценностей может уплыть на сторону, – недовольно качаю головой.

"подозрительныЕ" (если методЫ)...

1-такой или 2-лишнее
3- после столь длительного монолога
4-лишнее о поручении Политбюро
6- о нём

без 2 и 3 ИМХО будет только лучше

Отредактировано Орлов Гай (17-05-2012 01:45:05)

Наконец-то добрался до заключительного фрагмента 43 главы. Ловите:

Глава 43. Разговор

43.4.

– А почему вы сообщаете о делах 1920 года только сейчас? – «соскакивает» Феликс Эдмундович со щекотливой темы.
– Тогда, во время стычки с бандитами, я заработал серьезную контузию. Револьверная пуля ударила в голову – по касательной, но мне и этого хватило. Очнулся лишь на короткое время, и едва смог разобрать обрывки разговора. Кроме того, после контузии было плохо с памятью, и по горячим следам вспомнить почти ничего не удалось. А сейчас, в самом конце военных сборов в 48-й дивизии, услышал, как красноармейцы песню поют – ту же самую, что пели в тот день, и как будто сорвалось что – воспоминания стали всплывать одно за другим.
– Так, так… И все-таки, Виктор Валентинович, – с нажимом говорит Дзержинский, – что заставляет вас полагать, будто группа валютчиков продолжает действовать?
Да, в хватке ему не откажешь. Ничего не упускает.
– Дело в том, что у меня имеется и еще один стимул, чтобы получше вспомнить ту давнюю историю. На меня идет охота. Вы думаете, мне очень улыбается уже целый год каждый день с собой пистолет таскать и думать: а не вылетит ли вот из этого или из того темного переулка пуля? Очень хотелось понять – из-за чего такая напасть. Теперь понял. Вот только охотники сменились. От прежних при удаче я сам мог отбиться. А нынешних я даже обнаружить не могу.
– Не можете? – Феликс Эдмундович едва заметно, почти одними только глазами, улыбается. – Так у страха глаза велики. Фантазия разыгралась, а?
– Две перестрелки и ножевое ранение – фантазия? – с возмущением реагирую на его предположение. – Да и не грохнули меня до сих пор только потому, что, похоже, я им живой нужен. Другое дело, что сейчас слежка вдруг стала вестись на хорошем профессиональном уровне, и стоит мне заподозрить в ком-то топтуна, как он тут же исчезает, – про то, что это подозрения Лиды, и про нее саму предпочитаю умолчать. – Если бы такое было один раз, можно было бы списать на разыгравшуюся фантазию. Но – увы! Дело серьезное.
– Да, назадавали вы нам задачек, Виктор Валентинович, – сейчас передо мной снова сидит измотанный работой, донельзя усталый человек. – Будем разбираться.
Пожав протянутую на прощание руку, я покидаю кабинет, и только тогда начинаю ощущать, как я сам измотан. В коридоре, у дверей приемной вижу Лиду, молча подпирающую стену.
– Давно меня ждешь? – обеспокоенно спрашиваю ее.
– Не больше часа, – беспечно бросает она.
– Могла бы и домой пойти…
– И не мечтай! А тебя кто проводит?
Вот, дождался! Не я девушку домой провожать буду, а она меня!
– Чекистка ты моя милая, – пытаюсь ее успокоить, – да ведь, считай, закончилось все. Теперь это дело целиком перешло в руки Феликса Эдмундовича.
– Бандитам ты тоже об этом сообщил? – язвительно буркнула она.
Усмехнувшись, обнимаю ее за плечи и целую. А чего стесняться? В одиннадцатом часу вечера в здании уже почти ни души. Так, приобняв ее за плечи, и спускаюсь вместе с ней в вестибюль…

*     *     *

Для Дзержинского рабочий день отнюдь еще не кончился. После нескольких минут раздумий он взялся за телефон. Один разговор, второй, третий. Затем он позвонил заместителю Менжинского. Надо было проверить одно предположение…
– Извините Генрих Григорьевич, что беспокою так поздно.
– Ничего, Феликс Эдмундович, я же понимаю, что без дела не стали бы беспокоить.
– Вы не знаете случайно, кто приказал установить наблюдение за Осецким, Виктором Валентиновичем?
– Знаю, – тут же ответил его собеседник, – это Агранов отдал распоряжение.
– А в связи с чем?
– К нему поступила оперативная информация о странных контактах Осецкого в связи с подозрительными операциями, затрагивающими валютные фонды. – Ягода знал, о чем говорил. Ведь он сам и надиктовал примерное содержание «анонимного сигнала», который должен был поступить Агранову и стать предлогом для оперативной разработки Осецкого.
– Но почему этим занимается Секретный отдел, а не Экономическое управление? – со строгостью в голосе спросил Дзержинский.
– По словам Агранова, в одной или двух перехваченных шифровках РОВСа упоминался Осецкий как чекист. Ведь в него даже пытались стрелять какие-то беляки в Лондоне, летом 1923 года, – пояснил Ягода. – Вот потому дело и взял себе СО. – Тут Ягода был спокоен. Упомянутые перехваты даже не надо было изобретать. Они были самыми настоящими.
– Как чекист? – переспросил председатель ОГПУ с ноткой удивления. – Но ведь Осецкий ни в ЧК, ни в ГПУ ни дня не служил.
– Да, темное дело, – согласился Ягода. – Вот Агранов и копается.
– Хорошо. Наблюдение продолжайте. И глядите там в оба! Учтите – он мне нужен целым и невредимым! До свидания, – и Дзержинский повесил трубку, крутанув рычажок отбоя.
Настал Черед Генриха Григорьевича хвататься за телефон:
– Яков Саулович! Срочно снимай обе засады– и с Левшинского, и с Гнездниковского! Агентов наружного наблюдения отзывать пока не надо.
– Что случилось-то? – сонным голосом поинтересовался Агранов. – Какие засады?
– На Осецкого! – зло буркнул Ягода. «Во что втянули меня эти шаромыжники?» – зло подумал он. – «И я хорош – купился на их посулы!». Ягода немного лукавил – никто его не втягивал. Он уже давно сам втянулся по уши в неблаговидные дела, и уже не мог отказать в просьбе тем людям, с которыми был повязан.
– Что за спешка? Да и поздно уже. Не успеть, – флегматично отбрехивался заместитель начальника Секретного отдела.
– Дурак, этим делом заинтересовался сам Феликс! – не сдерживаясь, заорал в трубку Генрих Григорьевич. Зам начальника Секретно-оперативного управления струхнул не на шутку. – Если он узнает, что мы крутим какие-то левые дела, он сотрет нас в порошок!
– Никаких таких левых дел я не знаю, – ровным твердым голосом ответил Агранов. – Ты приказал – я выполнил.
– Ну-ну, – зашипел Ягода, – и ты, конечно, можешь предъявить приказ за моей подписью?
В трубке воцарилось молчание, нарушаемое лишь шорохом и потрескиваниями.
– То-то же! В одиночку с паровоза спрыгнуть хочешь? Не выйдет! – торжествующе прикрикнул Генрих Григорьевич. – Немедля подними своих сотрудников, кого найдешь, и бегом пошли снимать засады! Все, ничего больше слушать не хочу! – и Ягода в сердцах швырнул трубку.