Выкладываю первые два фрагмента 1-й главы - те, что уже были написаны и выкладывались ранее. Третий фрагмент (новый!) надеюсь выложить сегодня к концу дня.

Глава 1. Lithogaea

1.1.

Почти весь июнь 1925 года я насиловал свою память. Именно свою, а не Осецкого. Малейшие детали относительно поисков алмазов, которые всплывали в сознании, тут же заносились в блокнот. Особой секретности соблюдать не стоило – что, например, скажут человеку середины 20-х годов такие пометки, как: «Красновишерский район», «Далдын» и т.п. географические наименования?
Далеко не сразу вспомнилось мне, и к кому можно обратиться с этим делом. Лишь недели через две всплыла в памяти фамилия Федоровский – кажется, он ездил в 1931 году в Южную Африку и после этой поездки высказал гипотезу о сходстве ее геологического строения и строения Сибирской платформы. Когда, наконец, число припомнившихся опорных точек показалось мне достаточным, чтобы с их помощью заинтересовать геологов, я обратился к уже испытанному приему.
Устроившись теплым июньским вечером на диване рядом с Лидой и обняв ее за плечи, спрашиваю:
– Как ты, дорогая, относишься к бриллиантам?
– Пф! – немедленно фыркает в ответ жена. – Барская забава! Что я тебе, нэпачка какая-нибудь, чтобы бриллиантами увлекаться?
– А к алмазам? – продолжаю свои расспросы.
– Какая же разница… – начинает было Лида, но тут она останавливается, задумывается на минуту, потом неуверенно отвечает:
– Кажется, делают какой-то алмазный инструмент… Да, и очень дорогой. За валюту покупают за границей.
– А почему за границей? – не перестаю допытываться.
– Так нет у нас алмазов, – пожимая плечом, как будто я спрашиваю о чем-то само собой разумеющемся, бросает она.
– А если есть?
Реакция Лиды была моментальной:
– Ты что-то знаешь? – развернувшись ко мне лицом и воткнув в меня пристальный взгляд своих карих глаз, громко прошептала она.
– Беда в том, что знаю только я, – вздыхаю по своей дурной привычке. – А все геологические светила уверены, что алмазов на территории СССР быть не может. Разве что академик Вернадский питает некие неопределенные надежды, что алмазы все же могут найтись. Но для геологов он – чистый теоретик, и уж во всяком случае, никакими поисками на основе таких неопределенных надежд заниматься никто не будет. Да и где искать?
– А ты знаешь, где? – Лида уже загорелась азартом поиска неведомого.
– Кое-что знаю. Но чтобы это «кое-что» вызвало к жизни работу геологических поисковых партий, мне потребуется твоя помощь, – с этими словами сильнее притягиваю ее к себе за плечи и прижимаюсь щекой к ее щеке.
– Моя? – она предпринимает не слишком уверенную попытку отстраниться и снова заглянуть мне в глаза.
– Да, – ослабляю свои объятия и киваю в ответ. – Мы с тобой прямо сейчас займемся изготовлением очень убедительного повода приступить-таки к изысканиям.
Предложенная мною мистификация, вопреки опасениям, не вызвала у моей чекистки никакого протеста. Напротив, она весьма ретиво принялась за дело. Уже на следующий день, положив перед собой изготовленный, после нескольких попыток, образец почерка, она стала писать под мою диктовку. Первый черновик оказался неудачным – слишком уж часто Лида сбивалась на привычные ей начертания букв, на характерные для нее связки при письме, иногда забывала про «яти» и «ижицы». Да и моя диктовка тоже подчас спотыкалась. Однако я заметил:
– Пусть в письме останется несколько исправлений и зачеркиваний. Правдоподобнее будет. Ты как зачеркиваешь неправильно написанное слово?
– Прямой чертой, – отозвалась Лида.
– А тут зачеркивай наклонным зигзагом.
Пришлось испортить немало листов бумаги, перенести работу на следующий день, но, в конце концов, на стол лег экземпляр, который, как мне показалось, можно было показывать кому угодно без боязни, что автор письма может быть установлен по почерку. Я вчитался в крупные, нарочито старательно, «по-гимназически», исполненные буквы:

«Дорогой Даниил Сергеевич!
Пишу тебе не своей рукой – я едва выкарабкался из сыпняка, как тут же подхватил испанку. Я не в силах уже держать перо. Боюсь, дни мои – если не часы – сочтены. Посему ничего не остается, как хотя бы через тебя уведомить мир о той работе, которую я вел в глубокой тайне последние двенадцать лет. Не осмеливаюсь писать о том в открытую, но ты человек грамотный, и должен догадаться, о чем веду речь.
Наверное, я умру неисправимым романтиком. Когда в начале века до меня дошли слухи о находках на территории России, первым делом я начал собирать слухи сии из чистого любопытства. Затем, когда некоторые свидетельства показались мне заслуживающими доверия, загорелся мыслью перепроверить их. И – началось!
Двенадцать лет жизни и все немалые сбережения истрачены мною в экспедициях, полных лишений и опасностей. Жена моя от меня отвернулась, родные и близкие дружно сочли опасным чудаком. Но хватит лирики. Результаты, полученные мною, смею надеяться, заслуживают внимания, и от них может произойти немалая польза Отечеству. Буду краток.
Самые первые, и, как потом оказалось, самые легкие находки сделаны мною на Среднем Урале в районе мелких притоков Вишеры, в междуречье Вишеры и Чусовой. Несомненное рассыпное месторождение обнаружено на речке Большой Колчим от ее среднего течения до горы Колчимский Камень. Оно, прямо скажу, не слишком богато, но там получены образцы отменного качества, едва ли не превосходящие лучшие из известных. Место сей находки может быть отыскано по следующим приметам: следуя вверх по Вишере от поселка Вижаиха, известного своим металлургическим заводом, можно достичь сельца Колчим, стоящего близ устья названной реки. А далее надо лишь подняться на два десятка верст по сей реке. Не сомневаюсь, что дальнейшие поиски в окрестностях Вижаихи могут принести и новые открытия.
Другое перспективное место лежит примерно в 110-120 верстах к северо-востоку от Архангельска, вблизи Белого моря, по течению реки Золотица, верстах в 50-60 от побережья. Хотя усилий моих оказалось недостаточно для отыскания коренного месторождения, но отдельные находки в речных отложениях и характер геологического строения местности, наличие там соответствующих пород, заставляют думать, что я был на верном пути.
Более всего, однако, меня занимают перспективы самого, пожалуй, глухого угла нашего Отечества – а именно, Иркутской губернии в той ее области, что населена якутами. Я решился предпринять туда три экспедиции, стоившие наибольших страданий и лишений, так же после сообщений о занимательных находках, опубликованных местным краеведом. Но проделанная работа стоила тех жертв, коих она потребовала. Левый приток реки Вилюй в среднем ее течении – река Марха и ее собственный приток Далдын, и правый приток Вилюя, расположенный выше по течению – Малая Ботуобия, – настолько многообещающи, что у меня нет ни малейших сомнений, куда должны быть направлены дальнейшие усилия.
Дело, впрочем, осложняется не только неустроенностью края и донельзя суровой природой. Налицо настороженность, отчужденность и даже чуть ли не враждебность туземного населения. Настроение якутов сразу менялось, когда они узнавали о цели наших поисков. Над ними довлеют, по всему видно, какие-то местные суеверия. Однако же – вот парадокс! – именно якут-проводник нашел великолепный экземпляр карбонадо, очевидно, никак не соотнося этот темный камушек с обычным обликом сего минерала.
Дело даже не в отдельных находках, хотя они с несомненностью подтверждают мои слова. Там едва ли не повсюду встречались мне свидетельства сходства геологического строения сих мест с известнейшими в мире месторождениями. Судя по результатам геологической съемки местности, стоило бы продолжить поиски и значительно севернее реки Далдын, в бассейне реки Оленёк.
К сожалению, не зря у нас говорится, что нет пророка в своем Отечестве. Когда со своими находками показался я в Горном департаменте, геологические светила высмеяли самое намерение искать в обследованных мною местах, объявив найденные мною пиропы обыкновенными гранатами, а кимберлит – столь же банальным энтрузивным туфом. Мои же собственные сравнения найденных образцов с теми, что хранятся в минералогической коллекции, заставляли упорствовать в своем мнении. Однако меня встречала лишь глухая стена непонимания. И даже два отличнейших образца кристаллов из бассейна Вишеры нимало не поколебали скептицизм ученых мужей! Они готовы были, в угоду своим замшелым теориям, отрицать очевидное!
Теперь же дело моей жизни и вовсе грозит сгинуть безо всякой пользы. Вернувшись в прошлом году на Урал, я подхватил сыпняк. Пока валялся в бреду, кровавая усобица охватившая землю нашу, сделала свое черное дело. Нанятые мною рабочие разбежались, запасы экспедиции разграблены, коллекция образцов и взятые пробы расточены неведомо куда. Сам же я изнурен новою болезнью, и уповаю теперь единственно на то, что мое письмо тебя достигнет, и труды мои не пропадут втуне. Коли Господь попустит мне выжить, заклинаю…»

1.2.

Ни даты, ни подписи на письме не было – текст обрывался на полуслове. Кстати, немало времени было убито как раз на то, чтобы последнее слово пришлось аккурат на конец последней строки, уместившейся на листе бумаги. И бумага была взята не простая – для окончательного варианта был использован пожелтевший листок с перечеркнутым штампом Союза земств и городов, завалявшийся среди черновиков у меня в Управлении.
Теперь мне предстояло найти Федоровского. Смутно припоминалось, что он, вроде бы, являлся профессором Горной академии.  Зайдя на работе в Научно-технический отдел, чтобы узнать, где эта самая Горная академия располагается, я выяснил, что профессор Николай Федорович Федоровский не только преподает в Московской горной академии по адресу Большая Калужская, 14, но является членом коллегии Научно-технического отдела ВСНХ СССР. Но, поскольку заседания коллегии в ближайшее время не предполагалось, пришлось тащиться на Большую Калужскую. Не ближний конец от Варварки!
Однако же и там меня ждала неудача. Мне сообщили, что занятий у профессора Федоровского сегодня нет. Однако некоторая надежда все-таки осталась:
– Скорее всего, он сейчас у себя, – пояснил мне сотрудник учебной части.
– У себя? – не понял я.
– Ну да, он же теперь директор «Lithogaea».
В результате моих расспросов словоохотливый сотрудник поведал, что два года назад Н.Ф.Федоровский оставил кафедру в Московской горной академии и стал директором Института прикладной минералогии. Этот институт как раз и был создан на базе первого в России частного научно-исследовательского института со столь удивившим меня названием «Lithogaea» («каменная земля» по гречески). В 1918 году основатель института купец В.Ф.Аршинов передал его Советскому государству, а с февраля этого года он получил название Институт прикладной минералогии и металлургии.
– Для него новое здание начали строить в Старомонетном переулке, – рассказывал мой собеседник, – но пока Николай Федорович располагается в старом здании «Lithogaea» неподалеку, на Большой Ордынке.
Да, знать бы, где упасть… От ВСНХ до Большой Ордынки было гораздо ближе, чем до Большой Калужской. А теперь надо тащиться примерно полпути обратно.
Однако мои мытарства все же были вознаграждены, и в довольно симпатичном особнячке в стиле «модерн» я таки встретил Федоровского. Узнав, что я представляю ГЭУ ВСНХ, он тут же завел разговор о недостаточности финансирования своего института.
– Погодите, Николай Федорович! – остановил я его. – Дойдем и до финансовых вопросов. Тем более, то дело, с которым я к вам пришел, так или иначе так же может упереться в финансы.
– А что за дело? – наконец поинтересовался директор. Тут внезапно проклюнулась память – на этот раз не собственно моя, а Осецкого, – и я вспомнил, что мой собеседник не только крупный специалист в минералогии, ученик В.И.Вернадского, а еще и один из организаторов Свеаборгского восстания 1906 года, делегат партийных съездов, видный большевик, пользовавшийся доверием В.И.Ленина и состоявший с ним в переписке.
– Разбирая на днях свои бумаги, я натолкнулся на любопытный документ, – начинаю забрасывать удочку. – История его такова. В 1920 году мне довелось служить в охране тылов Западного фронта, и при разгроме одной из банд нам досталось в качестве трофея некое письмо. Никакого военного значения оно не имело, и потому было отложено в сторону, а потом завалялось среди моих бумаг. И вот теперь, случайно наткнувшись на него и бегло просмотрев, я решил показать письмо вам, ибо там речь идет явно о каких-то геологических поисках.
После этого монолога достаю сложенный вчетверо и достаточно потертый на сгибах пожелтевший листок бумаги, несколько дней пролежавший под прямыми лучами солнца, чтобы и чернила успели немного выцвести.
Развернув листок, Федоровский бегло пробежал его глазами, затем еще раз, уже внимательнее.
– Ну, что там? – не скрывая своего нетерпения, спрашиваю профессора.
– Судя по всему, речь идет о поиске алмазов, – чуть помедлив, откликнулся Николай Федорович, вынырнув из напавшей на него задумчивости. – Вот видите, тут упоминается кимберлит. А вот тут еще – карбонадо.
– Я человек, несколько далекий от геологии, и в этой терминологии не разбираюсь, – не надо показывать себя слишком осведомленным. – Но, насколько мне приходилось слышать, наша страна не имеет месторождений алмазов?
– Это верно, хотя в прошлом веке в районе города Кушвы, на Крестовоздвиженском прииске, отмечались единичные находки. А мой учитель, Владимир Иванович Вернадский, перед самой империалистической войной что-то говорил о сходстве геологического строения Сибирской и Южноафриканской платформ, и выражал надежду на алмазоносность Сибири.
– Но можно ли доверять сведениям из этого письма? – выражаю умеренный скептицизм.
– Разумеется, я не стал бы верить всему безоговорочно, – подтвердил высказанные сомнения профессор Московской горной академии. – Но проверку организовать стоило бы. Если тут хотя бы на десять процентов правды…
– …То мы можем получить собственный алмазный инструмент и великолепный экспортный товар, – подхватываю недосказанную мысль. – А алмазный инструмент – это точное машиностроение и сверхглубокое бурение в твердых породах.
– Но экспедиции, что в Архангельскую губернию, что в Якутию, да даже и на Урал, обойдутся очень недешево, – покачал головой Федоровский.
– Это понятно. Надо готовить обоснование. Я же, со своей стороны, поддержу вас во всех инстанциях, где только смогу.
Вернувшись после работы домой, на Большой Гнездниковский, с порога заявляю Лиде:
– Получилось! Директор Института прикладной минералогии и металлургии заинтересовался нашим письмом. Будем пробивать экспедиции через Гелоком и НТО ВСНХ.
– Ура-а! – негромко крикнула моя жена, несколько раз хлопнув в ладоши.
– А тебе за отлично выполненную работу полагается премия…
– Какая? – тут же интересуется Лида.
– В отпуске в сентябре поедем вместе с тобой. В Крым, в Саки.
– Это что за место такое? – моя любимая на мгновение сморщила носик. – Никогда не слышала.
– Там знаменитая грязелечебница. Еще Пироговым основана. Говорят, дает поразительные результаты при лечении бесплодия.
При упоминании об этом лицо Лиды потускнело, но она выразила твердое согласие:
– Хорошо. Поедем!