Идет проверка замысла и поиск начала. Без претензий, пока без названия, не обещаю скорого продолжения.
В настоящее время идет сбор материалов в прокуратуре и истмузее. Просьба  прочитать и высказаться.

Принимаются любые высказывания.

1.

Я точно помню, когда все это началось. Двадцатого июля 1987 года.
Я даже отметил эту дату в календаре, который висел у меня на кухне. Красный кружок и число в нем.
Я помню…

Календарь этот назывался «Дворцы – усадьбы Ленинграда». Мне привезли его питерские «следаки», которые жили у меня в тот год. Ребята решили сэкономить командировочные и попросились на постой ко мне в холостяцкую берлогу в Орехово-Борисово. Я приютил их на пять дней.

Мне очень нужно было тогда нормальное человеческое общение, болтовня, выпивка, смех и обычные разговоры – о ценах, продуктах, назначениях и интрижках. Правда «женской темы» я старался не касаться в наших разговорах.

А все потому что тогда я заканчивал громкое «дело Головина» и страшно боялся одиночества. После трех лет кропотливого следствия я уже не верил «ни в гуманизм, ни в коммунизм, ни во всеобщую любовь». И даже отводил глаза от собак с перебитой лапой…  Меня знобило.

26-го февраля, кто-то из ленинградских гостей неожиданно вспомнил, что у меня день рождения. И вот тогда-то из сумки и вытащили этот самый памятный календарь. Все сидевшие за столом, дружно загалдели:

– Смотри какая полиграфия!

– Ну конечно! Это же финны печатали, а наши так не умеют.

– Понятное дело! Даже «Аврора» так не сделает. Нравится? Давай повесим!

– Вот прямо сейчас и повесим!

И с того дня календарь занял свое место на стене моей кухни, прямо над столом, между холодильником и радиоточкой. Я смотрел на его страницы так, как глядят на фотографии любимых женщин. А ведь три последние года мне приходилось почти каждый день видеть другое… Любуясь календарем, я подумал, что все мерзкое позади, мне удалось наконец-то освободиться от Головина, и теперь можно спать спокойно. Но это были лишь благие помыслы… Через полгода все и началось…

Почему я так привязался к этому календарю? Да потому что он – реальное доказательство того, что все это со мной было. Вот он висит на стене и 20-е июля обведено в нем красным фломастером. Круг и число.

* * *

В июле Головин, ожидавший вынесения приговора, неожиданно попросился на допрос. В нашей следственной группе решили, что он хочет признаться в новых эпизодах, затянуть следствие и выиграть еще немного времени для себя. Костырь так мне и сказал:

– Он хочет нас еще поводить, поиграть с нами. Не верь всему, что он будет говорить, но выслушай его внимательно!

С этим напутствием я и отправился в Лефортово, в следственный изолятор.

Тогда я не сразу понял о чем, рассказывает мне наш подследственный, а когда понял, то меня затошнило. А ему это словно доставляло удовольствие Он говорил об этом, как о самом обычном деле.

* * *

Через несколько часов я сидел в кабинете Костыря на Тверской и пытался объяснить своему начальнику и другу, что я только что услышал. Он молчал, сопел, вертел в руках карандаш, а потом сказал:

– Пошли в «темную комнату».

Мы прозвали так небольшой закуток, который примыкал к его кабинету. Здесь лежали книги, не понадобившиеся вещдоки, ложементы, старые газеты, его удочки и прочее рыбацкое снаряжение. Иногда он ездил за город прямо из прокуратуры, не заезжая, домой. Никакие хозяйственные и административные службы не могли лишить его этой территории.

Совсем темной комнату нельзя было назвать. Свет попадал сюда из узкой треугольной форточки, напоминавшей средневековую бойницу. Насколько я помню, ее никогда не открывали. Вот рядом с ней мы и стояли.

– Ты что, непременно хочешь попасть на страницы «Огонька»? Какой заголовок: «Советская прокуратура поймала сексуального маньяка и … каннибала!» Если расследовать все эти эпизоды по-настоящему, то следствие затянется еще на год, а то и побольше. А ты уверен в том, что какой-нибудь идиот из новых там, наверху, вдруг не переполнится желанием выпендриться и не отменит ему смертную казнь?

Я стоял у бойницы и молчал. Я понимал, что он прав.

– У нас есть неопровержимые доказательства того, что он сделал, и эту нелюдь приговорят к расстрелу. Дело закрыто. Не надо играть с огнем и заглядывать в бездну. Там – всегда темно.

Он взял меня за рукав и почти вытащил из темной комнаты. Потом закрыл дверь и сел за стол. Это был уже совсем другой человек.

– Давай сделаем так: ты пойдешь в отпуск. Тебе и так положено отгулять свои сорок пять дней. Напиши стандартное заявление, я подпишу и лично прослежу, чтобы оно прошло через все наши инстанции… Отдохнешь, вернешься… Новое дело… Новая группа… Поверь, все будет нормально.

Вот так я и получил внеочередной отпуск на все положенные сорок пять дней. Вот так добрался до своей берлоги в Орехово-Борисово. Вот так уснул. В этот момент все и случилось…

2

Ропша. Дворец великого князя Николая Михайловича. Раннее утро 21 июля 1892 года. Верхняя терраса парка. Туман.
Согласно поденному журналу, который заполнял флигель-адъютант граф Алексей Головин, в то утро Его Высочество отпустил охрану и совершал прогулку в полном одиночестве. С собой он взял только собаку, датского дога по кличке Грей…

Сначала я увидел спину. Она была широкой, мужественной, и укрыта в дорогую суконную шинель. Этой спине очень подходил крепкий, коротко стриженый затылок и фуражка с околышем, кажется, малинового цвета. Из-за тумана я не заметил огромной псины рядом с человеком. Однако, когда собака, неожиданно выскочив из мглы, она не проявила по отношению ко мне никакой агрессии, даже хвостом не повела. Похоже, она неплохо знала меня, и мой запах не вызвал у неотрицательных эмоций.

Спина сказала низким, глуховатым голосом:

– Вы очень пунктуальны. Явились вовремя.

– А разве мы договаривались о встре… – пролепетал я, и тут со мной что-то произошло. Сначала с голосом: он окреп, стал спокойным и ровным. Потом что-то щелкнуло внутри. Все, что я только что увидел вокруг себя, было мне хорошо знакомо – парк, спина, терраса, собака, туман…

Отредактировано Дьяк (25-11-2012 20:49:52)