Лучшая фраза, пойманная на Интерпрессконе:
"Я пробовал заниматься танцами, но пришлось прекратить. А то всякий раз, когда я перемещался за спину партнерши, рука сама тянулась взять шею в захват и свернуть..."

Блестяще

Когда девчонка сняла в прихожей комбинезон, Рипли мысленно присвистнул: такого он еще не видел. Никогда. Глаза разного цвета (вертикальные зрачки не в счет) и у обычных людей встречаются, хоть и редко. А вот такие волосы – нет. Их было примерно поровну: темно-рыжих в красноту, золотистых и цвета заварного крема. И все три оттенка словно светились изнутри. Ни один парикмахер не смог бы создать подобный шедевр, разве что окрашивал бы каждый волос по отдельности. Да уж, любая модница пары лет жизни не пожалела бы ради такого… а дочке Конрада наплевать. Собрала в хвост и на том успокоилась.
На левой ушной раковине поблескивало широкое кольцо цвета черненого серебра. Похоже, Зверюга обеспечил дочери коммуникационный комплект, используемый в качестве экипировки бойцами Легиона. Где его раздобыл притворяющийся сейчас сугубым штатским старый черт, Ловкач не знал. Да, по правде сказать, и не хотел. Чего он хотел, так это рассмотреть девчонку повнимательнее. Но как это сделать, не пялясь совсем уж неприличным образом, Рипли не имел ни малейшего представления.
А вот Лану вопросы приличий не волновали совершенно. Бросив косой взгляд исподтишка, майор обнаружил, что его беззастенчиво разглядывают. Заметил это и Дитц.
- Что скажешь, Лана? У тебя было достаточно времени.
- Легионер. Офицер. Твой.
Отрекомендованный таким образом Рипли присел на краешек стола и слегка склонил голову набок:
- Ну, легионер – понятно, - провел он рукой от лба к затылку. – Почему офицер?
Губы Ланы тронула улыбка с явным привкусом превосходства. Она слегка встряхнулась, и вдруг стала словно выше ростом. Плечи, такие узкие только что, сейчас, пожалуй, прошли бы не во всякую дверь. Острый подбородок приподнялся. Нижняя челюсть выдвинулась вперед, тяжелея на глазах. Светлая кожа, рыжие волосы, юное треугольное личико… какая, в сущности, разница?! На Джеймса Рипли, властно сощурив разноцветные глаза, смотрел он сам.
Майор понимал, что это всего лишь иллюзия, но она была реальной до мурашек, ползущих по коже. Впору перекреститься.
Положение спас Дитц, правой рукой хлопнувший по плечу бывшего сослуживца, а левой слегка дернувший дочь за ухо:
- Хватит, Лана! Мы все поняли. Осанка, манера держать голову, смотреть… да?
- Да, па.
- А почему мой?
- Джимми, - пожала плечами девчонка, снова ставшая обыкновенным подростком. – Ты сержант, он офицер. И все равно Джимми.
- Однако! – покрутил головой Рипли. – Скорость соображения меня определенно радует. Как и наблюдательность.
- А то! – приосанился хозяин дома. – Погоди, это только начало!
Начало… это слово не давало майору покоя весь остаток дня. Начало чего?
По всему выходило, что Конрад относится к Лане не столько как к дочери, сколько как к новобранцу. Новобранцу, которого следует подготовить наилучшим образом. У Рипли возникло серьезнейшее подозрение, что конечная цель подготовки – служба в Легионе. Интересный выбор жизненного пути для девочки. Неординарный. И определенно не ее собственный. Вернее, возможно, что ее – но под активным влиянием приемного отца. Зачем?
- Зачем? – негромко переспросил Дитц, когда, уже в темноте, они спустились к «Саламандре». – Затем, что здесь, на Алайе, у Ланы есть прошлое и нет будущего. А в Легионе прошлого нет ни у кого, а будущее имеется у любого, кто возьмет на себя труд извлечь голову из задницы. Некоторые головы, конечно, приходится извлекать за уши…
Под многозначительным взглядом сержанта майор картинно потупился, делая вид, что смущен. Когда-то Зверюга Дитц вытащил Ловкача Рипли из полицейского участка. Вытащил весьма оригинальным способом: когда оборзевшие полисы отказались отдавать бойца его командиру, Дитц, не говоря худого слова, попросту пригнал к участку два бронетранспортера. Разумеется, представитель военной прокуратуры тоже присутствовал, но не он впечатлил зарвавшихся копов. Хотя этих последних вполне можно было понять: когда бордель, отказавшийся обслужить легионеров, берут штурмом по всем правилам военного искусства…
Операцию спланировал и командовал ею тогда еще рядовой Рипли. У Зверюги Дитца, по его собственным словам, было два варианта действий: продолжить вразумлять засранца самому или спихнуть эту головную боль кому-то еще. Сержант предпочел второй способ. Рекомендация направить рядового Рипли в офицерскую школу, подкрепленная копией полицейского рапорта, ушла наверх и была учтена при определении дальнейшей судьбы Ловкача. Что ж, никто и никогда не обвинял Легион в тривиальности решений при работе с личным составом…
- Вот что, Джимми. Перебираться на базу я на стану, ты это уже понял. Но ты в любой момент можешь обратиться ко мне за советом.
- Тебе что-то нужно? – проницательно прищурился майор.
- Среди твоих обормотов нет ли случайно приличных «клинков»?
Рипли скрестил руки на груди и слегка склонил голову набок. Вопрос был не из простых.
- Сейчас, пожалуй, нет. «Клинки» – редкость… кому я это говорю? Но и базы еще нет, кто знает…
- Если вдруг найдется, свистни, не сочти за труд. Я вполне способен поставить руку Тиму. Но вот Лане – вряд ли. Базовые навыки я ей дать могу, но не более того. Не мне гранить этот камешек.
- Договорились. Если вдруг что – ты узнаешь первым, сержант.

Лане и Тиму сравнялось семь лет Алайи, когда на базе Лазарев объявился Альберто Силва.

***
«Вот он и настал – великий день. День, когда проект перешел из фазы эксперимента в производственную. Сегодня первые наши дети, доработанные в соответствии со всеми промежуточными результатами, покинули инкубаторы.
Пятьдесят минервари, пятьдесят дианари и четыреста марсари. Тысяча сто церерари ждут своего часа, их срок придет через полгода. Волнуюсь ли я? Странный вопрос. И в то же время уместный, поскольку то, что я испытываю – не волнение. Это страх. Я боюсь не за себя. Меня страшит судьба самого проекта.
Венерари так и не пошли в серию. Спонсоры проекта заявили, что новые миры нуждаются в уме и силе, а красота подождет. Санчес… Санчес сломался. Весь последний год он высказывал все больше сомнений в том, имеем ли мы право вот так вмешиваться в замысел Создателя. Отказ воплотить то, на что он потратил восемь лет своей жизни, подкосил его окончательно. И все же – монастырь? Не понимаю. Хотя…
Порой мне кажется, что мы – преступники. И те, кто с пеной у рта называют нас «реинкарнациями доктора Менгеле», правы на все сто. Что мы творим… если бы я верил в бога, то не сомневался бы в том, что меня – всех нас – ждет ад. Мы – грабители. Агенты наших нанимателей перерыли все существующие банки тканей в поисках подходящих образцов. И те, чей генетический материал мы использовали, не знают об этом. От них не останется даже имен, мы даем детям имена и фамилии, используя телефонный справочник. Но все же замысел претворяется в жизнь. Претворяется ценой безжалостной выбраковки некачественных прототипов. Мы – убийцы, это следует признать.
Те, кто финансирует наш проект, не хотят ждать. Им нужны результаты, нужны немедленно. Поступило категорическое требование ускорить рост детей, чтобы они стали работоспособными как можно раньше. Все попытки объяснить опасность подобного подхода разбиваются о деловую составляющую. Быстрее, еще быстрее! Они не слышат, когда я говорю о необходимости дать мозгу повзрослеть, о том, что мы сознательно – сознательно! – не взяли от кошачьих скорость роста. Можно быстро получить взрослое тело, но взрослый мозг?
Ли тоже обеспокоен, хотя по его каменной физиономии этого и не скажешь. Поль Гарнье легкомыслен как всегда, но и ему, похоже, не по себе. Ройтман и Джонсон просто злятся. А я… я – боюсь».
Из дневника профессора В. Зельдина.

«Эксперимент признан провалившимся, финансирование закрыто. Средний IQ семьдесят… а я ведь предупреждал. Жалкое оправдание.
Завтра их продадут. Всех. Я не хочу на это смотреть. И не буду. Никто из нас не будет. Некому смотреть. Гарнье разбился насмерть. Ройтман ушел на яхте в шторм. Джонсон запустил рак. Ли тоже, в общем-то, нет – ранний Альцгеймер… Санчес вряд ли даже услышит о торгах в своем монастыре.
Я остался один и не смогу выдержать этот кошмар. Слабость? Пусть. Сегодня мне опять снилась Баст. Она усмехалась. Должно быть, я действительно смешон: жалкий человечишка, вообразивший себя Богом.
И все же в этот день, который, я решил, станет последним в жизни Валентина Зельдина, я надеюсь. Надеюсь, что однажды искра разума в глазах наших детей вспыхнет полноценным светом. И, быть может, они найдут в себе достаточно сил и милосердия, чтобы простить своих отцов.»
Из предсмертной записки профессора В.Зельдина.