КАТЯ! АНЯ! ВЕРА!

Из реанимационной палаты больницы города Энска видна линия фронта. Здесь мог бы получиться отличный наблюдательный пункт.
  Огромная пятиэтажка со строгими дорическими колоннами стоит на холме, возвышаясь над городом, равняясь по росту с терриконами. Когда стоит тишина - кажется, что вокруг монументальный тысяча девятьсот пятидесятый сталинский год. Немецкие арбайтеры закончили кладки и стройными колоннами отправились домой, в бараки. Скоро их отправят в разбитую Германию. А сюда, в шахтерский Энск, потянутся со всего Союза русские и украинцы, казахи и белорусы работать на уголь. Из землянок в коммуналки, из коммуналок в бараки. А позже будут эпохальные хрущевки и брежневки. Но это только кажется
  Горизонт полыхает. Справа работают самоходки, по центру гаубицы, слева пошли пакеты "Градов". Стрелковое перемирие, артиллерийская война.
  Можно часами любоваться всполохами как салютом, если не знать, что за каждым взрывом чья-то жизнь. Ночью видны всполохи от Луганска до Донецка.
  Воздух прозрачен и налит сиренью. Между выстрелами и взрывами слышно соловья. Колено за коленом он поет песнь весне.
  В палате реанимации умирает старая женщина. У нее инсульт и, кажется, еще инфаркт. Она уже не встает. Она смотрит в потолок и зовет дочерей.
  - Катя! Аня! Вера!
  Катю она зовет спокойно, басовито. Так мама зовет расшалившуюся дочку.
  Катя уехала летом четырнадцатого в Россию, вроде бы в Тулу. Вместе с мужем и внучками. Оставила пустой квартиру, просила присматривать. Квартира уцелела, только стекла вышибло взрывной волной. Зимой лопнули батареи. Сосед снизу не жаловался. Он тоже уехал.
  Многие тогда уехали. Уехали да так и не вернулись. Как возвращаться в город, по которому стреляют? Так и стоят полупустые многоэтажки. Единичные окна светятся вечерами. В подъездах гуляет ветер.
  Катя звонит раз в месяц. Связь дорогая. Последний раз ей ответила медсестра. Катя обещала приехать. Наверное, едет.
  Аню бабушка зовет тревожно. Как будто бы девочка, не спросившись, пошла купаться.
  Аня живет в Энске. Утром, к шести, она бежит на рынок, купить молока и так, по мелочи. Потом на работу. Работает она поваром, на одной из баз батальона ополченцев. К восьми надо приготовить нехитрый завтрак на двадцать мужиков. Макароны с тушенкой. Или гречка. Или рис. И чай, который легче выкурить, чем заварить. И сразу готовить обед, а потом ужин. Одновременно мыть посуду, котлы, кухню. Если ребята не на ротации - командир выделяет бойца на чистку картошки. Тогда полегче, тогда можно успеть покурить.
  Домой она возвращается под вечер. Несет молоко, забегает на пекарню взять свежего хлеба. Это в одной руке. В другой - отходы, собаке.
  Надо бы забежать к маме, но дома надо дочке помочь с уроками. А еще безрукий муж. Украинская мина накрыла очередь за водой. Его надо кормить. А еще следить, чтобы не напился. Хотя не получается: пьет и пьет. Иногда удается забежать в больницу. Вчера вот принесла кружку Эсмарха, потому что в реанимации нет своей. И еще пять литров воды, потому что воды там тоже нет.
  - Вера! - крик уже отчаянный. Так кричат матери, теряя своих детей. Это крик раненой волчицы над телами щенят. Крик кошки на берегу пруда. Ужас в этом крике.
  Нельзя матерям хоронить своих дочерей. Но не хуже ли, когда некуда придти на могилу?
  Вера исчезла тем же проклятым летом четырнадцатого года. Просто вышла из дома и исчезла. Вот уже три года не отвечает ее телефон. И нет ее в социальных сетях. Просто вышла из дома.
  Старая женщина лежит на кровати и тихо умирает. Она видит тени своих дочерей на стене реанимационной палаты. Тени в всполохах канонады. Пляшут в трещинах штукатурки.
  Ярко улыбнулась Катя, машет рукой из Москвы - где-то гулко бухнул танк.
  Рано постаревшая Аня, устало смотрит исподлобья - ударил миномет, черкнув еще морщиной по лицу.
  Заливисто смеется Вера - стучит "Утес" по невидимым целям.
  - Катя! - шепчет она.
  - Аня! - зовет дочь.
  - Вера! - истошно кричит. Начинается четвертый год войны.

Ужас. В смысле — великолепно написано. Но ужас...
---------------------
Один момент "царапнул".

Возможно, стоило бы вместо красного поставить просто запятую?

Конечно, упрек небезосновательный... А с другой стороны — что же мне, бедному крестьянину, делать, если в талантливо написанном тексте режет глаз ачипятка? "Ну или" в сверхзвуковой поток торчит заклепка с полукруглой головкой, а не с потайной? Хочется же помочь "чем могём"... Осмелюсь предположить, что ежели мы дружным хором вместо корректорства и заклепничества начнем учить Вас писать рассказы, то не будет Вам от этого ни пользы, ни удовольствия. КМК, Пушкин был-таки прав, советуя не судить "выше сапога".

ДА ПОШЛА ТЫ НАХЕР!

Обычно Москва встречала Иванцова солнцем, провожала дождем. И этот раз стал не исключением. В шесть утра небо было синее-синее, а днем уже случился ураган. Правда, ураган Иванцов проспал. Заехал к другу, там его и вырубило так, что он не слышал ни ударов грома, ни грохота поваленных деревьев, ни воплей автомобилей, ни звона разбившихся стекол. Спал. Когда же проснулся, обладевший Леха ему сообщил:
- Вот ты спал, да? А пока спал в Москве шестнадцать человек погибло от удара стихии.
- Да? - удивился Иванцов, разминая лицо. - У нас безопаснее, пожалуй.
- Хм, как сказать, - неопределенно ответил Леха.
А потом они поужинали и без лишних сантиментов попрощались. Леха ехал на работу в ночную смену, Иванцов на Курский вокзал.
Как ни странно, поезд «Санкт-Петербург-Челябинск» шел через Москву и останавливался на час как раз на Курском. Остальные до Кирова шли с Ярославского.
В десять вечера уже шел мелкий дождь. А вот тучи фиолетово и страшновато клубились — шли они низенько. Нет, не так. «Низэнько».
В переходах метро Иванцов, как обычно, запутался. И, вместо того, чтобы выйти сразу в здание вокзала, вышел под дождь. Пришлось бежать, морщась от струйки, затекавшей за воротник. Хорошая форма «пиксель», но не в дождь.
До отправления еще час. Еще можно выпить чаю. Или какао. Да, лучше какао.
На входе в вокзал его остановили. Иванцов скинул на ленту рюкзак и сумку. Суровые дяденьки в черной форме уставились в мониторы. Тут же подскочил наряд милиции. Ой. Полиции. Милиция сейчас это он, рядовой Иванцов. С красным флагом перечеркнутым Андреевским крестом на шевроне левой руки. А на правой эмблема ОМБР «Призрак». Которая уже давно не ОМБР. Но к этому шеврону даже комендачи Алчевска и Луганска претензий не имели. А тут российская полиция.
- Поднимите руки, пожалуйста.
- Да без проблем, - Иванцов заложил руки за голову и расставил ноги.
- Сидел, что ли? - бесстрастно спросил полицейский.
- Чего вдруг? - изумился Иванцов.
- Ну так, - пожал плечами сержант. - Знаешь, как правильно вставать.
- Да меня за последние сутки пять раз обыскивали.
- Это где? - глаза полиционера сощурились, а его напарник потянулся к дубинке.
- Где, где. На луганской таможне, на российской, на «Красногвардейской», станции метро, а не таможне. Потом на «Речном Вокзале». Два раза. Вот вы шестые.
- Рюкзак откройте.
- Да ради Бога, - Иванцов знал, что нельзя мешать ребятам выполнять свою работу. Наоборот, надо даже помогать.
- Это что?
- А? Да книги же.
- А чего такие толстые?
- История Украинской ССР, - похвастался Иванцов. - В двух томах.
- Туда?
- Оттуда. В отпуск по ранению.
- Давай, брат, будь аккуратен. Не пей.
- Не пью, - не соврал Иванцов. - Спасибо.
Полицейские отошли в сторону, не выпуская, впрочем, Иванцова из поля зрения. Забавно, конечно. Если бы он переоделся и поехал в штатском, то вопросов к нему не возникло бы. От слова «совсем». Надо быть полным идиотом, чтобы ехать в форме через границу и везти с собой оружие. Хотя, такие балбесы встречаются. Луганский пограничник сказал, что каждый пятый с собой то патрончики везет на память, то гранаты. А один как-то «Стечкина» попытался вывезти в разобранном виде, ага.
И только Иванцов шагнул вглубь вокзала, его окрикнул охранник:
- Парень, постой! Ты с ДНР?
Иванцов оглянулся:
С ЛНР, а что?
Ну как там?
- Да нормально.
- Стреляют?
- Есть немного.
- А вы?
- И мы немного.
- Че платят?
- Пятнашку.
- Мало.
- Так к хохлам езжай. У них примерно столько же плюс премия.
- Большая?
- Ага. Пуля от нас.
Охранник подвис, а потом натужно засмеялся:
- Ну ты шутник...
Иванцов пожал плечами и зашагал дальше.
Так, где здесь какао дают? Ну или горячий шоколад?
Ага, вот кафешка какая-то. Иванцов не любил, как многие, стандартные забегаловки типа «Макдака», «Старбакса» и прочих «Шоколадниц». Еда не должна быть конвейерной. В еде должны быть любовь и солнце, а не технологии и маркетинг. Впрочем, каждому свое.
В маленькой, на четыре столика, кофейне сидела одна парочка. Они так яростно были увлечены друг другом, что на Иванцова не обратили никакого внимания. Ну и славно.
- Порцию какао, пожалуйста, - а потом он посмотрел на цены. Мда. Стаканчик стоит сто рублей. Однако. Хотя, это же вокзал.
Три дня назад он шагал в патруле по городу Кировску. Украинцы его переименовали в Голубивку. Луганчане на это переименование не обратили внимания. В городке до войны было сорок тысяч людей. Сейчас осталось десять тысяч. Остальные или уехали кто-куда, или погибли. За полтора часа до наступления комендантского часа патруль зашел в кафешку «У водопада». Решили выпить кофейку. Потому что еще гулять и гулять по городу. Гонять алкашей и обыскивать запоздавшихся полицейских. А как вы хотели — война. Власть на войне у Народной Милиции. Поэтому заголовки в прессе: «Милиционеры задержали пьяного полицейского» - не то, чтобы не редкость, но случаются. Впрочем, не об этом речь. Иванцов попросил хорошего кофе. Он даже подчеркнул тогда голосом:
- ХОРОШИЙ кофе у вас есть?
Девушка достала, невинно хлопая ресничками, пакетик «Нескафе».
В этой кофейне работал парнишка. Круглолицый и улыбчивый, он моментально сварганил какао на молоке.
Из динамиков чуть слышно хохотал «Камеди Клаб». Лучше бы Ван Клиберн, конечно. Но на вокзалах нельзя капризничать.
И тут улыбчивый вдруг спросил Иванцова:
- А хотите я вам кокосового молока плесну?
- Что? - не понял Иванцов.
- Молока кокосового. Вы не волнуйтесь, вам бесплатно.
- Почему?
Иванцову должно было вот-вот стукнуть сорок пять. Его молодость пришлась на девяностые. Поэтому за любым «бесплатно» он инстинктивно ждал нападения, развода, рэкета, в конце концов. Бесплатный сыр бывает только для либералов.
- Ну я же вижу, что вы с фронта едете. Вот вам кокосовое молоко в какао. Просто так.
- Прости парень, но... - Иванцов все же протянул кофейщику. Ну или как его называть? Бариста, что ли? Тот лихо схватил стакан, подплеснул туда чего-то прозрачного... И, блин, правда стало вкуснее.
- Ну как?
- Спасибо! - искренне сказал Иванцов, наслаждаясь божественным напитком. Напиток кончался быстро. Поэтому рядовой сунул руку во внутренний карман и достал оттуда последнюю купюру. Купюра была пятитысячной, поэтому и вопрос был резонный:
- Сдача будет?
Парень поморщился и ответил, что сдачи нет. Это было жаль, Иванцов как раз хотел разменять деньгу, чтобы не напрягать проводника.
- Я вам за счет заведения сделаю, - внезапно сказал парень и опять улыбнулся, как утреннее солнце.
- Да как-то неловко, - смутился Иванцов. Но деньги спрятал. В конце концов, солдат жрет все, что дают, пока это дают бесплатно. Солдат же.
И потом пил вторую кружку какао на кокосовом молоке уже растягивая удовольствие. В этот момент барышня по радио объявила, что поезд «Санкт-Петербург- Челябинск» отправляется с восьмого пути через десять минут. Пора идти. От кафешки до платформы три минуты. От выхода до вагона еще минута. Проверка электронного билета на планшете — еще минута. Теперь можно выкурить две сигареты подряд. Потому что в поездах запретили даже парить электронку, ханжи клятые. Ну да ладно, двенадцать часов можно и перетерпеть.
- Второе место, - сказал проводник, сверившись со своими записями.
- Спасибо, - ответил Иванцов.
- Не задерживайтесь, скоро отправляемся.
Иванцов кивнул. Солдату собраться, что подпоясаться, а покурить, что два пальца об асфальт. За пять минут можно до китайской границы добежать, не то, что втянуть в себя двойную дозу никотина. А потом лечь на верхнюю полку, раскрыть первый том «Истории Украинской СССР», насладиться десятком страниц и уснуть до самой Вятки. Ну, можно еще во Владимире курнуть, на перроне. И в Нижнем Новгороде. А в перерывах — спать, спать, спать.
- Добрый вечер! - сказал Иванцов, заходя в купе.
- Ну вот и наш сосед! - благодушно сказала седоволосая пожилая женщина благообразного вида, присаживаясь на своей полке.
Иванцов закидывал багаж на третью, когда через пару секунд выяснилось, что женщина совсем не женщина, а так, вполне себе, тетка. Причем, базарная.
- Вы до Челябинска?
- Нет, я до Кирова.
- До Кирова он, - внезапно нахмурилась женщина и в этот момент превратилась в ту самую тетку. - Когда вы уже город переименуете.
- Простите, что? - изумился Иванцов, сев на противоположную нижнюю полку. Там лежала женщина того же возраста, но она молчала.
- Что, что. Город переименовывать надо. Вся страна в именах убийц.
- Простите, народ как-то против.
- Какой народ? Какой народ? Я их каждый день на экскурсиях вижу. Это не народ, а быдло безграмотное. Они даже не знают элементарных вещей. Я им показываю дом, где арестовали Гумилева, а они просто делают эти их селфи на фоне подъезда.
- Селфи зло, это несомненно. Но причем тут наш город?
- Потому что ваш город — олицетворение зла. Этот ваш Сталин...
«Да пошла ты на хер, дура старая» - подумал Иванцов, но вслух этого не сказал. Его воспитали в вежливое советское время. Тогда было модно уважать старших и чужое мнение. Ну и милиционеров.
- Знаете,если у нас губернатор начинает говорить о переименовании города и развитии туристического потенциала, то он заканчивает свою карьеру в тюрьме.
- Это кто? - сощурилась мадам-экскурсовод. Ну или экскурсоводша.
- Никита же Белых.
- Ай, он просто предал свободу ради системы и система его сожрала.
- Взятки брать не надо, - парировал Иванцов.
- А вы солдат, да? - внезапно переменила тему тетка.
- Ага, есть немного.
- А где...
- Чай, кофе? - возник в проходе плацкарта проводник.
- Не мешайте, у нас тут мировоззренческий спор, - обрубила тетка проводника и Иванцов остался без чая. Впрочем, чая ему уже не хотелось.
Больше всего ему хотелось лечь спать и он начал злорадно развязывать шнурки на берцах. В вагоне ухудшилась атмосфера.
- Так где вы служите?
Иванцов показал на шеврон Новороссии.
- Хохол! - торжествующе тыкнула тетка пальцем в рядового.
- Кто? - не понял Иванцов.
- Вы. Все. Понаехали. А мы вас кормим. Жаль, вас Сталин не всех голодом уморил.
«Да пошла ты на хер!» - второй раз подумал Иванцов, но вслух опять сказал другое:
- Я гражданин России, вообще-то.
- Какая разница? Получил паспорт и гражданин? Я петербурженка в третьем поколении, между прочим.
- А я кировчанин в третьем поколении, и что? Как вы меня кормите?
- А ну-ка расскажите, что у вас там происходит?
- Война у нас там происходит. Стреляют по детским садам и убивают детей. А мы защищаем.
- Ну, конечно, вы посмотрите на этого защитника. Носки постирать не может, а мифических детей защищает.
Иванцов с наслаждением перелез в тапки и пошевелил пальцами на ногах.
- И что вас заставило ехать на войну и убивать украинцев?
- Я был в Одессе второго мая.
- А что там было? Ну-ка расскажите? Нам очень интересно. - обратилась она к женщине, лежавшей на противоположной полке. Та закрыла железнодорожной простыней лицо.
- Вы что, не в курсе? - опять удивился Иванцов.
- Я не смотрю телевизор, там одна путинская пропаганда.
- Причем тут телевизор, есть интернет...
- А у меня нет интернета. Я требую, что бы вы, как очевидец...
- Требуете? - вдруг взорвался Иванцов. - Какое право вы имеете требовать и судить?
- Как вы со мной разговариваете? - на этот раз она ткнула в рядового очками.
- Как заслужила. Вы же глухари. Вы никого не слышите, кроме себя. Вы все время требуете, требуете, требуете. Я ведь помню вас, какими вы были в девяносто первом и чуть раньше. Это вы же орали, что хотите перемен. Я еще в школе учился, вам верил. А вы? У вас на устах Сталин каждые пять минут. Воистину, ваше племя не от Бога и не от обезьяны. Ваше племя от куриц, по имени глухарь. Токуете, токуете. Я зайти не успел, а вы начинаете оскорблять и учить жить...
- Да я...
- Заткнитесь. Не прячьте хамство за красивыми словами. Вы же, по Вашим словам, ничего не знаете об Украине. Но вы судите, не имея права. Судите людей, прикрываясь красивыми словами.
- Вы, вы... Вы убийца!
- Я убивал, да. И вам повезло, что мы в России. Которую вы так ненавидите.
- Иначе, что?
- Иначе — всё.
Иванцов запрыгнул на верхнюю полку, закончив свой разговор. Раскрыл первый том «Истории Украинской ССР» на странице об экономическом положении Западной Украины в восемнадцатом веке.
Баба внизу забормотала:
- Нет, ну вы посмотрите, какие невоспитанные хохлы понаех...
Иванцов повернулся и посмотрел вниз:
- Еще раз вякнешь, в окно выкину. Поняла? Я тоталитарист, мне можно. А еще у меня этот... Как его... Постравматический синдром. Заткнись.
Тетка молчала. Молчала и женщина на другой полке, отвернувшись к стенке. А на четвертой лежало тело неопределенного пола в хипстерских очках и чего-то слушало в наушниках. Телу было пофиг.
Иванцов же, еще раз посмотрев вниз, добавил:
- Кстати, давно вам хотел сказать... Да пошла ты нахер.
Экскурсоводша не ответила.
Она молчала во Владимире, потом в Нижнем, где Иванцов выходил курить. Она молчала до Кирова, где Иванцов вышел. Потом, наверное, она телу и соседке начала жаловаться. На хохлов, Никиту Белых, Путина и Иванцова.
Но рядовому было уже все равно, он приехал домой, да.