А ведь совсем недавно был молодой и...
***
… не хочется умирать молодым! Но... Полученных от ротного фельдшера знаний вполне достаточно, чтобы понять: сегодня подпоручику Бушуеву выпала плохая карта. Пробившая грудь пуля наверняка зацепила легкое, потому что дышать становится все труднее, а кровь продолжает сочиться сквозь самодельную повязку. Про осколки снаряда в ноге и боку говорить уже не приходится.       
Странно, что я все еще в сознании и даже выдерживаю плавно нарастающую боль. Возможно, удалось бы и выжить... Ведь выжил после пулевого и осколочных ранений Игорь Аркадьевич!
В памяти словно наяву  развернулась сцена нашей последней встречи, когда, безмерно гордый погонами подпоручика и должностью первого номера пулеметного расчета, я пришел к нему в лазарет.
- Дайте-ка взгляну на вас, батенька. Хорош, право слово, хорош. Еще бы слушал, что опытные соратники говорят — и цены бы не было. Обязательной, господин подпоручик, являлась необходимость подвергать себя ненужной опасности, атакуя противника пешим? С земли, лежа, стрелять не получалось?
- Но, господин подполковник...
- Только крайне низкой стрелковой подготовкой красных объясним факт, что вас не похоронили тем же вечером.
- Игорь Аркадьевич!..
- Уж не Ильей ли Муромцем вы себя возомнили, Ростислав Александрович, ведя огонь из «Льюиса» с ремня?
- Господин подполковник, я стрелял достойно!
Наконец-то удалось высказать фразу целиком. Пусть и полную патетики, но... Господин подполковник замолчал, по-доброму, с заботой и дружбой во взоре глянул на меня. Покачал головой:
- Не видел бы сам — не поверил. На весу, с ремня, не используя прицел, и каждая очередь — в цель. Как стальной метлой изгоняя нечисть с земли русской, в Ад прямиком. Должность первого номера, как и погоны подпоручика, вы заслужили стократно, дорогой мой Ростислав Александрович.
Похвала наставника заставила заалеть щеки и почему-то заслезиться глаза. Стыдливо опускаю голову, пряча лицо, и слушаю продолжение:
- Но героическое поведение на поле боя, господин подпоручик, не отменяет допущенных вами прегрешений. Посему, как только я покину это осточертевшее лечебное учреждение, ждут вас, мой юный друг, преизрядные тактические занятия.
Гордо вскидываю подбородок:
- Готов, господин подполковник!
Сбавив тон, уточняю:
- Вы только выздоравливайте поскорее,  Игорь Аркадьевич.
Ранения и контузия оставили свой след на командире: похудевший, со свежим шрамом на виске и виднеющимися из-под исподней рубахи бинтами, с подрагивающей рукой и временами дергающим лицо нервным тиком. В общем, не боец.
Наверное, многое прочитав в сочувственном взоре, господин подполковник старательно выпрямился на стуле и твердо ответил:
- Будьте уверены — еще повоюем. Даже вторым номером к вам, господин подпоручик, считаю пойти не зазорным.
Тон с твердого изменился на почти просительный:
- Только вы уж дождитесь меня, Ростислав, не подставляйте горячую голову под большевистские пули, не геройствуйте понапрасну...
Последнее слово будто застряло в ушах, давая неприятно звучащее, искаженное эхо:
... напрасно, ...расно, красные... Красные!
Похоже, это был обморок, потому что зрение возвращается с трудом, а дышать стало совсем невмоготу. На краю неглубокого оврага стоят несколько фигур, настороженно поводя винтовками с примкнутыми штыками. Сощурившись, разглядев, понимаю — действительно, красные. Погон на плечах нет.
Оценив отсутствие противника, вражеские солдаты приступили к ставшему обычным в годы гражданской войны занятию: сбору трофеев, попутно добивая тех, кто проявляет признаки жизни. Патроны не тратят — колют штыками. Судя по уверенным движениям, занимаются этим не в первый раз.
Мне нестерпимо стало жаль, что упирающийся в бок верный «Льюис» постигнет та же трофейная судьба. Нет, не будет наш с Игорем Аркадьевичем пулемет служить этой сволочи!
Непослушные пальцы правой руки с великим трудом отстегнули клапан лежащей рядом гранатной сумки и скользнули внутрь. Господи, помоги!..
Мародеры приблизились настолько, что без затруднений разбираю их негромкие голоса. А последнее на этом свете дело никак не движется. Упрямая чека не поддается теряющей последние силы руке. 
- Мыколо, глянь, охвицер оскалился.
- То дохляк, а вон тот мальчишка — живой!
Чужие грязные, разбитые сапоги оказались совсем рядом.
- Побачь, пулеметчик. Це ж тот гад, шо наших немерено положил! Ща я его в душу...
- Погодь.
Удар ногой в бок заставил вздрогнуть от боли. Из-под повязки опять потекла кровь.
- Шо, барчук, погано?
Второй удар, еще и еще, прямо по ранам...
Сознание уплывало, сквозь наваливающуюся муть с трудом доходили слова:
- Кишки ему, гаду, выпустить! Дай-ка, пока он не сдох...
Острая боль распорола живот, пронзив все тело и вызвав мучительный стон. Но дернувшаяся в судороге рука все-таки выдернула чеку. Сейчас...
- Шо, не нравится, ваше благородие? Сучье племя! Поизмывались над народом, таперича наш черед! Как щеня выпотрошу!
Штык ковырял и кромсал плоть, неся жуткие мучения, а я удерживал рвущийся из души крик, стараясь достойно офицера продержаться бесконечные двенадцать секунд пытки. Одновременно со вспышкой взрыва пришло избавление...
***
… наконец пришло избавление от выворачивающей всё тело боли. Лежу на боку в испарине, одеяло и подушка слетели на пол. Ладонь левой руки прижата к все еще мучительно ноющему животу, а правую оторвало взрывом, им же разворотило весь бок. Нет, стоп, вот рука, на месте, да и чувствительность стремительно возвращается.
Щелкаю выключателем бра, смотрю на отмечающие раны темно-красные пятна и полосы. М-да, жестокая у вас была смерть, Ростислав Александрович. Но умерли, как герой.
Страшное время — Гражданская война. Не дай Бог такое пережить вновь.
В голове сами собой всплыли стихотворные строки:
Академия в прошлом, и штабов тишина
Здесь, сейчас не маневры, и не просто война.
Брат - против брата, дети -  против отца
И Россия святая без крестов и венца.
Знаю выход один: взять винтовку и в строй,
И идти рядовым в безнадежный, но бой.
Мы верим в   одно: мы за правду стоим,
Живи же Россия,  третий наш Рим.
Игорь Аркадьевич сочинил и как-то прочитал на привале...
Уложив на место подушку, накрывшись одеялом, всерьез задумываюсь над главным вопросом: как жить дальше?
***
А жить оказалось трудно, потому что каждую третью ночь к очередной инкарнации приходила Смерть. И ни разу в прошлых жизнях не удалось тихо умереть в своей постели. Огонь, свинец, пушечная картечь, а потом все больше отточенное железо. Ощущения мучительные. Кстати, быть насмерть забитым кнутом на турецкой галере тоже к легкой кончине не отнесешь.
Самое страшное — ставшие регулярными припадки днем. Боль набрасывалась внезапно, перехватывая дыхание и заставляя сполна ощутить то, что уже однажды пережил во сне. Пережить смерть.

Отредактировано niklom (16-09-2013 12:16:48)