"Божьи Охотники"

Пролог

Лес был очень стар. Он отсчитывал века, как люди - отдельные дни своей жизни. Лес видел и помнил гражданскую смуту католиков и протестантов, побоища, учиненные приверженцами Ланкастеров и Йорков, мечи норманнов и ножи саксов… И множество иных событий и народов, что давно стерты из людской памяти.
Лес был стар.
Человек с трудом пробирался между кривыми, будто перекрученными стволами деревьев. Ступал медленно и осторожно - корни так и норовили зацепить ногу, свалить на сырую землю, покрытую толстым слоем прелой листвы. Стояло полнолуние, но неяркий молочно-серебристый свет терялся в густой листве, не достигая земли. Лишь одинокие лучики проскальзывали под кроны и сразу умирали, словно испугавшись лесной тьмы.
Путник уже несколько раз падал, больно ушибив колено, его лицо и руки искололи острые сучья, тянущиеся узловатыми когтистыми руками. Но человек упорно продирался сквозь заросли, руководствуясь инстинктом и отчасти - следами давней тропы. В свое время кто-то вырубил аккуратную просеку, засыпал невесть откуда привезенным песком и вымостил гладкими камнями, создав малое подобие римской дороги. Земля давно поглотила ее, но кое-где остались следы, заметные пытливому взору, знающему, что и где искать.
Луна неспешно плыла по небу, улыбаясь людской суете далеко внизу, а путник все так же, с упорством муравья, двигался вперед. Пока, наконец, не нашел то, что так долго и тяжко искал.
Старая тропа вывела в глубокий овраг. Один из склонов был почти целиком оплетен коричневыми щупальцами - многолетние дожди обнажили часть корневой системы неохватного дуба, больше похожего на африканский баобаб, нежели на привычного обитателя британских лесов. Человек перевел дух и отер пот с лица рукавом. Несколько минут он просто стоял, опустив руки и собираясь с духом. А затем шагнул сквозь корни и землю...
Подземный ход уходил вдаль, постепенно снижаясь. Кое-где он представлял собой земляной тоннель, затянутый лохмами седой паутины, на некоторых участках был обшит старыми гнилыми досками, а кое-где стены и низкий свод оказались выложены кирпичом.
Путник продвигался медленно, при свете спичек, которые зажигал одну за другой, держа на вытянутой руке. Почему он не воспользовался факелом, свечой или лампой - оставалось известным лишь ему самому. Путь под землей казался бесконечным, пока вдруг некий шорох не достиг ушей смельчака. Человек махнул рукой, погасив спичку. Затем склонил голову и опустился на колени, а затем, все так же не поднимая головы, произнес несколько слов на древнем языке. Это наречие считалось старым еще во времена, когда в землю упало первое семя, породившее лес наверху.
Шло время, ответа не было. Но из всех мельчайших щелей в земляных стенах будто повеяло могильным холодом. Дуновение ветерка коснулось волос человека, скользнуло по щеке, и путник вздрогнул, с трудом превозмогая вспышку паники - ему почудилось прикосновение не только пустого холодного воздуха.
- Говори…
Голос был сух и бесплотен, как ветер в пустыне, как полуночная тень. Он исходил отовсюду, и в то же время казался порождением взбудораженного разума.
- Но будь мудр в выборе слов, ибо они станут для тебя последними.
Путник сглотнул, снова отер взмокшее лицо.
- Я пришел с миром, - проговорил он, наконец. - С миром… и предложением.
- Ты хочешь предложить сделку? - осведомился неведомый собеседник. Слова прозвучали добродушно, с легкой иронией, но что-то было в них… странное. Эмоции, отраженные в словах, казались не от мира сего, будто говоривший старательно подражал человеку, но сам таковым не являлся.
- Да!
Тихий смех разнесся под сводами тоннеля, рассыпался зловещим хихиканьем, словно одна глотка разделилась на множество иных.
- Я могу предложить выгодную сделку, - заторопился человек. - Она полезна для меня, и для вас!
- Когда-то мы часто заключали договоры с вашим народом, - сообщил многоголосый невидимка. - Но это было неразумно. Вступать с вами в союз - все равно, что договариваться с Тысячеликим, которого вы зовете Отцом Лжи. Ты умен, если смог найти путь сюда. И смел, коли решился пройти путь до конца. Но нам не нужна сделка.
Человек ощутил тяжесть на затылке и загривке, но даже под страхом смерти не смог бы сказать, что это было - давление страха, мышечный спазм, или же чья-то ладонь.
- Я могу открыться! - быстро выговорил он пересохшими губами. - Вы увидите сами, у меня нет иных намерений, в моих словах нет обмана.
- Людям это непосильно, - в незримом голосе путник прочитал свой приговор. Давление усилилось, в нос ударил острый, гнилостный запах разверстой могилы.
- Мне - посильно, - прошептал человек и крепко зажмурился. А затем собрал в кулак всю волю и сделал усилие...

* * *

- Лейтенант Виксон хочет жить?
- А… что? Что ты сказал?
Слова разобрать трудно - офицер почти оглох. Тяжело не оглохнуть, когда который день, без остановки гремят пушки, приглушая трубный рев лишь на несколько коротких ночных часов. Остывают орудийные стволы, раскаленные июньским солнцем. Тяжело выдыхает разбитый кирпич казарм, переживший очередной Богом проклятый день. Но, положа руку на Библию, лучше бы проклятые предатели стреляли без остановки – тогда не слышны были бы стоны раненных. И плач. Странное дело – воды практически не осталось, а на слезы драгоценной влаги хватает. Плачут женщины. Плачут дети.
Пошел бы дождь, что ли? Но дождя нет. Над головой иссиня-черное, как душа проклятого Нана Саиба небо. И огромные звезды. Они тут ярче, чем в Англии. Намного ярче…
- Лейтенант Виксон хочет жить? – повторяет сидящий рядом человек. Бонкор. Бенгалец из второго кавалерийского. Один из немногих местных, сохранивших верность присяге. Хороший товарищ и добрый солдат.
- Да, Бонкор, я задумался. Ты про что?
Удостоверившись, что лейтенант вынырнул из скорбных мыслей, и готов слушать, а, что важнее - слышать, бенгалец осторожно выглянул за бруствер. Хотя какой там бруствер… Земляная насыпь, высотою ярд с мелочью – верхняя часть столь тонка, что без труда прошивается пулей…
- Никого? – забавно, но у лейтенанта нашлись силы даже на улыбку.
- Никого, – эхом отозвался кавалерист. – И даже Бехрам не крадется, сжимая крепкий свой румал…
- Трудно красться, будучи повешенным, – лейтенант Виксон не мог понять, к чему весь этот разговор, но молчание казалось куда хуже бессмысленных слов.
- Некоторым удается, – темнота скрадывала многое, но лейтенант мог поклясться, что почти невидимый в ночи бенгалец пожал плечами. Впрочем, какая к чертям разница, чем он там пожал?
За бруствером, в отдалении, где-то в лагере мятежных сипаев, вдруг раздался крик. Кричали так, будто с кого-то сдирали кожу. Медленно-медленно…
- По лоскутку, – сказал Бонкор, будто вторя мыслям британца.
- Что?
- Лейтенант говорит вслух. Пусть не удивляется, что его слышат.
Крик, достигнув поистине нечеловеческих высот, оборвался. Но темнота почти сразу же взорвалась новыми воплями.
- Мерзкие порождения сатаны, - пробормотал Виксон.
- Они глупцы, - проговорил бенгалец. - Подрезают острым ножом, тянут, и снова подрезают. Кровь проливается, много крови! Кали будет недовольна… Яма будет разгневан. Его буйвол ударит копытом, а четырехглазые псы утащат в ад души тех, кто отягощает смертное бытие пролитием крови.
- Поэтому Бехрам душил своих жертв платком-румалом? - спросил лейтенант, просто, чтобы не молчать, не слышать ужасные крики страдающего пленника. - Чтобы не было крови?
- Да, - отозвался из темноты бенгалец. - Кровь - это плохо, проливший много крови подобен тому, кто собирает камни, чтобы переплыть с ними озеро. Когда тело умрет, душа не сможет обрести новое, лучшее перерождение. Оттого тхаги пользуются удавками или ядом.
Из вражеского лагеря донесся выстрел, крик прервался и более не возобновился. Вместо него ночь взорвалась хором злобных, торжествующих воплей.
- Прими, Господь, свежепреставившегося раба своего… - перекрестился Виксон. Лейтенант хотел было прочитать молитву, но в голову лезла лишь брань, почерпнутая за годы армейской службы.
Не все осажденные спали, пытаясь урвать недолгие часы прохлады и тишины. В сторону радостного гомона, изрыгнув сноп пламени, отправило заряд орудие со второго этажа казармы. Как его удалось туда взгромоздить, знал лишь Бог и лейтенант Эш - командир полубатареи конных артиллеристов.
Виксон вздохнул, гоня прочь вязкий, привычный страх.
Канпуру осталось недолго держаться в осаде. Нет пороха, нет воды. ничего нет. Остался лишь британский дух, но и он не вечен. Каждый следующий приступ может оказаться последним. И некуда бежать, некуда прорываться с боем. Остается только радоваться каждому пережитому дню и надеяться, что смерть еще немного подождет и завтра...
- Так лейтенант хочет жить?..
Голос бенгальца вкрадчив и тих, он вливается в уши, как болотный туман, как отравленное вино. Как медово-сладкая надежда, сулящая невозможное чудо.
- Лейтенант Виксон, ты можешь жить…

* * *

Открывшийся не знал, сколько это продолжалось. Словно ледяная рука сжала его сердце, проникла в мозг мириадом острых иголок, опустошила душу, выбросив лишь пустую оболочку.
А затем хватка ослабла. Тьма будто отступила на шаг.
- Глупец… - прошелестел голос почти над самым ухом.
- Глуп тот, кто заключает сделки со своими богами, - эхом отозвалось с противоположной стороны. - Ибо они хитры.
- Но тысячекратно глуп тот, кто заключает сделки с богами чужих народов, - отозвался третий голос. - Ибо они ревнивы.
- Ты глупец, - констатировал тройной хор.
- Да, - человек все же нашел в себе силы ответить. - Я был глуп и неосторожен. Но с тех пор минули годы. Я нашел способ. И я нашел вас. Помогите мне, и вы получите то, чего жаждали столько веков.
- Мы подумаем, - ответили из тьмы. - Уходи. Если твое желание непоколебимо, возвращайся завтра, в час, когда домашний скот преклоняет колена в стойле и засыпает самая стойкая стража, когда черный пес выходит на перекресток и боггарт точит нож. Ты услышишь "да" или умрешь.

Минули годы...

Хотя истоки этой истории лежат в далеком прошлом, пожалуй, мы начнем ее с событий, произошедших в 1889 году. Это был славный год, отмеченный разными любопытными событиями. В Париже построили кабаре "Мулен Руж" и открылась Эйфелева башня. Генеральная конференция по мерам и весам приняла систему мер, основанную на метре, килограмме и секунде, открыв метрическую эру. В Северной Америке наблюдалось полное солнечное затмение. Фредерик Август Абель совместно с профессором Дьюаром разработали новый тип бездымного пороха. А в охотничьем замке Майерлинг загадочно погибли наследник престола Австрийской империи и его любовница.
И еще много удивительных событий случилось по всему миру в тот год, на исходе девятнадцатого века, эпохи угля и пара...
Но мы обратим взор на Британию, которой пока ничто не предвещало грядущего упадка и умаления. В старую добрую Англию, первую державу мира, повелевающую всеми водами морскими, непоколебимо уверенную в праве определять судьбы стран и континентов...

Шеффилд расположен у слияния двух рек - Шиф и Дон. Издавна он считался городом ножевщиков и умельцев работы с металлом. А там, где есть ножи и железо, непременно появляются торговля и сопутствующий люд - пивовары и пекари, мясники и фермеры, плотники и угольщики. Шеффилд рос, понемногу вступая в эпоху мануфактур и индустриальной революции.
Подобно всем крупным индустриальным городам того века, "Чумазый город", как прозвали его англичане, совмещал несовместимое - ужасающие условия быта, невыносимое загрязнение, и в то же время - стремление упорядочить, улучшить жизнь с помощью Техники и Регламента. Вводились стандарты застройки, дороги мостились, на них стали выходить полицейские и дворники. Бедняки могли получить лекарства в бесплатных аптеках, а канализация позволяла хоть немного снизить уровень антисанитарии.
Уже во времена наполеоновских войн это был большой, густонаселенный, шумный город, окутанный дымом, утопающий в угольной пыли. К концу века в нем проживало почти полмиллиона человек, а сам Шеффилд превратился в одну большую кузницу. Здесь плавили сталь, занимались машиностроением и металлообработкой, делали оружие и ювелирные изделия.
Город процветал.

- Пожалуй, засим все…
Врач положил стетоскоп в металлическое корытце, одернул халат. Пациент молча натянул рубаху.
- Что ж, мистер Слоу… - отставной хирург, ветеран первой англо-бурской войны Скотт Хорнбейкер пригладил усы щеточкой. - Как вы уже поняли, новости неутешительные. Собственно, все было понятно еще по общим симптомам. Слабость, обильные поты вечером-ночью, затрудненное дыхание, кровохарканье, характерный грудной кашель. Одышка, потеря аппетита, худоба… Картина очевидна.
Пациент застегнул запонки на рукавах и все так же молча взглянул на медика. Они оба были похожи друг на друга, не внешне, но внутренне - скрытой силой, которая проявляется у смелых людей, которые прожили долгую жизнь и побывали в разных переделках. Во взгляде своего подопечного Хорнбейкер прочитал готовность принять правду.
- Чахотка, мистер Слоу, - сказал хирург. - Тяжелая и запущенная.
- Понятно, - сумрачно отозвался пациент. Его руки чуть дрогнули, булавка для галстука наколола подушечку большого пальца, алая капля выступила на коже и сразу пропала. Но больше ни одно движение не выдало чувств, бушевавших под маской сдержанного безразличия.
- Сколько? - кратко спросил Слоу.
- Год, примерно, если немедленно смените место жительства. Поезжайте на воды, на побережье… На юг Африки, там идеальный для чахоточных климат. В общем, туда, где много солнца, сухо и тепло.
- Сухо и тепло… - эхом повторил Слоу.
- Да. В нынешнем состоянии вы не найдете места хуже, чем английский город. Сырость и дым убьют вас так же верно, как и табак.
- Забавно, в свое время считалось, что табачное зелие есть панацея от множества болезней. В том числе и от чахотки, - с сардонической усмешкой вымолвил Слоу.
Хорнбейкер развел руками.
- К сожалению, наука беспощадна, медицинская в том числе, - откровенно сказал хирург. - Вы слишком много курили, мистер Слоу. Организм обладает поистине чудодейственными возможностями по собственному оздоровлению, но дешевый табак и десятилетия употребления оного… Слишком много даже для такого здорового человека, как вы.
- Год, - тихо проговорил Слоу, и медик услышал в его словах нотку странного, необычного чувства. Пациент был не испуган, не потерян, как это обычно случается у чахоточных. Он словно переживал безмерное удивление. Будто получил от самого Господа обещание жить долго, минуя все хвори, и теперь не мог поверить, что слово нарушено.
- Какие-нибудь микстуры? - деловито осведомился Слоу. - Припарки, эликсиры?
- Могу прописать, но… - Хорнбейкер замялся.
- Но мне это уже не поможет, - закончил за него пациент.
- От чахотки нет лекарств. Можно облегчить кашель, можно бороться с анемией, но палочка Коха беспощадна. Она разрушает ваши легкие и отравляет вас. Господин Кох в Германии пытался найти средство…
- Туберкулин? - Слоу обнаружил некоторое знакомство с новинками медицинской науки.
- Вы любознательны. Да, туберкулин. Результаты лечения оказались столь "впечатляющими", что господин Кох решил посвятить несколько лет изучению болезней в тропической Африке
- А какая связь между палочкой Коха и тропическими хворями?
- В Африку почти не попадают немецкие газеты, да и любые иные тоже. Если газетчикам нечего поставить в номер, они публикуют фельетон про дурачка-врача, пытавшегося придумать средство для лечения болезни, а придумавшего - для ускорения ее развития. Коху, знаете ли, неприятно читать, какой он дурак и шарлатан - в тех же газетах, что за несколько лет до того писали, что Кох - величайший ученый за всю историю человечества. Он просто сбежал от травли невежд, получивших от него два чуда и немедля потребовавших третьего.
- Значит, и мне бежать к сухости и жаркому солнцу? А других средств нет? Вырезать эту дрянь?
- Пробовали. Если пациент выживает, а это удается одному из четырех даже у лучших хирургов мира, то следует почти мгновенный рецидив. Туберкулез - нечто большее, чем кровоточащая каверна в легких. Вот, если бы удалось ее закрыть, это дало бы вам еще десять, может быть, двадцать лет. Но никто и никогда не добивался такого успеха, по крайней мере, целенаправленно и хирургией. В некоторых случаях организму удается справиться - но на такой стадии, как у вас, это уже …
Хирург помолчал и сказал:
- Маловероятно.
- То есть, практически невозможно. С такой откровенностью, доктор, вы рискуете остаться без пациентов, - невесело усмехнулся Слоу, застегивая пиджак.
- Что поделать, военная привычка, - так же невесело отозвался врач. - Я привык прямо говорить людям, что их ожидает. По африканскому опыту - это лучше, чем вселять пустые надежды. Иначе потом только хуже выходит.
- Благодарю, - искренне вымолвил Слоу. - Сколько я вам должен?..

* * *

Мервин Слоу был совершенно обычным горожанином зажиточного сословия. Не высок и не низок, не молод, но весьма далек от старческой ветхости. Одет без роскоши и показного шика, но платье добротно и чисто, как у человека, способного оплачивать услуги прачки. Округлая "шкиперская" бородка скрадывала острые черты лица и смягчала внимательный, на грани колкости, взгляд.
Слоу держал небольшую часовую мастерскую на Бишоп-стрит, что в южной части Шеффилда. Он снимал двухуровневую квартиру - на первом этаже располагалась собственно мастерская и лавка, а на втором этаже в двух меблированных комнатах жил сам.
День шел, как обычно, заведенным порядком, естественным и привычным, как ход часовых стрелок в мастерской мистера Слоу. Мервин был приятным человеком, хотя и закоренелым холостяком, лишенным, однако, неприятных (и даже зачастую непристойных) привычек людей подобного положения. К нему можно было зайти не только за часами, но и заказать какой-нибудь хитрый механизм, отдать в заточку нож или просто побеседовать о всевозможных вещах.
Солнце начало клониться к закату, а Мервин так и продолжал работу, словно и не получил поутру окончательный приговор, вынесенный природой и господином Кохом…
Уже перед самым закрытием часовщика навестила мисс Оул, более известная среди окрестной детворы как "тетушка Сова", чему способствовали и соответствующая фамилия, и внешний вид почтенной дамы, похожей на полную, нахохлившуюся птицу. Мисс Оул питала к часовому мастеру определенный интерес и регулярно навещала, надеясь, что одинокий мужчина в возрасте сможет сделать правильные выводы. Но мистер Слоу оставался глух к голосу разума и тем прозрачными намеками, что могла себе позволить дама из приличного общества.
На этот раз Мисс Оул, расстроенная столь очевидной слепотой хотела, было, приобрести маленькие изящные часики на серебряной цепочке, весьма дорогие, чтобы привлечь внимание Мервина. Но галантный мастер отговорил ее, заметив, что эта вещь недостаточно изысканна и подходит скорее мужчине. Слоу пообещал в течение ближайших дней найти что-то более подходящее.
"И экономное", - подумал про себя Мервин, пряча понимающую улыбку в уголках рта.
Затем разговор плавно перешел на животрепещущую тему - в город снова пришла холера, прочно поселившись на Таунхед и Холи-стрит.
- Один мой близкий знакомый служил в Африке, во время войны с бурами, - сообщил Мервин и, оглянувшись, склонился ближе к уху мисс Оул. - Он рассказывал, что такого рода напасти происходят от скверной воды. А уберегает от нее простой способ. В стакан надо плеснуть на палец виски и долить водой. И тогда питье будет совершенно безвредным. Впрочем...
- Ах, мистер Слоу! - "тетушка Сова" зарделась и хотела даже назвать собеседника "проказником", но в последний момент одумалась. - Я так вам благодарна! Но, пожалуйста, никому ни слова об этом совете. Нас могут неправильно понять…
- Разумеется, - согласился часовщик и, еще больше понизив голос, посоветовал:
- … Впрочем, я бы порекомендовал ром для пуншей, он крепче и соответственно обладает большей силой. Разумеется, все сугубо в медицинских, профилактических целях.
Наконец часовщик вежливо выпроводил забавную, хотя и чрезмерно назойливую гостью. Он тщательно запер парадный вход, но открыл черный ход. Когда солнце окончательно село, и на улицах зажглись фонари, в мастерскую пожаловал еще один клиент, который очень хотел остаться незамеченным для стороннего взгляда.
С этим посетителем - суетливым краснолицым толстяком, который был ходячей иллюстрацией к главе об апоплексии в медицинском учебнике - Мервин вел себя совсем иначе, нежели с обычными покупателями. Сухо, деловито часовщик принял пакет, похожий на стопку банкнот, тщательно обернутых бумагой, положил в карман пиджака. Достал из потайного ящичка под прилавком изящную табакерку, сделанную во французском стиле, "с велюрными картинами".
- Смотрите, - так же коротко и деловито пояснил Слоу. - Открываете, здесь пружинная защелка и второе дно. Два патрона, калибр "тридцать два", от велодога, их легко купить. Отверстия маскировать нет смысла, поэтому они закрыты изнутри листом тонкой фольги, ее легко сменить, вот так… Видите? Выглядит как элемент декора.
Толстяк часто кивал, внемля часовщику, как Моисею, принесшему скрижали Господни.
- Для стрельбы нажимаете вот этот рычажок, давите сильнее, пружина достаточно мощная, чтобы не произошло случайного выстрела. И помните - патрон не очень сильный, ствола нет, поэтому мишень должна быть как можно ближе. Лучше всего стрелять в упор.
- Благодарю, благодарю, - забормотал клиент. - Понимаете, у меня никогда не было нужды, но сейчас… Такие обстоятельства...
- Друг мой, - негромко, но очень внушительно сообщил Слоу, - Зачем мне это знать? Я продал вам забавную безделушку, предназначенную для увеселения и занимательных механических опытов. И когда вы выйдете за порог, забуду об этом визите.
Часовщик достал из кармана платок и аккуратно отер табакерку со всех сторон, снаружи и изнутри.
- А это з-з-зачем? спросил чуть дрожащим голосом толстяк.
- Господин Уильям Гершель еще в семьдесят седьмом году предположил, что узорчатые линии на кончиках пальцев неповторимы у каждого человека. В Индии давно уже используют этот метод вместо подписи, которую можно подделать. Заморские владения Короны, конечно, далеко, но считайте, мне это нужно для того, чтобы надежнее забыть ваш визит и заказ.
- С-с-спасибо, - просипел заказчик, покраснев еще больше, до свекольного оттенка.
- Всегда к вашим услугам, обращайтесь в любое время, - отозвался Слоу, выпроваживая толстяка восвояси. Закрывая черный ход, часовщик ненароком глотнул холодного воздуха и зашелся в мучительно кашле. Отняв платок ото рта, с ненавистью глянул на кровавое пятно. Мерзкий, неуязвимый, невидимый враг...
Завершив все дела, Слоу прошел в лавку и присел в глубокое кресло, предназначенное для посетителей. Теперь, когда Мервин наконец-то остался один, у него изменилось все, от походки до выражения лица. Часовщик плелся. шаркая ногами, горестно опустив краешки губ, сильно побледнев. Он отер взмокший лоб, хрипло вздохнул, чувствуя, как в глубине груди словно пророс иголками маленький ледяной кристаллик.
Пока маленький…
Начинался жар, прежде сильные, крепкие руки ныне казались бессильными и вялыми, как шелковые ленты, рубашка взмокла от обильного пота. Некстати вспомнилось, что наверху ждет добрая порция жареного картофеля и йоркширский пудинг, от одной мысли о еде рот наполнился мерзкой кислой горечью.
- Чахотка, - прошептал Мервин, часто и мелко дыша, стараясь не потревожить осколок льда за ребрами. - Но как же так?.. Ведь...
В дверь постучали. Негромко, но требовательно, не как полицейский, а скорее врач, спешащий на помощь.
- Закрыто! - опрометчиво громко сообщил Слоу и скривился - в грудь словно с размаху ткнули булавкой.
- Дело срочное! - отозвались снаружи, голос оказался молодой и достаточно приятный. - Пожалуйста, впустите!
- Обойдешься, - пробормотал часовщик, не расположенный не только с кем-либо общаться, но даже вставать из удобного кресла.
Стук повторился.
- Туберкулез! - неожиданно провозгласил голос снаружи. - Есть средство.

Молодой человек в длинном - до пят - черном плаще-реглане и с небольшой дорожной сумкой терпеливо ждал. С момента, когда были произнесены заветные слова - по крайней мере он на то надеялся - прошло не меньше минуты. Наконец, замок щелкнул. Никто не спешил отворить дверь и впустить гостя, поэтому, немного поколебавшись, тот вошел сам.
Лавка была не очень большой - квадратная комната со стенами футов по десять каждая Слева от входа стоял небольшой круглый столик на высокой витой ножке и тремя опорами-"завитками", рядом с ним располагалось широкое кресло с потертой, но все еще вполне прилично выглядящей бархатной обивкой. Почти через всю комнату проходил прилавок, похожий на широкую стойку в пабе, покрытую черным сукном. Сейчас прилавок пустовал - очевидно хозяин убирал на ночь весь товар.
Сам мистер Слоу стоял за стойкой, опустив руки. Вид владелец часовой лавки и мастерской имел весьма недружелюбный и даже злобный. При общей мертвенной бледности на его щеках выступил алый, необычно яркий румянец, предательски выдающий диагноз.
- Стой там, - коротко и без всякого приветствия указал Слоу. - Можешь сесть у стола, но больше ни шагу.
- Мистер Мервин Слоу, я полагаю? - молодой человек в плаще скрестил руки на груди с видом, который ему, вероятно, казался суровым и целеустремленным. - Или правильнее было бы называть вас...
От сделал драматическую паузу и закончил:
- Сержант Мирослав?
- Не знаю никаких сержантов, - еще более недружелюбно отозвался часовщик. - И Марослаувов - тоже. Говори, что надо, или вали отсюда.
Молодой человек в некоторой растерянности повел плечами. Судя по всему, он представлял встречу совершенно по-иному, но собеседник не реагировал ожидаемым образом и вообще вел себя… неправильно.
- Священник? - резко спросил Слоу. - Воротник прикрой, roman collar светит за милю.
- Ваша болезнь, я знаю о ней, мы можем помочь. А вы поможете нам.
- В чем?
- Капитан Гунтер Швальбе вернулся.
- Гунтерошвалбу я знаю так же, как и Марослаува, - уже совсем грубо ответил Слоу. - Говори по делу, иначе пинком провожу.
- Разрешите? - стараясь не делать резких движений молодой священник или скорее диакон открыл сумку-саквояж, достал некий предмет примерно в локоть длиной, завернутый в белую тряпицу. Осторожно развернул материю и, помня указание о границе, показал часовщику полоску серого металла с неразборчивым клеймом.
- Немецкая кавалерийская шпага, сиречь палаш, - прокомментировал Мервин, всмотревшись в предмет. - Точнее обломок клинка таковой. Конец шестнадцатого века или первая четверть семнадцатого. Но я не торгую оружием и не покупаю старье. А этот пустой разговор затягивается. Кто ты, от кого, как сюда попал и чего ради трясешь древними железками?
- Я… - диакон в растерянности замялся. - Мне… В общем… Этим палашом несколько месяцев назад было убито несколько человек. А клинок сломался, когда им случайно попали по каменной опоре - дело было под мостом...
- Идиот, - неожиданно четко и коротко сказал часовщик. - Ложись!
Диакон никогда не служил в армии, но римская католическая церковь дисциплинирует своих смиренных слуг почище любой гвардии. Да и голос господина Мервина Слоу лязгнул, как замок на казнозарядном морском орудии, не допуская возражений.
Юноша сначала повалился на чистый, подметенный деревянный пол, затем подумал, а зачем он, собственно это сделал, и уже после увидел снизу вверх, как хозяин лавки выхватил из-под прилавка странное оружие. Нечто схожее с карликовым "пант-ганом", чей короткий ствол заканчивался громадным цилиндрическим набалдашником.
Дымный столб с просверками искр рванулся из ствола над головой диакона. Грохнуло так, словно по ушам с размаху ударило мухобойками. Но звук выстрела оказался необычным, низким, он оглушил всех в лавке, однако остался почти незамеченным за ее пределами. Дверь в часовую лавку вынесло наружу вместе с рамой, стекла хрустальным водопадом осыпались на пол внутри и на мостовую снаружи. И вот их то звон услышала вся улица.
- О, Господи… - простонал молодой человек, корчась на полу и зажимая ладонями уши. - Помилуй, Господь милосердный…
Неизвестно, каким хитроумным составом снарядил Мервин свою устрашающую лупару, но воняло не в пример пакостнее, нежели привычный порох. И резало глаза, как бритвой. Слоу выступил из белесого дыма, как всадник Апокалипсиса, такой же зловещий и непроницаемый, алые пятна горели у него на щеках, как мазки кровью.
- Рот открывать надо, - наставительно заметил он, перезаряжая ружье и свинчивая со ствола набалдашник, разлохмаченный в мочало. Судя по всему именно это приспособление и приглушило выстрел. Слоу откашлялся и смачно сплюнул в сторону розовой слюной.
- Что? - переспросил снизу диакон.
- Умные люди открывают рот, когда кругом палят, - разъяснил человек с ружьем. - Тогда уши целее остаются. Только зубы сцепить надо, а то любой удар челюсть вынесет. Впрочем, с зубами наружу для врагов и страшнее.
Тут Мервин посмотрел монаху в глаза и улыбнулся. Улыбка - в точности по описанному, со сцепленными зубами - оказалась настолько жуткой, что рука монаха сама-собой дернулась к распятию, будто деревянный крестик мог защитить. Но Слоу неожиданно сбросил улыбку с лица, и та пропала, словно и не было.
- Глянь назад, - часовщик качнул стволом, указывая, куда именно надо смотреть.
Монах, поднялся на четвереньки, внутренне содрогаясь в ожидании выстрела в спину, обернулся. И содрогнулся опять. На этот раз - всем телом. Витрины лавки больше не было - исчезла, как дым, развеянная крупнокалиберной картечью. А на границе света от ближайшего фонаря виднелись две покрытые зеленоватой чешуей лапы. Длинные "пальцы" все еще подергивались, скребя мостовую когтями, каждый загнут, как у кошки, величиною дюйма в три-четыре, не меньше, а может и побольше. Что начиналось дальше, за лапами - изрешеченное выстрелом Слоу - скрывалось в густой тени. Но диакон почувствовал, что ему совсем не хочется этого знать и тем более видеть.
- Что это, - все-таки прошептал он.
- Татцельвурм. Бремссон описал его под названием “прыгающий червь”, Йожин занес в "Index Deus Venántium" как "штолленвурма", - сказал Мирослав, сноровисто рассовывая по карманам какие-то мелкие свертки из стойки. Все это он делал одной рукой, второй же крепко сжимал ружье, еще источавшее густую струйку сизого дыма. - А мы называли его “альпийским василиском”. Крайне паскудная гадина. Бесшумна, ядовита и совсем неглупа. Способна обыграть в карты двух валахов. А с третьим уже не совладает. Если человек встретиться с нею глаза в глаза, то очнется лишь когда эта гадина отожрет ему ногу. Или руку. А потом помрет. В корчах и стеная, поскольку паскудина еще и ядовита.
Монах судорожно сглотнул.
- Но мы-то не валахи! - неуместно хмыкнул Мервин. - И в карты со всякой дрянью не играем. Особенно с той, что приперлась из своих троллем обгаженных гор в этот крысами обгаженный город тумана! А теперь поднимайся, пока сюда вся округа не сбежалась.
Мирослав взял длинноствольный револьвер, взвесил на ладони, сунул в хитрую, невидимую под пиджаком петлю на ремне брюк. С печалью взглянул на разгромленную лавку.
- Жаль… хорошее было место… Да вставай, наконец, уходим через заднюю дверь! Дурень!
Округа постепенно просыпалась. Хлопали ставни, встревоженные обыватели начинали перекрикиваться, вопрошая, что случилось.
- Откуда это? - пробормотал диакон, представляя, что совсем недавно страшная тварь находилась на одной с ним улице, может быть даже совсем рядом.
- Идиот! - повторил Мирослав. - Швальбе, живой или мертвый, никогда не сломал бы клинок, шарахнув им по камню. Кто-то хотел найти и убить меня, но не мог, поэтому подсунул обманку, а по твоим следам пустил василиска. Теперь хватай саквояж и беги за мной. Отстанешь - твоя забота.

"Два чуда Коха" - имеются в виду открытие сибиреязвенной палочки и палочки Коха - возбудителя туберкулеза
"Roman collar" - белый льняной воротник, обычен для католического священства.
"Пант Ган" - дробовик для охоты на гусей и уток. У классического "Punt Gun" длина ствола составляла около 3-х метров, а калибр начинался от 50мм.