Продолжение:
За окном иллюминатора плыли белые облака. Время от времени самолет выдирался из их липких объятий и тогда в глаза било яркое-яркое солнце. Иногда сквозь редкие разрывы можно было рассмотреть землю, тоненькие паутинки дорог, ровные прямоугольники полей и синие прожилки рек.
Григорий сразу после взлета откинулся на стенку, поднял воротник шинели, надвинул на глаза пилотку и закрыл глаза. Хороший солдат всегда высыпается впрок. В окно он смотрел только пару-тройку раз, когда кто-нибудь из однополчан замечал внизу что-нибудь интересное и пытался привлечь внимание товарищей. А потом решительно плюнул на это дело. Особенно, когда заметил напряженный взгляд, которым его буквально буравил насквозь сидящий напротив Прорва. Да, глупо вышло.
Хорошо еще, что удалось убедить всех, что, мол, померещилось Рыжкову невесть что с пьяных глаз. Комэск Малахов потом долго пугал и без того белого, как полотно, свежеиспеченного старшего сержанта подступающей к нему вплотную белой горячкой. Прорва кивал, дрожал всем телом, безостановочно икал и смотрел на Дивина, мирно стоявшего в сторонке с диким ужасом. И спать в одной избе с экспатом отказался наотрез. Собрал нехитрые пожитки и свалил к своей поварихе.
Зато теперь, когда убегать из салона транспортника было просто некуда, бдительно наблюдал за Григорием весь полет, словно опасался, что тот опять обернется чудовищем, набросится на него и довершит начатое. Переубеждать его сержант не стал. Боится? Да и хрен с ним! В следующий раз думать будет, что болтает. Пусть даже и с пьяных глаз.
Но на душе у Дивина все равно скребли кошки. Неладно вышло. Неправильно. Пусть человек тысячу раз виноват, но ведь он свой, товарищ, с которым они не раз ходили в бой, защищали друг дружку. И к этому чувству вины примешивалось опасение: неужели инициация прошла не так, как нужно? А что, если он теперь будет срываться из-за любой мелочи? Спросить бы кого, но только где здесь взять знатока в области психологии молодых мантисов?
Наконец большой неуклюжий Ли-2 пошел вниз. Пробил облака, некоторое время плыл в горизонтальном полете, будто примеривался, стоит ему приземляться или нет, а потом не спеша, с чувством собственного достоинства все же пошел на посадку.
Война наложила на Куйбышев свой отпечаток. На улицах появилось очень много людей в военной или полувоенной форме. Лица сосредоточенные, смех и улыбки заметишь на них нечасто. Но летчикам, вырвавшимся ненадолго из огненной круговерти, было все равно. Они чувствовали себя приподнято, чуть ли не празднично.
С аэродрома пилотов отвезли в какой-то пригородный дом отдыха. Пилоты заняли в нем несколько небольших домиков, которые после весьма скудного на комфорт фронтового жилья показались им удивительно уютными. Разве может человек, не испытавший на своей шкуре тягостей и лишений, понять всю прелесть таких обыденных на первый взгляд деталей, как идущая из крана теплая вода, свежие накрахмаленные простыни, тарелка репродуктора, из которой весь день напролет льются еще довоенные записи Лемешева или Руслановой? Конечно же нет!
А вот фронтовикам они доставляли поистине райское наслаждение. И пользовались выпавшими на их долю благами они взахлеб, наперегонки. Одни жадно накинулись на книги в небольшой, но довольно умело подобранной местной библиотеке. Другие без устали гоняли шары в бильярдной, с азартом заключали самые невероятные пари, беззлобно ругались и тут же мирились, распивая втихаря, чтоб не заметили командиры, мировую. Третьи с утра до вечера резались в домино, оглашая окрестности пулеметным треском костяшек и громкими возгласами: «Рыба!» Кое-кто умудрялся даже улизнуть в город.
В один из дней в домик, где разместилась эскадрилья капитана Малахова, заглянул комиссар. Багдасарян с интересом осмотрел комнаты, где жили летчики, мимоходом отругал одного из желторотиков за несвежий подворотничок, а потом собрал опытных пилотов и попросил:
- Ребята, просьба к вам имеется. Нужно съездить на авиационный завод. Он расположен здесь неподалеку. Пообщаетесь с рабочими, расскажете о боях, подбодрите, на наглядном, так сказать, примере покажете, как важен их труд, какое большое дело они делают для страны, для Победы.
- А почему именно мы? - высунулся взъерошенный Рыжков. - Пусть вон первая эскадрилья скатается. У меня, может, планы!
Батальонный комиссар взглянул на него с укоризной.
- Глупость сказал! Открою тайну: на этом заводе собирают наши «илы». Понимаете? Может быть уже совсем скоро мы сядем на машины, сделанные руками именно этих людей, так почему бы не сделать так, чтобы они трудились пусть самую капельку, но лучше, чем теперь? В конечном итоге разве не поможет их позитивный настрой нам с вами? Вдруг они вложат в наши штурмовики частичку тепла? А насчет того, кому ехать... ребята, вы ведь в полку едва ли не самые опытные, почти все орденоносцы. Кто, если не вы должен представлять наш славный полк?
Вот так и оказался сержант Дивин в цехах местного военного завода. Для него, привыкшего совсем к иной культуре труда, все казалось в диковинку. В огромных длинных цехах даже днем было сумрачно. Отовсюду слышался ровный тягучий гул работающих станков. Каждый рабочий деловит и сосредоточен, занят своим делом и не отвлекается по пустякам.
Особенно поразили Григория подростки. Многие не дотягивались до рукояток станков и мастера изготовили для них специальные подмостки из обрезков старых досок. Некоторые работали, стоя на ящиках из-под снарядов.
Проходя по цехам, экспат ловил на себе горячие взгляды. Для этих людей он был человеком «оттуда» — с фронта. И во время обеденного перерыва летчиков окружили плотным кольцом. Завязался оживленный разговор. Заводчан очень интересовало, нравится ли Ил-2 пилотам, как они оценивают эту машину, каковы сильные и слабые стороны штурмовика.
Летчики поначалу немного стушевались, но постепенно освоились, говорили охотно, подробно останавливались на отдельных деталях. Сержант тоже принимал участие в разговоре. Но у него больше допытывались, где он получил такие страшные ожоги, не мешают ли они ему воевать. Странное дело, но экспат почему-то совершенно не обижался. Скорее, наоборот, смущался. Особенно, когда одна из женщин, которых на заводе так же оказалось очень много, узнав, сколько ему лет, громко охнула:
- Ой, бабоньки, такой молоденький, а уже так пострадал, за нас воюя! Да неужто мы не сделаем такой самолет, чтобы ребяток этих ни одна вражья пуля не задела?
И рабочие отозвались одобрительными возгласами. На ум Григорию вдруг пришли строки из стихотворения одного из популярных в СССР поэтов — Владимира Маяковского: «Гвозди бы делать из этих людей!»
Уезжали летчики довольные. Приятно было наблюдать, как светились гордостью глаза рабочих. Они и раньше знали, что делают грозную боевую машину, которую боится враг, но разве не приятно услышать об этом из уст тех, кто непосредственно летает на ней, кто бомбит и стреляет, рискуя жизнью, но раз за разом остается в живых в том числе и потому, что они — заводчане — отдали все силы для фронта. Для Победы. А значит, все они тоже в строю, и Родина благодарна им за их нелегкий труд.
А условия на самом деле были очень тяжелыми. Сержант, помнится, тихо ошалел, когда узнал, что многие работники даже не уходят домой, а спят здесь же, в цехах, не желая тратить попусту время. И это при том, что им недавно пришлось переехать в Куйбышев, эвакуируя производство, не дав ему остановиться ни ни один день. Переехать по сути в никуда, на необжитое место без особых удобств. И работать при этом по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, получая скудное питание.
Дивин был потрясен. А он-то еще думал, что тяжело там — на фронте. Да что они значат без вот этих вот пацанов и баб, которые пластаются день и ночь, не жалея ничего для армии? Как можно было недовольно кривиться и презрительно критиковать недостатки на новых самолетах, не зная, в каких условиях они изготовлены? Эх, да что говорить, надо делом доказать, что нечеловеческое напряжение тыла не напрасно!
- Как съездили, хлопцы, чего все такие пришибленные и смурные? - со смехом поинтересовался один из летчиков в столовой, когда пилоты второй эскадрильи вернулись обратно в дом отдыха. - Вас там не обидели, часом?
- Заткнись! - мрачно посоветовал ему Малахов. - Ты в следующий раз попроси комиссара, чтобы и вас туда свозили. А еще лучше, если вообще все на заводе побывают и посмотрят, как там люди работают. - Капитан раздраженно отбросил ложку. - Черт, кусок в горло не лезет. Как вспомню того мальчишку, что на токарном станке трудится, так комок в горле. Ему бы голубей гонять, а он уже две-три нормы дает. Заметили, какие у него глаза? Он уже взрослый, у него детство кончилось! Убили у него детство, понимаете?! А! - Комэск с грохотом откинул стул и пошел к выходу, нервно потянув из кармана коробку «Казбека».
- Чего это он? - удивился летчик, растерянно оглядываясь по сторонам. - Что с ним, братцы?
- Помолчи, - мрачно посоветовал ему Петрухин. - И без тебя тошно.
А Григорий вдруг понял, что сегодня с ним случилось что-то очень важное. Что-то, чего он пока не может в полной мере осознать, но что обязательно сыграет значительную роль в его дальнейшей жизни.
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
А то я, грешным делом, уже совсем собрался было лепить из него злодея, который захочет грохнуть страшную тварь. 
Но твое решение гораздо изящнее 
