Продолжение:

Глава 20. Снова алмазы, золото… и стирка

20.2.

Пожав руку Дзержинскому, не отпускаю ее, а говорю, стоя лицом к лицу:
– Феликс Эдмундович, если глядеть правде в глаза, то мы с вами коммунистического рая на земле не построим. Нет такого чуда, которое могло бы разом всю полупатриархальную, полумещанскую Россию обернуть стройными рядами строителей светлого будущего. Но и отчаиваться – тоже не собираюсь. Даже если нам суждено потерпеть поражение, даже если жернова истории сотрут нас в мелкую труху, и миллионы людей пожелают плюнуть на наши могилы, все равно – я верю, что все было не напрасно. Те, кто пойдет по нашим следам, будут знать, чего можно достичь, и каких ошибок нужно избежать. Парижская Коммуна продержалась семьдесят два дня, мы же стоим уже десять лет, и, несмотря ни на что, сделали уже немало. Да и отступать нам все равно некуда. Только вперед! – произношу все это без нажима, без пафоса, делая небольшие паузы между фразами, как будто машинистке диктую.
Мой собеседник продолжает глядеть мне прямо в лицо и не собирается отнимать руку:
– Я потерпеть поражение не боюсь. Меня больше другое пугает. Как бы не испоганить все наше дело. А то смотришь на человека – он вроде не дурак, не подлец, иной через каторгу прошел и через фронты, а стоило ему пробыть немного на ответственному посту, как на глазах превращается в зажравшегося барина. Или наоборот – лакействовать начинает перед вышестоящими. Есть такие, в которых ни лакейства, ни барства не видно, но они властью упиваются, ради карьеры готовы на что угодно… – Дзержинский, наконец, разжал руку и повернулся ко мне вполоборота, скосив глаза на окно. Его голос стал жестким и решительным:
– Превратить ОГПУ в вотчину для карьеристов, пока я жив – не дам! Эти… хуже всякой контрреволюции. С каким бы удовольствием закрыл бы свою контору вообще к чертовой матери! Но – нельзя. Зубы на нас точат со всех сторон, и снаружи, и изнутри. Согласен, что с сегодня на завтра на нас по-крупному никто не полезет. Однако по мелочам гадят, и ждут момента, чтобы всерьез в горло вцепиться.
– И когда-нибудь обязательно вцепятся, – соглашаюсь с ним.
– Да, и к этому надо быть готовым, не проморгать. А мне тут всякие… под видом контрреволюционного заговора блюдо из мелкой рыбешки преподносят, да еще и уверяют, что это матерая щука. Так ведь настоящую опасность мимо носа пропустим. Там, в угольной промышленности, и в самом деле гнойник образовался. И вскрыть его нужно. Ту сволочь, что это заслужила, мы непременно посадим. Только не нравится мне, что под это дело немало спецов за уши притягивают, да еще решили сделать козлами отпущения за всё, и собственные грешки тоже на них списать.
Он помолчал немного, и добавил:
– Спецеедства и без того хватает. Мы большие дела затеваем, где без специалистов, которых и так не хватает, никак не обойтись. И погромные настроения против спецов совсем не к месту. Среди них, конечно, всякие попадаются, в том числе и такие, по которым тюрьма плачет. Только вот в тюрьму посадить человека не трудно… Во много раз лучше, если человек, заслуживающий тюрьмы, будет все-таки не в ней, а на свободе делать полезную для общества работу, – на этом мой собеседник замолчал.
– Хоть я и невелика фигура, но на мою поддержку вы всегда можете рассчитывать, – счел своим долгом ясно заявить позицию.
Феликс Эдмундович молча кивнул, показывая, что принял мои слова к сведению.
Вернувшись в свой кабинет, окунаюсь в текучку. Новости с хозяйственного фронта были разные – и хорошие, и не очень. К последним относились сведения об урожае. Несмотря на все усилия, обеспечить заметное повышение устойчивости посевов зерновых к засухе не удалось. Большинству мелких крестьянских хозяйств не до научно обоснованных агротехнических мероприятий. Неурожаем ситуацию не назовешь, но сборы ниже прошлогодних. Насколько? Если б я еще помнил наизусть данные по урожайности из моей истории! По хлебозаготовкам какие-то отрывочные сведения припоминаются, да и то весьма приблизительно. Однако о темпах заготовок, и о том, повлияло ли как-нибудь на них мое вмешательство, судить сейчас, в сентябре, пока рано.
А вот об урожае, собранном совсем на других делянках, – на которых никто ничего не сеял, – сведения уже были.
Открытие в прошлом году месторождения уральских алмазов и целого ряда новых россыпей золота на Алданском плато, давшее Геолкому возможность получить средства на расширение геологоразведочные работы, повлекло за собой новые находки. Поход на Колыму дал весьма обнадеживающие данные о золотоносности данного района. Заодно Сергей Владимирович Обручев осуществил то, что было им сделано и в моей истории – открыл хребет, названный именем Черского. О широком освоении Колымы говорить было пока рано – на это явно не хватало ресурсов, которые сейчас были остро необходимы на освоение золотых россыпей Алданского нагорья.
Продолжение общего геологического обследования Якутии, хотя в плане этой работы ни слова про алмазы не упоминалось, оказалось крайне успешным. Работнику геологической партии, студенту Ленинградского университета Ивану Ефремову удалось, наконец, «повторить находки» выдуманного мною безвестного энтузиаста. При взятии шлиховых проб в русле Малой Ботуобии им были найдены несколько алмазных кристаллов. Подобные же находки были сделаны и севернее, на той самой речке Далдын, где погибла в 1926 году первая геологическая партия. После этого можно было драться уже за настоящий поход специально за якутскими алмазами.
Но первым делом Федоровский поспешил обрадовать своего учителя – академика Вернадского – что его предположение о сходстве геологического строения Сибирской и Южноафриканской платформ нашло свое блестящее (в полном смысле слова) подтверждение. Николай Федорович высыпал перед ним на стол несколько прозрачных камушков и включил настольную лампу.
– Погодите, погодите, – Владимир Иванович выдвинул один ящиков и достал оттуда большую лупу. – Так-так… алмазы… довольно чистые… погодите… есть, по-моему, немного желтоватый оттенок… – подняв на мгновение голову, он поинтересовался:
– И откуда такие образцы?
– Бассейн Вилюя, – ответил Федоровский.
– Якутия?! – воскликнул изумленный Вернадский.
– Я сам еще до конца не верю, – кивнул Николай Федорович.
– А я верил… Я знал… – взволнованно шептал его учитель. Престарелый, но еще бодрый академик не мог оторвать по-молодому горящих глаз от кристаллов октаэдрической формы, посверкивающих своими не слишком правильными, сглаженными гранями при свете настольной лампы…
Эти находки принесли не только радости. Теперь мне вместе с Геолкомом надо было браться за тяжелейшую работу: в бассейне Вилюя позарез необходима база для геологических партий «алмазоискателей». Якутск все же был расположен далековато от мест основных поисков, что их сильно осложняло. Нужно было обустроить целый поселок: выбрать место, завезти стройматериалы, строителей, возвести склады, жилье, забросить по зимнику запас всего необходимого, обязательно включая радиостанцию. Хотя, если ставить базовый поселок на самом Вилюе, то снабжение возможно и летом.
Волшебные слова «алмазы» и «золото» не только гарантировали благожелательное отношение на партийном Олимпе, но даже позволяли смягчить обычно неприступное сердце наркома финансов. Сколько не строил Сокольников на заседании Совнаркома неприступное выражение лица, но его заставил отступить заданный мною прямой вопрос:
– Григорий Яковлевич, что вас больше устроит в качестве обеспечения устойчивости червонца: сертификаты Союззолота или само золото в кладовых Наркомфина? Алмазы ведь тоже лишними не будут, или я ошибаюсь? Это ведь тот самый случай, когда скупой платит дважды.
– Без ножа ведь режете, – продолжал по инерции жаловаться нарком, – у меня и так бюджет по швам трещит из-за всяких чрезвычайных ассигнований. Эмиссия уже зашкаливает за всякие разумные пределы…
Но уже видно было – уступит. Получить реальное пополнение золотого запаса ему очень хотелось. А дополнительный ручеек золота с Алдана, уже больше года, как становившийся все боле полноводным, доказывал, что данные Геолкома – отнюдь не блеф. Так что небольшие дополнительные ассигнования, и даже кусочек валютной квоты на дальнейшие поиски золота Алдана и Колымы, а так же алмазов Якутии мы получили.