Завершаю главу:

Глава 21. Кризис хлебозаготовок: не было, так будет

21.4.

Правда же, хоть десять раз ее умницей назови, все равно мало не будет. И когда она научилась в хитросплетениях в нашей правящей верхушке так разбираться? У нее ведь и своей работы хватает. При этом Лида ведет себя, как заправская пламенная революционерка. Не захотела никого нанимать для ухода за ребенком, и в ясли его отдавать тоже не пожелала. С начала осени стала прямо с ним на руках на работу ходить. Пешочком, с колясочкой, от Страстной площади до Лубянской. Мессинг ей ширму в кабинете поставил, чтобы она могла без помех Леньку грудью кормить. И я свою лепту внести пожелал, раз уж отговорить не удалось. Понял уже, что пустое дело: если отговаривать, или, тем более, пытаться на нее надавить, то упрется, и встанет как скала, – не свернешь. Поэтому предложил:
– Может быть, тебе переноску сшить, чтобы Лёньку таскать было сподручнее?
– Переноску? – не поняла Лида.
– Ну, такую сумку-кенгуру, чтобы малыша на животе таскать можно было, а руки свободные… – коряво что-то у меня объяснения получаются. В ответ на мои слова Лида сначала прыснула, а потом не выдержала и зашлась в хохоте.
– Ты чего? – чуть обиженно недоумеваю я.
– Ой, не могу… – машет она рукой. – Как представила,… как представила себя кенгурихой, скачущей с сумкой на пузе, а в ней – Лёнька… – и она снова захохотала. Потом, вытерев невольные слезы, уже серьезным голосом поинтересовалась:
– Это тоже оттуда?
– Оттуда… очень широко использовали в мое время.
Правда, с первой попытки соорудить переноску не удалось. Лиде несколько раз перешивать пришлось, прежде чем мои воспоминания удалось претворить в нечто удобоваримое. Этой новинкой, стоило молодой маме притащить в ней Лёньку в женскую консультацию, сразу заинтересовались толкавшиеся в очереди на прием другие мамаши. Она о том интересе уже и думать забыла. Но, снова появившись там – так, для порядка, – в начале января, узнала, что кто-то из энергичных дамочек, что осенью, прямо там, в консультации, сняли у нее выкройки, не только сами себе что-то похожее смастерили, но уже пропихнули пошив таких переносок в какую-то артель, да вроде и два-три частника тоже начали шить.
На следующий день отправляюсь вместе с Лидой в ОГПУ. В виде исключения – не по делам Аналитического отдела, а по своим собственным. А то все я на отдел пашу – пора бы и отделу на меня поработать.
– Станислав Адамович, – обменявшись приветствиями, излагаю свою просьбу начальнику. – Есть большая потребность проанализировать возможную реакцию крестьянства на усиление нажима в хлебозаготовках, и на форсирование коллективизации села.
– А что тут анализировать? – удивляется он. – Берите сводки Информотдела, там все эти настроения расписаны.
– Претензии крестьян я и так наизусть знаю, – возражаю ему. – Зажиточные жалуются, что сельхозналог высок, что мало товаров селу достается. Бедняки и середняки недовольны, что товары завозят не осенью, когда они хлеб сдают и могут их прикупить. В минувшем году пошли разговоры, что вот, мол, рабочим дали 7-часовой рабочий день, а они оттого еще меньше товара для села выработают. Пеняют Советской власти, что задолженность по семенной ссуде сняли, но что толку в этом тем, кто ее уже уплатил?
– Там чего вам тогда надо? – недоумевает Мессинг.
– Мне не сегодняшние жалобы важны, – стараюсь разъяснить свои нужды. – Другое важно понять: как крестьяне могут ответить на возможность применения разного рода чрезвычайных мер, наподобие продразверстки и раскулачивания, как в гражданскую. Повстанчеством? Террором? Поджогами? Забоем скота? Сокращением запашки?
– Это же специальный запрос надо будет отправлять уполномоченным ОГПУ на местах, – качнул головой мой собеседник. – Информотдел сам на себя такую дополнительную обузу взваливать не станет без санкции свыше. Так что – идите со своей просьбой к Менжинскому. Или прямо к Феликсу Эдмундовичу.
Совсем не хочется лишний раз Дзержинского обременять, но, похоже, придется. Потому что аргументы против чрезвычайных мер потребуются, и аргументы серьезные. А пока возвращаюсь в кабинет, где работает Лида. Помогу ей немного с текучкой.
Сидим за одним столом с разных сторон, копаемся в бумажках, даже словом не перемолвимся… Как будто почувствовав мое настроение, жена, – дождавшись, однако, момента, когда сотрудник, с которым она делила кабинет, выйдет по каким-то своим надобностям, – отрывает взгляд от папок с документами и обращается ко мне:
– Витя…
Убедившись, что на нее устремлен мой ответный взгляд, простенько так произносит:
– Витя, у меня, кажется, будет второй, – и легкий поворот головы в стороны ширмы, из-за которой выглядывает краешек кушетки, где спит невидимый отсюда Лёнька, уточняет, о чем речь.
Улыбаюсь. Не только самому известию, но и выбранному Лидой времени и месту, чтобы донести эту весть до меня. Да плевать, в конце-то концов! Встаю, подхожу к ней, аккуратно, но настойчиво вытаскиваю из-за стола, и принимаюсь целовать.
– Ты что, – лепечет жена, переводя дыхание, – увидят же!
А лицо у нее довольное, или скорее, умиротворенное.
– Пусть завидуют! – заявляю не без самодовольства в голосе и снова приступаю к поцелуям.