Приношу свою искреннюю благодарность гражданам Луганской и Донецкой республик! Их неподдельный энтузиазм, проявленный на сегодняшнем референдуме, частично унял не покидавшую меня последние два месяца тревогу, позволил мне, наконец, на какое-то время оторваться от мониторинга украинских событий и урвать кусочек времени для литературного творчества:

Глава 31. Отступать некуда

31.1.

Я стою у телефона, продолжая сжимать в руках трубку, хотя в ней давно уже прозвучал сигнал отбоя. Затем механическим движением возвращаю её на место. Знал же, что нитроглицерин – это только отсрочка, но так хотелось верить, что его изношенное сердце протянет ещё немного. На негнущихся ногах делаю шаг к комнате. В этот момент в прихожую заглянула Лида. Вид у меня, наверное, был тот ещё, потому что она сразу встревожено спросила:
– Что случилось?
– Дзержинский… Умер… Сердце… – выдавливаю из себя слова.
Жена бросается навстречу, пряча голову у меня на груди, а я обнимаю её за плечи. Какое-то время стоим молча, пока из комнат не появился Михаил Евграфович, краем уха уловивший какой-то разговор в прихожей, после которого дочка с зятем так и не вернулись оттуда. Кратко объясняю ему, в чем дело. Он тоже некоторое время стоит молча, потом произносит:
– Хорошего человека потеряли… Что же теперь с тобой будет, Виктор?
– А что со мной? – известие о смерти Феликса Эдмундовича совершенно не располагало меня к размышлениям о собственной судьбе.
– Красин умер, Дзержинский умер… – задумчиво протянул мой тесть. – А больше ни с кем из высшего руководства тебе таких доверительных отношений и не удастся наладить, пожалуй. Но вот зубы на тебя точат многие.
– С чего бы? Я вроде никому дорогу не переходил, гадостей не делал, политическими обвинениями не швырялся.
И в самом-то деле: может быть, далеко не всем по нраву те позиции, которые я отстаиваю, и путь наверх мне, конечно, закрыт, но врагов я, вроде бы, приобрести не успел?
– Эх, Виктор, – вздохнул Михаил Евграфович, – ты же не первый год уже трешься в нашей бюрократической машине, а юношеский идеализм у тебя всё никак не выветрится. Неудобный ты. Все твои начинания… как бы это лучше сказать… они нацелены на то, чтобы наших чиновников не только всерьез работать заставить, но ещё и думать при этом над каждым шагом. А кому из них такое может быть по нраву? У Дзержинского под началом ты и то многим рисковал. А уж без него… – он махнул рукой. – Из нынешних верхов может, кто и станет тебе благоволить. Только сдается мне, они из таких будут, что при случае себя не защитят, не то, что тебя, – и тесть с печальным видом покачал головой.
Мои мозги постепенно обрели способность соображать и обдумывать сказанное. Да, отец Лиды прав. Пожалуй, можно по многим вопросам найти общий язык с «правыми», но они даже своих позиций удержать не смогут – дело явно к тому идёт. И надеяться, кроме как на самого себя, не на кого. Впрочем, если уйти в тень, не отсвечивать, то есть шансы сохранить своё кресло. Вот только зачем мне кресло, если ценой за него станет невозможность действовать? Я не такой самоотверженный человек, как Феликс Эдмундович, чтобы буквально сгореть на своем посту, но и сидеть, сложа руки, мне совесть не позволит. На память пришли любимые многими авторами книг про попаданцев слова, обычно приписываемые Марку Аврелию: «Делай, что должно; случится то, чему суждено». Приверженностью к фатализму никогда не страдал, и голову мне подставлять, прямо скажу, боязно. Но и увиливать от ответственности, которую сам на себя взвалил, не буду.
Следующие дни отпечатались в памяти смутно. Колонный зал Дома Союзов, почетный караул у гроба, где и мне довелось отстоять один час. Поток людей, идущих отдать последний долг. Слёзы на глазах у многих и многих. Некрологи в газетах. Похороны у Кремлевской стены. Члены Политбюро, несущие гроб. Воинский салют…
Преемником Дзержинского на посту председателя ОГПУ вполне предсказуемо стал Рудольф Вячеславович. Хотя Менжинский и был серьезно болен, он, возглавляя Секретно-политическое управление, держал в руках все ключевые структуры: СПО, ИНО и КРО. Поэтому его назначение представлялось логичным и неизбежным. Положение Трилиссера укрепилось – из просто заместителя председателя ОГПУ он превратился в первого заместителя.
Мне же всё чаще приходилось разрываться между хозяйственной работой в ВСНХ, обработкой данных экономической разведки в аналитическом отделе у Мессинга, и координацией работы по формированию заданий для тайных операций по закупке перспективного оборудования через подставные фирмы, а для этого – консультировать биржевые сделки и скупку долгов (коллекторские операции). Согласовать состав приобретаемого оборудования с потребностями строящихся и реконструирующихся предприятий было очень непросто – далеко не всегда имелась возможность приобретать именно то, что требовалось, да и сами требования частенько менялись на ходу, в связи с пересмотром как перечня вводимых объектов, так и проектов строящихся предприятий. В результате часть с таким трудом добываемых станков и машин надолго мертвым грузом оседала на складах, за что, разумеется, никого по головке не гладили.
В результате того, что под давлением и с мест, и со стороны хозяйственных ведомств, и высшего руководства запланированный на пятилетку объем капитального строительства всё время превышался, стали трещать заложенные в план экономические пропорции. А это была как раз зона моей ответственности по линии ВСНХ. Назначенного после смерти Дзержинского председателем ВСНХ Серго Орджоникидзе эти проблемы беспокоили не меньше, чем меня, – тут, пожалуй, у нас наметилось полное взаимопонимание, – но вот прямо выступить против сложившейся практики ни в ЦК, ни в Совнаркоме он не собирался.
– Пойми, Виктор Валентинович, – втолковывает он мне, когда перед ним в очередной раз ложатся на стол расчеты, показывающие угрожающее развитие ситуации, – наша задача ведь не в том, чтобы придерживать поступательное движение вперед, а в том, чтобы найти способы обеспечить необходимые экономические условия для роста нашей промышленности, невзирая ни на какие трудности.
– А на здравый смысл и экономическую необходимость тоже прикажете не взирать? Или мы уже не материалисты, и у нас воля идёт впереди всех и всяческих материальных факторов? – горячусь в ответ.
– Воля пролетарских масс – тоже материальный фактор! – с не меньшей горячностью бросает Серго, но, увидев жесткий прищур моих глаз, немного сбавляет тон. – Ты, конечно, прав в том отношении, что ситуацию надо как-то поправлять. Но не за счет снижения темпов и сокращения капитального строительства! Надо налечь на режим экономии, снижение себестоимости, на мероприятия по повышению производительности труда, найти дополнительные источники финансирования…
– Вы же сами знаете, что именно незапланированный рост капитальных вложений подрывает и усилия по снижению себестоимости, и возможности повышения производительности труда, – позиция Орджоникидзе начинает меня бесить. – Начинается затяжка со снабжением стройматериалами, нехватка рабочих, стройки затягиваются. Затем идет некомплектная поставка оборудования, необходимость нанимать необученную рабочую силу, предприятия не могут выйти на проектную мощность, а некоторые – так и вообще выпускать продукцию. В результате фонд зарплаты серьезно перерасходован, а брак, простои и прогулы растут. Какая уж тут борьба за снижение себестоимости и рост производительности труда!
– Что ты мне тут жалобы разводишь! Не хуже тебя всё это знаю! – Серго вспыхивает, как порох. – А всё равно отступать нам нельзя и некуда. Только вперед! Так что забери все эти бумажки и иди! Жду от тебя конкретных деловых предложений, а не плача насчёт непреодолимых трудностей, – заканчивает он на немного более спокойной ноте.
Вот так с ним и беседуем. Уже не первый раз…