Чтобы было меньше флуда на пустом месте, постарался найти кусочек времени для продолжения:

Глава 36. Молчание – золото?

36.1.

В Москву пришёл июньские дожди, омывшие уже успевшую запылиться листву и снова придавшие ей свежесть . Но мне было не до того, чтобы радоваться прелестями наступившего лета. До членов ЦК ВКП(б) и руководителей областных парторганизаций была доведена информация о поступившем в Политбюро письме замнаркома финансов Фрумкина. В этом письме Фрумкин подчеркивал опасный, с его точки зрения, характер последних тенденций в партийной политике, выразившихся в том, что нажим на кулака в ходе хлебозаготовок уже переносится и на середняцкие массы, а вместо помощи середняку в улучшении его хозяйства с целью поднятия его продуктивности, проводится установка на торопливое развертывание новых колхозов и совхозов. И дело было не в самом по себе письме, а в том, что его текст сопровождался запиской от имени Политбюро, где прямо указывалось: «появление письма тов. Фрумкина – одно из свидетельств распространения правого уклона среди руководящих кадров нашей партии. Его письмо – это прямое изложение тезисов своего рода оппозиционной платформы»». Ну, правильно: если никакой организации «правых» со своей особой платформой не существует, то её надо выдумать, ухватившись за удобный предлог.
Злосчастное письмо дало повод для активизации пропагандистской кампании против «правых». Печать, не называя пока имени Фрумкина, вовсю использовала ряд его политически неосторожных и просто неудачных формулировок. Хуже было другое: под сурдинку этой кампании к «правым уклонистам» стали причислять, не особо заботясь о правдоподобных обоснованиях, любого из тех, кто не следовал в русле преобладающих настроений в партийных верхах, да и просто осмеливался возражать против тех или иных конкретных головотяпских заскоков центральной или местной бюрократии.
Поэтому я был не особо удивлен, когда зашедший к нам в воскресенье гости Лазарь Шацкин завел такой разговор:
– Виктор, меня очень тревожит положение дел в партии.
– Это ты о борьбе с «правым уклоном»? – решаю уточнить у него.
– Да не в уклоне дело! – машет рукой Лазарь. Конечно, ведь его самого можно причислить скорее к левакам, чем к правым. – Правым и в самом деле не мешает прочистить мозги. Тут другое… – он на короткое время замолкает, видимо, пытаясь найти для своих мыслей краткую и емкую формулировку. – Получается так, что любая установка от партийного начальства всё чаще молча и бездумно проглатывается не только рядовыми партийцами, но и активом. И это – даже тогда, когда ошибки в этих установках видны с первого взгляда! Как будто никто не желает думать своей головой… – Шацкин снова замолчал, а потом буквально взорвался, срываясь на крик:
– Не понимаю! Не понимаю, как партийцы, не за страх, а за совесть преданные делу революции и рабочего класса, и доказавшие это на практике, в организационных делах вдруг превращаются в трусливых обывателей, плывущих по течению! Вся их революционная доблесть куда-то испаряется, и они голосуют, как начальство скажет!
На этот крик из алькова выскочила Лида, немного удивленно воззрившись на нас с Лазарем. Затем она покачала головой:
– Детей напугаешь, крикун… Еще истерику тут устрой. Ты что, барышня-институтка, или член ЦКК? Дело предлагай!
Шацкин поднял голову, запустил пальцы в свою пышную шевелюру, мимолетно улыбнулся, затем снова стал донельзя серьезным:
– Был у меня намедни разговор с Яном…
– Это с каким Яном? – не поняла Лида.
– Со Стэном.
Так-так… Но Стэн ведь близок к бухаринской школе, а Шацкин их, мягко говоря, недолюбливает. С чего бы это им беседы-то вести? Разве что по деловой части: оба – члены Центральной контрольной комиссии, да и по работе в Коминтерне могли пересекаться. Между тем наш гость продолжал:
– Ян тоже обеспокоен бездумным отношением многих наших товарищей к формированию партийной политики. Мы решили, что присоединяться к партийному «болоту» и отмалчиваться в такой ситуации преступно. Пока у меня есть хороший доступ в «Комсомолку» через Тараса Кострова, надо ударить по этой болезни, – Лазарь поднял свой портфель, притулившийся у стула, открыл его, достал несколько листков бумаги и протянул их мне:
– Вот, решил выступить со статьей.
Бросаю взгляд на первую страницу. Вверху – заголовок: «Долой партийного обывателя!». Тут у меня в голове как будто что-то щелкает и всё встает на свое место. Да, знатно я тут наворотил. Все события сместились или перепутались. То, что в моей истории происходило на протяжении 1928 – 1929 годов, теперь, благодаря моему вмешательству, оказалось отсрочено, но зато спрессовалось в тугой узел сейчас, в 1930 году.
Пробегаю текст глазами. Очень, очень похоже на то, что было некогда опубликовано в июне 1929 года.
– Нет, Лазарь, так не пойдет, – решительным жестом откладываю рукопись на стол. – Ты, уж извини меня за прямоту, пытаешься выступить точь-в-точь как худшие из нынешних партпропагандистов: кидаешься безадресными обвинениями в сторону некоего абстрактного партийного болота. Но на этом поле тебе не выиграть – тебя немедля обвинят в клевете на нашу партию и на лучшую часть партийных кадров. А ответить – просто не дадут. Иначе надо писать!
– А как? – опередив закономерный вопрос Шацкина, интересуется у меня жена.
– У тебя получается этакая абстрактная «платформа наособицу». Как будто бы, раз голосуешь с большинством, значит, автоматически становишься обывателем. Раз уж возражаешь против определенного типа поведения партийных кадров – возражай конкретно, покажи, в чем именно получается ущерб нашему общему делу. Не ограничивайся пустой фразой, что обывательщина – это нехорошо. И постарайся ответить на тот вопрос, который сегодня задал сам себе: почему партийный актив скатывается к обывательскому поведению? Не увидев и не вскрыв корни, ничего не добьешься, – и тут я притормаживаю, сообразив, что в «той» жизни Ян Стэн тоже поместил статью в «Комсомольской правде», сразу вслед за Щацкиным. – Постой, когда ты говорил с Яном, речь шла и о его публикации тоже?
Лазарь некоторое время глядит на меня с улыбчивым прищуром, потом тянет:
– Догадливый, ты, Виктор… Да, Ян тоже статью пишет. Но он о недостатках в теоретической подготовке партийных кадров хотел высказаться.
– Вот что, – придаю голосу жесткость, – вы, ребята, ввязываетесь в большую политику…
– Ребята? – иронически хмыкнул Шацкин. – Ввязываемся? Да я с шестнадцати лет в большой политике! Моей рукой все три Устава РКСМ писаны!
– Уймись! – говорю ему ласково, как неразумному ребенку. – Теперь большая политика делается в Политбюро, и лишь изредка выплескивается на Пленумы ЦК. Если в Политбюро захотят, то не только тебя, а и Тараса Кострова, да и всё руководство комсомола смахнут со стола, как лишние пешки. И чтобы все дело не кончилось тем, чтобы вы огребли по шапке, а потом вынуждены были признавать свои действительные и мнимые ошибки, надо как следует поработать над текстом. Предлагаю в следующие выходные собраться у меня снова, причем вместе со Стэном, и основательно попотеть над каждым словом, над каждой запятой. От нападок тех, кого вы собираетесь лягнуть, это вас не спасет, но нужно хотя бы исключить уязвимые места, которые можно будет толковать вкривь и вкось, пришивая вам всякие уклоны. А главное – не просто выплеснуть в газету собственное недовольство, а предложить какое-то решение, какой-то путь выхода. Не лозунгами кидаться, а ответить на вопрос: что делать?