Выкладываю немного подправленный заключительный фрагмент 11 главы:

Глава 11. В дорогу

Глава 11.4.

С утра погода не заладилась. Продрав глаза после дребезжания будильника, выглядываю в окно – сплошная серость. Резкие порывы ветра еще ночью заставили вставать и закрывать окно, оставляя лишь форточку на самодельном фиксаторе – чтобы не хлопали створки. Стекла не просто в брызгах – в потоках дождя. Хотя и говорят, что уезжать в дождь – хорошая примета, но, когда такое творится за окном, вспоминаются совсем другие слова: «хороший хозяин собаку на улицу не выгонит».
Делать, однако, нечего. Встаю и отправляюсь в забег по разным казенным учреждениям, пытаясь в последний момент получить там полезную информацию, начальственное напутствие или обзавестись нужными бумажками. На это у меня ушел весь рабочий день. Добравшись вечером домой, ужинаю в кругу семьи. Лидуся, молодец, уже полностью закончила укладку и упаковку багажа. Так что осталось лишь посидеть на дорожку, одеть детей и ждать призывный звук клаксона из-под окна, вслушиваясь в звуки вечернего города, доносящиеся сквозь неумолчный шум дождя, который так и льет с самого утра.
Последние минуты тянутся, как резина, и раздавшийся, наконец, крякающий автомобильный сигнал приносит некоторое облегчение. Мы спешим погрузить вещи и погрузиться сами, вместе с поехавшим нас провожать Михаилом Евграфовичем, в поданный к подъезду автомобиль. К несчастью, это оказался один первых образцов продукции недавно пущенного Нижегородского завода НАЗ–А (выпускавшийся по лицензии как копия машины Ford-A с некоторыми модификациями). «Самобеглая коляска», которую меня по прежней привычке так и подмывало назвать «газиком», имела открытый кузов с брезентовым верхом и без боковых стекол, правда, в наличии были пристегивающиеся брезентовые клапаны с мутными полупрозрачными целлулоидными вставками. От дождя это кое-как защищало, но дети были явно недовольны тем, что столь занимавшая их воображение поездка на настоящем автомобиле оказалась лишена большей части своей привлекательности из-за невозможности толком рассмотреть что-либо в вечерних сумерках сквозь залитый дождем целлулоид. Они заметно скуксились, правда, до плача или капризов дело дойти не успевает.
Автомобиль подвозит нас к самому подъезду Белорусско-Балтийского вокзала, и мы, подхватив детей на руки, выскакиваем прямо под козырек, не раскрывая зонтов. Шофер помогает достать чемоданы, а дальше мы препоручаем заботу о них весьма вовремя подвернувшемуся солидному носильщику с тележкой, при фартуке, форменной фуражке, и бляхе с номером на груди.
Но вот выйдя через большой гулкий вестибюль на перрон, мы уже вынуждены схватиться за зонты. Не то, чтобы ливень стоял стеной, нет, – однако ветер так швыряет в нас водяными брызгами, что приходится заслонять от этого холодного душа Надю с Лёней, наклонив зонты чуть ли не горизонтально, ибо небольшой навес над перроном нисколько не помогает.
У платформы нас ожидает курьерский поезд №1 Москва–Минск с беспересадочными вагонами до Берлина. Вот туда-то нам и надо. Впрочем, это только в теории они беспересадочные. На границе все равно придется переходить в вагоны с европейской колеей. Да и билеты у нас выписаны до польской пограничной станции Столпце, хотя билетный кассир вписал это название по-русски: Столбцы. После проверки билетов быстро засовываем сына с дочкой в канареечного цвета «вагон-микст» в деревянной лакированной обшивке, знакомый мне еще по дальневосточной командировке. Мы заняли в нем четырехместное купе второй категории (так теперь именуют старорежимный второй класс), хотя в НКИД предлагали нам ехать первым. Тем не менее я сам отказался от двухместных купе, чтобы быть вместе всей семьей. Так что на голубой бумаге наших билетов в верхнем левом углу значится «II кат.», а ниже идет дугообразный девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», эмблема – скрещенные якорь и топор (молоток и разводной ключ появятся позднее) – аббревиатура Н.К.П.С. (именно так, через точки), надпись «Управление спальных вагонов прямого сообщения», а дальше – доплата за мягкость, за спальное место, комиссия, вагон №1, место…
На детей взяли отдельные места, чтобы иметь полное купе за собой. А необходимость пользоваться общим умывальником как-нибудь переживем…
И вот окончены все ритуалы расставания, поезд несильным рывком, лязгая сцепками, трогается с места, и за окном, покрытом стекающими вниз каплями дождя, медленно ползет назад перрон с провожавшими нас моим тестем и Лазарем Шацкиным. Диванчик под нами начинает едва заметно покачиваться – колесные тележки спальных вагонов международного сообщения снабжены тройным рессорным подвешиванием системы Русского-Балтийского завода (не уступающей пульмановской), что обеспечивает необходимую плавность хода. Это мне еще в первой командировке старый проводник поведал…
Дети, поначалу немного пришибленные совершенно незнакомой обстановкой, не очень-то долго сидят смирно и молча. Первым осваивается Лёнька. Поскольку оконное стекло, залитое дождем, не слишком располагает к рассматриванию проплывающих мимо скудно освещенных московских окраин, его внимание переключается на незнакомую обстановку купе. Он энергично вертит головой во все стороны, сначала несмело пробует ладошкой крахмальный пододеяльник, на котором восседает, затем уже более смело скребет ногтями бархат диванной спинки. Собираюсь уже было сделать ему замечание, как сынишка ухватывает взглядом лесенку, притороченную к торцевой стенке купе возле двери.
– А лестница зачем? – немедленно вырывается у него вопрос.
– Чтобы на верхнюю полку залезать, – опережая меня, отвечает Лида. Надюшка по-прежнему сидит, прижавшись к ней, и пока не проявляет никакой активности, но во взгляде ее глазёнок уже начало пробиваться любопытство. 
– А можно мне наверх? – не раздумывая долго, просится Лёнька.
– А зачем?
Этот вопрос на какое-то время ставит его в тупик. Но очень ненадолго.
– Интересно! – с некоторым даже вызовом заявляет сын.
Конечно, интересно. Сам такой был. Мог из интереса на пару с сестрой чуть не всё купе перевернуть. Но сына надо приучать к дисциплине, да и за сестрой ему не мешает приглядывать – в непростую командировку едем. Очень непростую!
– Понятно дело, – покладисто соглашаюсь с ним. – Вместе и полезем. Но не сейчас.
– Почему? – уже с ноткой обиды тянет Лёнька.
– Говорено ведь с тобой на эту тему. Неужто забыл? – снова включается в разговор жена. – Потому что ты сын советского дипломата, который едет в капиталистический мир. И там твое неумеренное любопытство может всем нам очень дорого обойтись. Учись сдерживать свои хотелки!
Сынишка насупился и замолчал. В этот момент звук движения состава изменился, и за окном замелькали фермы металлического моста через Москву-реку. Лёнька, несмотря на плохую видимость, прильнул к окну, стремглав метнувшись на мою сторону купе и протиснувшись между мною и столиком. Однако этого зрелища хватило меньше, чем на минуту-другую. Мост и река остались позади, вокруг потянулся сельский пейзаж Филей.
Любопытство маленького исследователя вновь обратилось внутрь вагона. Сначала Лёнька обнаружил выключатель плафона-ночника, несколько раз щелкнул им, и, с разочарованием убедившись, что ничего не происходит, снова принялся задавать вопросы:
– А тут ведь лампочка должна гореть, да? А почему она не горит?
– Потому что освещение в вагоне включают только тогда, когда становится темно. На ночь, или если поезд в тоннель заходит, – поясняю ему.
– А мы через тоннель поедем? – немедленно следует очередной вопрос.
Я уже чуть не ляпнул «да», но потом вовремя спохватился. Мы же не в Кёнигсберг едем, а в Берлин, и, значит, тоннель у Каунаса проезжать не будем. Там сейчас литовская столица, а Вильнюс–Вильно у поляков… Но сын не дает моим мыслям скользнуть в дебри современной мировой политики, добравшись до ручки двери и настойчиво пытаясь распахнуть вход в купе. Вот тут надо вмешаться, но не с целью пресечь, а с целью объяснить, как правильно пользоваться.
Надо ведь еще и вагонным туалетом, и умывальником научить пользоваться. «А в коридоре ему на глаза попадется стоп-кран» – ударяет мне в голову шальная мысль. Да, нелегкое это дело – путешествовать в поезде с семьей!