Второй фрагмент 12 главы дополнил и скорректировал довольно существенно:

Глава 12. Цель – Женева

Глава 12.2.

Поезда, прибывавшие с другой стороны границы, встречал и иной лозунг: «Привет трудящимся Запада!». Впрочем, арка с лозунгом была расположена так, что разглядеть надпись из окон вагонов было почти невозможно – разве что высунувшись. Да, когда Советская республика пребывает во младенчестве, такая пропаганда, может быть, и хороша, и при всей своей прямолинейности и, прямо скажем, непродуманности, несет печать наивной искренности. Но долго на этом играть нельзя. Даже не самый грамотный человек способен понять, что поездом «Париж – Негорелое» к нам главным образом не «трудящиеся Запада» ездят. А «смести границы»… Уж лучше сделать, когда сможешь, а не обещать.
Прогуливаясь по платформе в ожидании отправления, то и дело натыкаюсь на полузнакомые лица из состава нашего будущего постоянного представительства в Женеве. Я уже сменил кепку на шляпу и теперь церемонно приветствую своих новых сослуживцев, прикасаясь пальцами к полям и слегка наклоняя голову. Среди нашего персонала обнаруживаются и семейные – видны две девочки и три мальчика заметно постарше наших. Поэтому скорое знакомство, как это бывает у сверстников, между ними вряд ли завяжется. Вот разве немного погодя…
Литвинов тоже прогуливается по платформе, вместе со своей женой Айви, что-то обсуждая приглушенным голосом со своим заместителем по делегации, полпредом СССР в Греции, Владимиром Петровичем Потёмкиным, не испытывая ни малейшего желания отвлекаться на общение с другими сотрудниками постпредства.
Но вот таможенная суета закончена и наш состав снова трогается в путь, к полустанку Колосово, где, собственно, и проходит советско-польская граница, и где стоят в небольшом отдалении друг друга две погранзаставы – наша и 2-й Речи Посполитой. На этом пути в вагонах находятся наши пограничники – идет проверка документов перед пересечением границы. В Колосово поезд притормаживает, и они выходят. А мы продолжаем движение, проезжая мимо линии колючей проволоки, натянутой на деревянные столбики – так поляки обозначили границу со своей стороны. Видны патрули Корпуса охраны границы. У всех – винтовки с примкнутыми штыками. Пограничники – в круглых фуражках (а не конфедератках, как большинство польских военнослужащих) с черным козырьком, отороченным серебряной окантовкой. В остальном форма у них, как и у прочих поляков – серебряные орлы на фуражках, польский вензель на гранатовых, с зеленой каймой, петлицах воротника…
Миновав линию границы, поезд несколько ускоряется и вскоре, точно по расписанию, в 12:40 по московскому времени, мы прибываем на первую польскую станцию по ту сторону границы – Столпце. Тут стоит довольно новый симпатичный беленький вокзал. Европа, понимаешь… На этот раз для совершения пограничных и таможенных формальностей в вагонах появляются представители жандармерии и таможенной службы. Жандармы как раз в конфедератках, с большим медным орлом и козырьком с медной окантовкой. Пышность их мундиров прямо режет глаз после простоты красноармейского обмундирования (да даже и командирского). Они разукрашены металлическими эполетами, аксельбантами и множеством галунов и блестящих пуговиц. В дополнение к этому – галифе, заправленные в высокие сапоги со шпорами и, конечно, огромная кобура с пистолетом.
От одного из соседних купе доносится малопонятный разговор на повышенных тонах. Но можно догадаться, о чем идет речь – польская таможня в это время славится своим неуемным стремлением отнести к контрабанде все, что только взбредет в голову. А уж их привычка изымать едва ли не любую, вывозимую из СССР, художественную литературу (не без пользы для себя…), объявляя ее «коммунистической пропагандой», и вовсе стала притчей во языцех.
Дети сначала, не отрываясь, смотрят на польских пограничников за окном, а затем с явным любопытством, смешанным со столь же явной опаской, разглядывают преисполненных важности и самоуверенности жандармов. У Лёньки на лице прямо-таки большими буквами написано желание задать целую кучу вопросов, но в присутствии чужих он на это не решается. Его надежде вывалить на нас с Лидой эти вопросы сразу после ухода жандармов не суждено было сбыться – во всяком случае, немедленно. Здесь в Столпце (или Столбцах, если угодно), заканчивается колея русского стандарта ширины, и начинается европейская. Пассажирам нашего поезда надо пересаживаться в другой состав, стоящий уже на европейской колее – в поезд, который во французском расписании значится как D 24 «Столпце – Варшава – Берлин – Париж – Кале».
Спальный вагон II-го класса, в который мы переместились, имел не слишком много различий с тем, которому предстояло вернуться в Негорелое. Немного иные детали отделки, чуть теснее коридор… А так – те же четыре полки. Спальный пульмановский вагон европейского типа.
После Столпце за окном потянулся пейзаж, практически ничем не отличимый от белорусского. Собственно, это ведь Западная Белоруссия и есть. Так же бедненько. Но и добравшись до Великопольши, не замечаю существенных перемен. Разве что среди бедных крестьянских домишек стали изредка попадаться домики малость побогаче. Впрочем, особо увлекаться разглядыванием пейзажей за окном мне не приходилось – Лёнька, не сумев расспросить о жандармах, восполнил это упущение потоком других, не менее жгучих "А это что?", "Зачем?" и "Почему?", порождаемых каждой новой деталью, мелькнувшей за окном. Встречные поезда, крестьянские телеги у переездов, семафоры, жандармы на станциях, паровозы, заправляющиеся водой, – всё требовало комментариев, а то и длинных рассказов. Надюшка обычно не проявляла инициативы, довольствуясь тем, что мы с Лидой рассказывали брату, лишь изредка требуя дополнительных разъяснений.
Так и ехали до самого Парижа. Разве что на еду прерывались, да на сон, да ещё на пограничный контроль…
В вагон-ресторан мы не ходили. На польской, да и на германской территории как-то не очень хотелось оставлять купе с вещами на попечение местного проводника. Поэтому и на обед, и на ужин, и на завтрак, еду из вагона-ресторана заказывали через того же проводника, и она прибывала к нам вместе с разносчиком, нагруженным судками, образующими целую гирлянду. Точно так же поступали и остальные сотрудники постпредства, действуя строго по инструкциям, данным Николаем Сергеевичем. Лишь Литвинов с женой позволял себе посещение вагона-ресторана.
В тот же день14 сентября, около семи вечера наш поезд прибыл на вокзал Варшава-Главный, а затем отправился на Берлин. Время тянулось медленно – целый день в вагоне, а затем еще ночь, и еще день, и еще ночь, пока доберемся до Парижа. Поэтому напряжение первых часов отъезда уже успело схлынуть, и потянулась железнодорожная рутина. Кроме нашей делегации из советских людей в вагоне ехали только какой-то журналист, сотрудник торгпредства в Берлине, и два молодых инженера, направлявшихся на стажировку в Германию, занимавшие одно купе II класса. Да ещё было двое иностранцев – дипломат-японец и бельгийский писатель, возвращавшийся после знакомства с Советской Россией.
Сотрудники постпредства не контактировали ни с теми, ни с другими (а как же – Николай Сергеевич бдил в оба глаза!), но вот между собой быстренько перезнакомились. Еще до Варшавы с Лидой завязала разговор пухленькая, но довольно миловидная жена 1-го секретаря постпредства:
– Как же вы не побоялись-то с такими маленькими детьми отправиться – она всплеснула руками. – Нашему-то оболтусу уже двенадцать, и то у меня сердце не на месте. А ведь надо будет еще решать вопрос с учебой. Школы-то ведь там не будет. Придется нам как-то эту заботу делить между сотрудниками, чтобы дети не отстали…
А наутро следующего дня у меня состоялся неожиданный разговор с Николаем (как-то по отношению ко мне на Сергеевича он не тянул). Он перехватил меня в коридоре, и, оглядевшись по сторонам, спросил:
– Виктор Валентинович, можно вас на пару минут?
В ответ пожимаю плечами: почему бы и нет?
– Тут такое дело… – протянул 2-й секретарь постпредства. – Литвинов долго в Женеве не задержится. А вот кто в его отсутствие постпредство возглавлять будет?
– Откуда мне знать? – тут и удивление разыгрывать не надо. В самом деле не знаю.
– Да кто бы ни был, – машет рукой Николай, – Максим Максимович должен держать дело под контролем. А наш долг – помочь ему в этом…
– Ты, Коля, совсем обнаглел? – без раздумья спрашиваю в лоб. – В осведомители меня вербуешь, за руководством постпредства присматривать?
– Чекистское дело – наше общее! – нимало не смущаясь, парирует штатный контрразведчик. – Ложное чистоплюйство здесь неуместно!
– Абсолютно согласен! – такой ответ оказался для Николая явно неожиданным. – Вот только на этот счет у меня свои инструкции, – говорю, понизив голос до шёпота.
– Какие? – невольно вырывается у него.
– А вот это, Коля, – шепчу, наклонившись к самому его уху, – не твой уровень допуска, – и, резко развернувшись, направляюсь в свое купе.
Ранним утром 16 сентября поезд вкатился под своды Gar du Nord. В Париже всей делегацией загрузились в два небольших автобуса, заранее заказанных сотрудниками полпредства во Франции по телеграмме Литвинова. Существовало определенное предубеждение против использования парижских такси, ибо среди таксистов было немало белоэмигрантов, и существовал некоторый риск нарваться на конфликт. Маршрут от Северного вокзала до Лионского вокзала не изобиловал достопримечательностями. Краткая поездка по Парижу привела заспанного Лёньку в некоторое замешательство – похоже, что в его голове всплыло разом столько вопросов, что он не мог сразу выбрать, с какого начать. Однако это замешательство быстро прошло, и прежний поток вопросов, которые он на меня вываливал, показался мне жиденьким ручейком. Инициативу удалось перехватить только к концу поездки, когда мы выехали на площадь Бастилии, и я растянул рассказ о том, в честь чего так названа площадь, до самого конца поездки. Надюшка же всю дорогу продремала у Лиды на руках.
Экспресс «Париж–Лион» быстро домчал нас до конечной станции, где предстояло пересесть в местный поезд, следующий как раз до Эвиана. Мы отправились к самой швейцарской границе, но не пересекли ее, а двинулись вдоль. Лёнька второй раз впал в ступор (но тоже очень кратковременный…) – вид заснеженных вершин Альп, которые можно было прекрасно разглядеть из окна, подействовал на него ошеломляюще.
Эвиан уже в то время был известным курортным городком, и проблемы с размещением нескольких десятков человек в гостинице не возникало, тем более, что пик летнего туристического сезона уже прошел. Уже под самый вечер разместившись в гостинице, мы поужинали и отправились спать. День 17 сентября тянулся очень долго, ибо не был заполнен почти никакими делами: лишь секретарь посольства заказал на завтра машины для всех сотрудников, чтобы переправить нас в Швейцарию. Впрочем, мы с детьми погуляли по берегу Женевского озера и сводили их в местный Луна-парк. Впечатлений им хватило…
А с утра 18 сентября стали ждать вестей из Женевы, куда уже должен был прибыть один из заместителей Литвинова по делегации, Борис Ефимович Штейн, работавший генеральным секретарем советской делегации в подготовительной комиссии на Всеобщей конференции по разоружению. Сам Максим Максимович заметно нервничал, и жена, чтобы сгладить напряжение, повела его в кино. Около полудня я спустился в холл отеля за газетами, и в этот момент как раз вернулся Литвинов. Поцеловав Айви, которая поднялась к себе наверх, он остался в холле, чтобы тоже полистать газеты и выпить кофе. И здесь мне доводится быть свидетелем примечательной сцены.
– Зачем вы здесь? – резким тоном вопрошает нарком, расположившийся в кресле с маленькой фарфоровой чашечкой в руках. Я оборачиваюсь на этот возглас и вижу стоящего перед Максимом Максимовичем франтовато одетого, чуть полноватого человека средних лет.
– Я полагал, что могу быть вам полезен… – примирительным тоном отвечает тот.
– Я вас сюда не вызывал! – еще более резким тоном восклицает Литвинов. – Вот что, Марсель, отправляйтесь обратно в Рим!
Человек, стоящий перед ним, пожимает плечами, поворачивается и покидает отель.
Марсель? В Рим? А, так этот тот самый Марсель Розенберг! –догадываюсь я. Он немного напомнил мне Трилиссера: при полном внешнем несходстве их роднила улыбка. Правда, у Михаила Абрамовича она была просто грустная, а у Розенберга в ней сквозила едва ли не вселенская печаль и тоска. Но что же это за черная кошка пробежала между ним и наркомом? И, действительно, зачем советник нашего полпредства в Италии приехал сюда, в Эвиан?
В этот момент происходит ещё одно событие. В холле появляется мальчишка-рассыльный, быстрым шагом подходит к стойке регистрации и что-то спрашивает у портье. Тот кивком головы указывает на Литвинова. Мальчишка столь же шустро подскакивает к нему и протягивает бланк телеграммы. Едва взглянув на текст, Максим Максимович рывком поднимается из полукресла. Заметив меня, коротко бросает:
– Борис Ефимович все подтвердил. Мы с Потемкиным выезжаем в 15:30, остальные сотрудники – в 17:00. Без опозданий!