Часть первая
1

Туман. Бледная дымка, неподвижно висящая над гладкой поверхностью воды. Порыв ветра и она исчезнет, растворится, в стылом воздухе осеннего утра... Ветра нет. Ни света, ни тьмы. Серое безмолвие, плотной пеленой предрассветного полумрака застилающее глаза. Какой маленький мир... Протяни вперёд руку, и она скроется за его несуществующей границей. Кончики пальцев теряют чёткие очертания, сливаются с туманом. Маленький бесконечный мир вечной осени, ничто посреди нигде. Может быть, это уже смерть?
Туман. Сморщившийся, почерневший лист, соринка в глазу великана, медленно скользит в мутном зеркале озера, увлекаемый водоворотом подводных ключей. Парит в вечности полусна, серого мира остановившегося времени, границы между ночью и днём.
Полусон. Дыхание замедленно, веки налиты свинцом, а стоит приподнять их, потратив последние силы – перед глазами лишь плывущие, размытые, двоящиеся тени неведомых чудищ, тянущих свои когтистые руки в намерении схватить, сожрать.
И откуда-то из тёмных глубин спящего разума приходит спасительное осознание, что это лишь еловые лапы.
Быть может, нужно бороться? Встать, сделать шаг. Это же так просто.
Нет сил.
Полусон забрал их все, без остатка. Убил призрачную надежду, что сегодня удастся избежать неумолимо накатывающего безумия. Громовержец за что-то разгневался на владычицу луны и нагнал свинцовых туч, скрывших её лик. В ночь своего союза с Сабазием Бендида-охотница, Великая Мать, оказалась слепа. Серебряный свет полной луны не смог пробиться сквозь тучи, но проклятая кровь подданных рогатого бога всё равно пробудилась. Ничто ей тучи...
Значит, все бесполезно. Не убеждать, не спрятаться даже под землю. Безумие всё равно настигнет. Даже в самые чёрные дни истерзанная душа ещё не знала такого беспросветного отчаяния.
Ночью шёл снег. Настоящая метель, такая редкая в это время года. Земля за последние несколько дней подмёрзла, но озеро ещё не успело спрятаться от наступающей зимы под ледяным щитом. Снежинки умирали, касаясь волн, гонимых ветром. К утру ветер стих и родился туман. Будто облако село на землю, вобрав в себя всю округу.
Сколько же длилась эта проклятая ночь? Может быть, тысячу лет. Время замерло, почти остановилось, потекло лениво, словно мёд.
Казалось, утро уже никогда не придёт. А потом пылающего в горячке лица коснулся исцеляющий холодок.
Вернулся ветер. Не тот вихрь, что накануне гнал снежное облако и наслаждался собственной силой, заставляя кланяться деревья. Другой. Лёгкий, едва ощутимый ветерок.
Серые клочья неспешно плыли на водой, исчезали в небытие, оседая инеем на камнях, на стеблях травы, на листьях папоротника.
Зыбкая ткань реальности затрещала по швам, обнажая яркое многоцветье красок, рвущихся в маленький серый мирок подобно морским водам, стремительно заполняющим проломленный тараном корпус корабля.
И полусон отступил.

Возле кромки воды, в пещерке, образованной обрывистым берегом и спутанными, обнажёнными корнями покосившейся кривотелой сосны, согнувшись, словно младенец в утробе матери, сидел человек. Он неуклюже кутался в грязно-бурую, кое-где протёртую до дыр меховую безрукавку. Она явно была ему велика, но укрыть его полностью, подобно одеялу, не могла. Потому человек и скорчился в три погибели, безуспешно пытаясь стать меньше и целиком спрятаться от обжигающего холода.
Едва просветлело, он поднял голову и, дрожа всем телом, осторожно выглянул из своего укрытия. Осмотрелся и вылез наружу.
Это был подросток, лет четырнадцати на вид, не слишком высокий и очень худой. Худоба явно не была природной, от родителей парень унаследовал крепкий костяк. Видать, отец его мог похвастаться немалой силой и шириной плеч, но отпрыск, судя по всему, переживал далеко не лучшие времена.
Он был измождён, грязная кожа испещрена ссадинами и кровоподтёками, длинные, давно не чёсаные волосы спутались, свалялись, превратившись в воронье гнездо. Юноша был бос и оборван. Грязная льняная рубаха разодрана от ворота почти до подола. В одной штанине зияла длинная прореха.
Юноша спустился к воде, присел на корточки и поплескал ледяных горстей себе в лицо.
Взгляд его стал более осмысленным. Он выпрямился во весь рост. Трясло его все меньше, словно не босиком на снегу стоял, а посреди натопленной комнаты богатого дома с дощатым полом. Несколько раз он глубоко вздохнул-выдохнул, выпустив облака белого пара. И побрёл вдоль берега озера.
Первые шаги его были осторожны, но, постепенно, в них появилось больше уверенности. Юноша перестал дрожать. Странное дело – через несколько минут после того, как он вылез из укрытия, уже ничто не напоминало, что недавно его трясло в ознобе. Будто и не зима вокруг.
Снег скрывал острые камни и сосновые шишки, но юноша, казалось, не замечал их. Сторонний наблюдатель решил бы, что парень привычен ходить босиком, не знакомы его огрубевшие ступни с обувью.
Наблюдатель изрядно удивился бы, узнав, как сильно заблуждается.
Юноша хорошо знал, что такое обувь. Более того, босиком он бегал лишь в бесштанном детстве, а ещё несколько месяцев назад ходил исключительно в сапогах. Причём не в примитивных кожаных поршнях, что снашиваются всего на год, а то и быстрее, и уж тем более не в плетёнках из бересты, что являются уделом беднейших из коматов-простолюдинов. Именно в сапогах. Дорогих, какие носят лишь важные тарабосты и знатные дружинники-пилеаты[12], ибо происходил юноша из семьи не бедной и весьма родовитой.

[12]  Тарабосты – представители фракийской знати, аналоги древнерусских бояр. Пилеаты – "носящие шапки" – следующее по знатности фракийское сословие, воины-дружинники царей и тарабостов. Простые даки, крестьяне и ремесленники, не имели права носить шапки и назывались коматами – "длинноволосыми", "косматыми".

Бергей укрылся в лесу, но так, чтобы дорога просматривалась. Вскоре на ней появился отряд всадников. Римляне. Их было несколько десятков. Бергей начал считать, но быстро сбился. Они явно никуда не спешили, двигались шагом.
Когда колонна поравнялась с тем местом, где спрятался Бергей, один из всадников, ехавших впереди, оглянулся назад и что-то сказал командиру, который легко опознавался по гребню на шлеме.
Бергей заскрипел зубами. Он совсем не подумал о том, что его следы разве что криком не кричали: "тут шёл человек, а вот здесь он свернул в придорожные кусты". И, конечно же, любому понятно, что этот человек – точно не легионер. Следы их калиг ни с чем не спутаешь.
Командир посмотрел на следы, потом взглянул в сторону Бергея. Тот, браня себя последними словами за беспечность, напрягся. Ему показалось, что его видно, как на ладони. Еле-еле смог подавить первый порыв – броситься бежать.
Римлянин не заметил его, постриг глазами кусты и отвернулся. Подчинённый что-то спросил у начальника. Очевидно, интересовался, не прикажет ли тот прочесать окрестности.
Командир задумался, но ненадолго. Покачал головой, сказал что-то и махнул рукой. Вперёд, мол.
Всадники продолжили путь. Бергей облегчённо выдохнул. Когда римляне скрылись из виду, он уже хотел вылезти из укрытия, но тут прямо над его ухом кто-то прошипел:
– Лежать!
Неведомая сила вдавила его в снег, чья-то мозолистая ладонь зажала рот. Он дёрнулся пару раз, но незнакомец держал крепко.
– Не ёрзай, парень.
Низкий густой голос звучал спокойно. Угрожающих ноток в нём не ощущалось, да и родная речь успокоила заторопившееся было сердце.
– Уберу руку, не вздумай орать. Понял?
Бергей дёрнул головой, вроде как кивнул. Незнакомец отпустил его и лёг на снег рядом. Освобождённый Бергей смог немного отодвинуться и рассмотреть пришельца.
На вид тому было лет тридцать или тридцать пять. Кареглазый, русоволосый. Не слишком длинная борода аккуратно подстрижена. Одет небогато, но очень добротно: кожаные штаны, длиннополая верхняя шерстяная рубаха-зира, сапоги, безрукавка из овчины. Шапка на голове, стало быть, не из простых. Все не новое, но не изношенное.
За спиной мужчины висел туго набитый мешок, над правым плечом выставлялись две деревяшки. Обе они очертаниями напоминали топорище, но если одна, торчавшая из мешка, вероятно, таковым и являлась, то другая оказалась рукоятью фалькса[16].

[16]  Фалькс – "серп". Клинковое оружие даков, своеобразный двуручный меч. Имел длинный довольно широкий сильноизогнутый клинок с внутреней заточкой, как у серпа (потому так и назывался), и древко, сравнимой с лезвием длины. Фалькс являлся дальнейшим развитием фракийской ромфайи, от которой он отличался большей кривизной и шириной клинка.

Незнакомец приложил палец к губам и кивнул на дорогу.
– Тише, парень. Смотри.
Бергей осторожно приподнял голову.
В той стороне, откуда приехали всадники, снова нарастал шум. Только теперь он был куда сильнее. Это были уже не лошади. Это шли люди. Сотни, а может быть тысячи людей.
Вскоре показалась голова колонны. Легионеры шагали по четыре человека в ряд. Все они были одеты в тёплые зимние плащи и короткие, чуть ниже колен штаны. Каждый тащил на плече палку с перекладиной, на которой висели многочисленные мешки, котелки, корзинки. К этой же палке были привязаны киркомотыги, лесорубные топоры, заострённые колья для лагерного палисада.
Легионеры шли бодро, переговаривались. Было видно, что опасности они не ожидали, да и не удивительно – в этой части страны сопротивление даков практически сломлено. К тому же возможную засаду должен был вскрыть передовой отряд.
После того, как мимо залёгших в кустах даков прошествовали две центурии, на дороге появилась группа всадников – по всему видать, начальство. Следом шли знаменосцы.
Аквилифер[17], шлем которого покрывала львиная шкура, нёс золотого орла. Царь птиц, гордо раскинув крылья, украшенные венками, сжимая в лапах молнии Юпитера, сидел на перевитом алыми лентами древке, свысока обозревая бескрайние леса своих новых владений. Чуть поодаль шёл сигнифер с волчьей мордой на шлеме. Он нёс красный квадратный штандарт с вышитым золотом быком и надписью "LEG V".

[17]  Аквила (лат.) – "орёл".

– Наши заклятые соседи... – прошипел незнакомец.
– Кто? – прошептал Бергей.
– Это Пятый Македонский легион. До войны он стоял в Эске, из всех "красношеих" ближе всего к нам. А теперь идут, как у себя дома, ублюдки. На север, значит, вас понесло? Знать бы зачем...
Колонна римлян растянулась на милю, но миновала спрятавшихся даков менее, чем за полчаса.
Бергей замёрз. Чем дальше от страшной ночи, тем привычнее вело себя тело – мёрзло, уставало. Он подул на закоченевшие пальцы. Незнакомец поднялся на ноги и за шиворот встряхнул юношу.
– Ну, хватит валяться, вставай.
Он окинул Бергея оценивающим взглядом, задержав его на полуразвалившейся обуви.
– Ты кто такой, отрок? Как звать? Чей сын?
– Бергей. Сын Сирма, – не стал запираться юноша.
– Сын Сирма? – прищурился незнакомец.
Бергей промолчал. Незнакомец не стал дальше расспрашивать. Словно потеряв к юноше интерес, он отвернулся и вышел на дорогу. Осмотрелся по сторонам, взглянул на хмурое небо.
Бергей отметил, что незнакомец вооружён весьма основательно: помимо топора в мешке и здоровенного фалькса за спиной, на поясе его обнаружился длинный кривой кинжал, а из голенища сапога выставлялась рукоять ножа.
– Быстро идут, не хотят разбивать лагерь, – сказал мужчина, – хотя до Апула засветло не поспеют.
– Это дорога на Апул? – спросил Бергей, качнув головой вслед удалившейся колонны римлян.
– Да. Ты что не знал?
Бергей отрицательно помотал головой.
Незнакомец хмыкнул.
– Ну, ты даёшь, парень. А шёл-то куда? Куда глаза глядят?
– В Сармизегетузу.
Незнакомец нахмурился.
– Зачем тебе туда?
Бергей не ответил.
– Чего молчишь?
– Надо, – огрызнулся юноша.
Мужчина усмехнулся.
– Ладно. До Сармизегетузы ещё далековато. Пойдём-ка.
– Куда?
– Ты спать будешь прямо посреди дороги?
– Светло ещё.
Незнакомец кинул на юношу удивлённый взгляд.
– Дурень, ты откуда такой бестолковый взялся? Темно станет, на дерево залезешь?
– Может и на дерево, – надулся Бергей, – а ну как волки?
– Я несъедобный, – усмехнулся мужчина, поправив ремень с фальксом.
Он пересёк дорогу и, раздвинув еловые лапы, полез в чащу на противоположной стороне. Бергей помедлил с минуту, но все же рассудил, что в его положении разумнее всего последовать за незнакомцем.

Дорога, соединявшая столицу Дакии с крепостью Апул, бежала с юга на север. Бергей выполз на неё с востока и шёл на юг. Когда прятался от римлян, свернул направо. Там его отловил незнакомец, стало быть, он пришёл с запада. Двинулись они на восток, что не слишком понравилось юноше, но он не стал протестовать, предположив, что далеко идти не придётся. Нужно только подходящее место для ночёвки подыскать.
Так и вышло. Некоторое время они продирались через бурелом, потом выбрались на небольшую полянку, на краю которой росла высокая старая ель, устало упустившая нижние ветви к самой земле. Они образовали уютный, довольно просторный шатёр.
– Может, здесь остановимся? – спросил Бергей, – вроде удобно.
– Нет, – покачал головой незнакомец, – если тут костёр развести, снег на ветках подтает и вниз соскользнёт. Огонь затушит.
– Костёр-то можно снаружи развести.
Незнакомец удивлённо взглянул на юношу.
– А спать ты в стороне от огня намерен? Хочешь дуба врезать?
Бергей только вздохнул. Он уже еле волочил ноги и плохо соображал.
К счастью, дальше идти не пришлось, буквально в двух шагах обнаружилось местечко, которое незнакомец счёл вполне удобным. Несколько елей тут образовали маленький амфитеатр.
Незнакомец скинул с плеч мешок. Снял фалькс, висевший на ремне, прислонил оружие к дереву, распустил завязки мешка и вытащил из него топор. Примерился к стоящей неподалёку засохшей на корню ели.
Топор звонко врубился в мёртвую древесину. Бергей вздрогнул, ему показалось, что заслышав громкое эхо, сюда сейчас сбежится пара легионов "красношеих".
Мужчина свалил ёлку, даже не запыхавшись. Вернулся за фальксом, расстегнул застёжку на ножнах и обнажил клинок. Проворчал:
– Не для того тебя ковали...
Протянул серп-переросток Бергею со словами:
– На-ка, парень, поработай. Сучья отсекай.
Вдвоём они быстро очистили ствол от сучьев, потом разрубили его на три части. Положили два бревна рядом, вплотную. Наломали веток, с росшей неподалёку берёзы надрали бересты на растопку, разложили её между брёвнами. Когда добыли огонь, и пламя хорошо разгорелось, третье бревно навалили сверху.
– Спать вдоль ляжем. Жар в бока пойдёт, не замёрзнем, – сказал незнакомец.
Он развязал мешок и извлёк из его недр небольшой закопчённый, обёрнутый в тряпицу котелок. Набил его снегом, поставил на край костра. Достал из мешка пару сухарей, протянул Бергею.
– Какой-то ты парень, незапасливый.
Бергей поблагодарил. Он хотел жевать медленно, с достоинством, но не совладал с собой, заторопился.
Мужчина покачал головой, вновь посмотрел на обувь юноши.
– Н-да...
Он порылся в мешке и вытащил шерстяные портянки.
– На-ка, надень.
– Да я... – замялся Бергей.
– Надевай.
– Я отплачу... – смущённо пробормотал юноша.
Незнакомец криво усмехнулся. Он удобно устроился возле пышущего жаром костра на постели из еловых веток. Мешок подложил под голову.
Бергей последовал его примеру.
– Хорошо. И одеяла не надо. Ещё бы мяса сейчас зажевать... – мечтательно заявил незнакомец, закинув руки за голову.
Бергей не ответил. Некоторое время они молчали, потом мужчина спросил:
– А ты, парень, не того ли Сирма сын, что с Вежиной водил дружбу?
Бергей, помедлив с ответом, подтвердил.
– Того.
Незнакомец хмыкнул.
– Ишь, ты. Важный тарабост, значит. А по виду и не скажешь.
Бергей ничего на это не ответил.
– Стало быть, ты из Берзобиса? – продолжил расспросы незнакомец.
– Оттуда. Только мы, ещё когда отец был жив, перебрались в Сармизегетузу.
– Ясное дело, – заявил незнакомец.
Слова Бергея он воспринял, как само собой разумеющееся. Пять лет назад, во время прошлой войны с римлянами, их путь пролегал через крепость Берзобис. Децебал не стал её оборонять. Царь решил затащить врага подальше в горы и без борьбы отдал "красношеим" все крепости в долинах. Берзобис, занятый римлянами, так и остался в их руках. После того как легионы, принудив Децебала к довольно унизительному миру, частично покинули Дакию, в нескольких крепостях остались римские гарнизоны. С тех пор Бергей не видел родного дома.
– А я знавал твоего отца, – сказал незнакомец, – хотя и не слишком хорошо. Сам-то я из людей Диега, у нас с Вежиновичами давняя тёрка.
– Царев брат бывал в нашем доме, когда отца убили, – сказал Бергей, – только я тебя среди его людей не помню... господин.
Последнее слово он выговорил через силу. Как-то не пристало ему, сыну знатного тарабоста, звать господином простого воина (а что-то подсказывало ему, что хотя незнакомец явно из числа "носящих шапки", все же он не слишком родовит). Сказать такое Бергея вынудило собственное плачевное состояние и помощь, полученная от незнакомца. В другой ситуации он бы обратился к старшему, пусть и менее знатному, со словами "почтеннейший" или "уважаемый".
– Господин... – усмехнулся незнакомец, угадав его мысли, – не привык такое говорить, сын Сирма? Ну и не начинай, коли так.
Он поёрзал, меняя позу, приподнялся на локте, пытаясь увидеть Бергея, расположившегося по другую сторону костра, и, наконец, представился:
– Люди называют меня Дардиолаем.
Дардиолай, стало быть. Бергей наморщил лоб. Это имя показалось ему знакомым. Что-то было с ним связано. Что-то громкое, известное в Дакии каждому мальчишке.
"Люди называют меня Дардиолаем".
Э, нет. Люди тебя называют иначе. Бергей вспомнил.
– Не о тебе ли, уважаемый, идёт слава, будто в драке с тобой мало кто может сравниться быстротой?
Дардиолай усмехнулся.
– Досужие люди болтают всякое. Пустая трескотня. Не слушай.
Не опроверг. Стало быть, и правда, он. Дардиолай по прозвищу Збел, "Молния", прозванный так за прямо-таки нечеловеческое проворство в схватке. Вот ведь судьба Бергею выпала – столкнулся с едва ли не самым искусным воином во всей Дакии.
Бергей слышал о нём множество небылиц. Будто бы у него глаза горят, как у волка. Да что там волка – ночью жарят, словно начищенное бронзовое зеркало в ясный день. Будто бы именно Збел, практически в одиночку, молниями из глаз и огненными шарами из задницы испепелил на перевале Боуты римский легион "Жаворонков". Четырнадцать лет назад дело было, Бергей как раз в тот год родился.
Бергей в подобные бредни, конечно, не верил. Это бабы, у которых языки, как помело, такое болтают. Так ему было приятно думать, не сознаваться же, в самом деле, что большая часть небылиц придумана мальчишками, такими же, как он сам.
Однако, несмотря на выдумки, оставалось бесспорным – в той битве Дардиолай, коему тогда от силы всего двадцать годов минуло, совершил нечто выдающееся. К сожалению, Бергей так достоверно и не знал, что именно. Рассказы серьёзных мужей, коим не к лицу расцвечивать свою речь небылицами, тоже разнились. Тут уж не ясно, почему.
Одни говорили, будто Збел, совсем тогда юнец сопливый, от которого никто и не думал ожидать подвигов, поразил римского знаменосца, и именно благодаря ему золотой Орёл "Жаворонков" оказался самым ценным трофеем Децебала, заняв почётное место в царском дворце.
Другие рассказывали, что Дардиолай вступил в единоборство со злосчастным префектом претория[18] Корнелием Фуском, неосмотрительно бросившим легион в атаку на неразведанный должным образом перевал. В схватке Збел одолел Фуска, а тот был знаменитым воином, хотя и бездарным командующим.

[18]  Префект претория – командующий императорской гвардией (преторианцами). Позже функции префекта претория были значительно расширены.

Так оно было или иначе, но Децебал заметил молодого человека. Царев брат Диег приблизил его, и Дардиолай, коего с тех пор нечасто звали по имени, отдавая предпочтение яркому прозвищу, совершил ещё немало подвигов.
– Рот закрой, ворона залетит, – привёл Бергея в чувство насмешливый голос, – басню какую, поди, вспомнил?