Пламя костров плясало на лесной поляне. Оно пришло в такую силу, что отсветы его без труда прорывались сквозь частокол сосен и густые заросли можжевельника. Лес изо всех сил пытался отгородиться множеством колючих рук от вторгшегося в его пределы безумия, но все его потуги были тщетны. Грохот барабанов разносился по округе на тысячи шагов, отпугивая лесных обитателей. Лишь один молодой и любопытный волк отважился приблизиться к огненной поляне и смотрел из чащи на развернувшееся там действо. Глаза его горели, как угли, отражая свет полной луны, но никто из двуногих, нарушивших ночной покой леса этого не замечал. Они были слишком поглощены своим диким иступленным танцем, в котором их обнажённые тела сливались в одно целое с мятущимися рыжими языками пламени.
Волк смотрел на хоровод огня, мелькающий за деревьями. Его пугал грохот барабанов, ему не нравился дурманящий конопляный дым, но он не уходил, заворожённый танцем, хотя и держался на почтительном расстоянии.
Ведомо ли было ему, что сегодня за ночь? Открыл ли ему это знание бог дикой жизни, рогатый Сабазий? Кто мог ответить...
Над раскидистыми кронами полувековых сосен ярко горел серебряный диск луны. Люди называли её Бендидой или Котитто, Великой матерью. Волк знал, что люди ошибаются. Иным именем он звал луну, когда зимними ночами пел ей песни. Впрочем, двуногим до этого не было дела. Они праздновали рождение сына Бендиды, вечно юного, умирающего и возрождающегося бога Нотиса. Они праздновали тайно, в глухой чаще, вдалеке от людских селений, ибо ночь Бендиды и её сына запретна.
Сто пятьдесят лет минуло с тех пор, как великий царь Буребиста заповедал своему народу отринуть почитание Нотиса, ибо это бог пьяного безумия, отнимающего доблесть гетов и даков. Залмоксис стал царским богом.
Немногие всё же осмелились ослушаться грозного Буребисту, и до конца изжить вековую веру ему не удалось. Потому до сих пор в ночь накануне весеннего равноденствия глубоко в лесу можно было увидеть пляску спутниц Нотиса, которых эллины звали бассаридами или менадами. Были здесь и мужчины. Обнажённые молодые люди, девушки и юноши кружились в диком танце, прославляя Великую мать и её сына, сливались воедино. Жадные пальцы скользили по разгорячённой коже, губы тянулись к губам.
Из переплетения рук вырвалась девушка. Вбежав во тьму, она обессиленно и тяжело дыша опёрлась о сосну. Грудь её высоко вздымалась, кожа блестела от пота. Хоровод не заметил её отсутствия и бассарида, переведя дух, шагнула дальше в ночь. Куда она бежала, к кому? Возможно, волк и не знал этого наверняка, но догадывался. Он был не единственным зрителем пляски огня. Рядом с ним при хорошем зрении и воображении можно было различить чёрный силуэт, напоминающий коленопреклонённую человеческую фигуру. Человеческую? Пальцы, перебирающие пряди густого серого меха, ещё не вылинявшего после зимы, могли принадлежать только человеку. Или нет? Ночь темна и таит в себе много тайн...
Девушка, казалось, не замечала хлещущих колючих ветвей, не обращала внимания на ссадины и царапины, она шла, будто во сне, словно хоровод бассарид, выпустив её тело, всё ещё удерживал разум там, на огненной поляне. Но чем дальше она удалялась, тем осмысленнее становился её взгляд.
Наконец, она остановилась. Словно только сейчас придя в себя, осмотрелась. Замерла, почувствовав, что не одна здесь, по тьме. Она вглядывалась в ночь, пытаясь угадать, кто или что ждёт её там.
Волк повёл носом, переступил передними лапами, повернулся, собираясь уйти. Удерживавшая его рука расслабилась, выпуская зверя, и он бесшумно потрусил прочь.
Тень за его спиной поднялась во весь рост и шагнула к девушке, заключив её в свои объятья...

Видение исчезло, напоследок "одарив" Дардиолая жесточайшей головной болью. Он сжал пальцами виски, стараясь при этом не сорваться вниз. Блёклые краски зимнего увядания вспыхнули было на одно мгновение, переливаясь ярким калейдоскопом, зрение обострилось до предела, но теперь всё возвращалось на круги своя.
Дардиолай медленно провёл ладонью по лицу и прошептал:
– Тармисара...
Он не видел её с прошлой весны, с тех самых пор, как Децебал произнёс эту простую и страшную фразу:
"Одни не отобьёмся".
Да, в этот раз они остались одни. Роксоланы, аорсы и бастарны, бившие Мания Лаберия в зимнюю кампанию четыре года назад, но побитые Траяном, уже не союзники дакам. Неужто их, отважных и лихих воинов так раздавило поражение, потеря богатой добычи, которая уже была в руках? Почему царь Сусаг не спешит теперь на помощь Децебалу?
"Тебе ехать к Сусагу, Дардиолай", – таков был царский приказ.
Он должен был уехать, не простившись, не оставив себе на память даже образа, последнего взгляда. Который год один лишь её взгляд был для него отрадой, а сказанное слово и вовсе праздником. Чужая жена...
Теперь он лишится последнего. Дардиолай уезжал, а она оставалась в столице. Оставалась с мужем, царёвым другом и первым полководцем Бицилисом.
К Сармизегетузе медленно, но неудержимо продвигался Траян, а легионы Лаберия железной поступью шли по долине Алуты, стремясь замкнуть кольцо рабского ошейника на шее свободной Дакии.
Дардиолай ехал на восток, к роксоланам. Он не питал иллюзий на счёт своих способностей уговорить Сусага вновь сесть на боевого коня и сразиться с римлянами. Он был послом отчаяния и потому всей душой рвался на запад, где погибала Дакия, где без его защиты оставалась Тармисара.
В отношениях с роксоланами, ранее бившимися плечом к плечу с Децебалом и огнём и мечом прокатившимися по Мёзии, Траян решил применить на практике максиму: "разделяй и властвуй"[40].

[40]  Считается, что это выражение было максимой римского сената, однако в корпусе латинских текстов оно отсутствует и, скорее всего, было придумано в Новое время. Что, однако, не отменяет его практическое использование во внешней политике Рима и не только.

Изгнав союзных дакам варваров, осмелившихся перейти Данубий зимой восемьсот пятьдесят пятого года[41], Траян не стал вести с ними войну до полной победы (то есть истребления или изгнания ещё дальше на север). Он заключил мир и, по примеру Домициана (но вовсе не по тем же причинам) предложил роксоланам subsidium. Регулярную плату "за покой на границе". Недоброжелатели императора (а даже у наилучшего принцепса таковые имелись) шептались, что, дескать, унизительная дань. А вот нет. Это, скорее, Домициан такую платил. А Траян обеспечил разрыв прикормленного и довольного Сусага с Децебалом. Когда началась новая война, роксоланы помогать дакам не стали.

[41]  102 г. н.э.

Всё лето Дардиолай провёл в ставке Сусага. Его хорошо здесь знали, Децебал и раньше посылал Молнию к роксоланам, ибо тот ещё в юности немало пожил в их степях, свободно говорил на их языке и ходил с ними в поход на Мёзию.
Дардиолай ездил с Сусагом и его сыновьями на охоты, пировал с ними. И убеждал, убеждал, ежеминутно моля богов наделить его таким красноречием, против которого хитрый сармат не сможет устоять. Он сулил золото. У Децебала много золото. Разве есть столько у римлян? Децебал щедро отплатит за помощь. Его благодарность не сравнится с римской подачкой.
Дардиолай взывал к гордости степняков. Напоминал о доблести воинов, разметавших "Стремительный"легион.
Жизнь в степи нетороплива, разговоры неспешны. В бездонном небе день за днём медленно проплывали облака. Они казались Дардиолаю дымом пожарищ. Совсем рядом, за синеющими на западе горами полыхала его родина. Душа посла рвалась на части. Сотню раз в отчаянии он порывался бросить всё и рвануть домой, пока есть ещё дом. Титаническим усилием воли он сдерживал себя, напоминая о долге. Есть приказ. И ещё есть надежда.
В ставку не раз за лето прибегали лазутчики. Сусаг зорко поглядывал, как идут дела у даков. Он выжидал, оценивая, чья сторона берёт верх. Дардиолай понимал это и не уставал молить богов, чтобы Сармизегетуза устояла. Даже если нет, это ещё не конец, ведь и в прошлую войну Децебал потерял столицу.
Пусть устоят Близнецы, Капилна, Апул, Красная Скала. Пока хоть одна крепость сражается, есть надежда. Даже если все они падут – всё равно есть надежда, что Траян надорвётся и остановится, как он остановился в прошлый раз. И тогда...
Сусаг улыбался, потягивая кобылье молоко, ближние царя дружелюбно хлопали Дардиолая по плечу, превозносили воинское мастерство своего гостя в песнях, предлагали ему оставаться с ними, с некоторыми он даже смешал кровь.
Всё тщетно.
Римское золото оказалось тяжелее слов.
Когда в степи поблёкли краски, Дардиолай понял, что всё кончено. Он помчался домой, где застал лишь пепелища... Теперь ему осталась только месть.
Услышав о падении Сармизегетузы, посланник уже и не чаял увидеть Тармисару среди живых. Вот, увидел. В римском кастелле, среди врагов.
Пленница?
Всё прошлое в один миг стало несущественным, неважным. Все планы, один отчаяннее и глупее другого, все сомнения рассыпались в пыль. Мысли, доселе плутавшие во тьме, нащупали прямую тропу.
Несколько вопросов оставались без ответа. Эти ответы не могли дать Дардиолаю торговцы и зазевавшиеся легионеры. Требовался кто-то близкий к сильным мира сего. И боги сами указали Молнии на этого человека. Деметрий Торкват. Глава механиков Децебала.
Сколько Деметрий проторчит в кастелле, Дардиолай, конечно, не знал, но твёрдо решил, что не уйдёт отсюда, пока тот не покинет крепость. Сколько бы ни пришлось ждать. Дардиолай умел ждать и терпеть голод и холод. Такой случай упускать нельзя.
Боги, видно, его решимостью удовлетворились и не стали слишком долго испытывать Молнию. Деметрий и сопровождавшие его римляне пробыли в кастелле ещё часа два, а потом отбыли.
Они, конечно, выехали верхом, как и прибыли. Дорога от крепости довольно долго сохраняла прямизну, прежде чем ныряла за поворот, и хорошо просматривалась с привратной башни. Отпустить всадников подальше, чтобы потом бегом настигнуть, Дардиолай не решился. Лошади римлян сразу перешли на рысь. Заранее отойти за поворот для засады он тоже не мог, боялся, что проворонит Деметрия, ибо, пока ждал, обошёл кастелл кругом и увидел, что дорога у его стен не заканчивается, а бежит дальше. Вдруг Деметрий не вернётся к Апулу, а поедет куда-то ещё?
Нет, надо рисковать. Придётся действовать нагло. Так он и поступил.
Всадники удалились от крепости всего на стадию (до поворота ещё было столько же), когда дорогу им преградил выскочивший из кустов варвар. Один из римлян не растерялся, рванул из ножен спату и даже успел взмахнуть ей, но удар ушёл в пустоту. Варвар, выскочивший под его правую руку, вдруг исчез и возник слева. Его здоровенный серп просвистел над ушами коня и ударил римлянина в неприкрытую доспехом ключицу (обнаглели "красношеие", ездят, как у себя дома, без брони). Тот качнулся к конской шее и медленно сполз в подмёрзшую грязь.
Варвар тем временем уже разбирался со вторым римлянином. Тот, хлопнув ладонью по крупу лошади Деметрия, рявкнул:
– Назад! Быстро!
Испуганный иониец потянул поводья на сторону, разворачивая лошадь, и пару раз торопливо пнул её бока пятками. Дардиолай скрипнул зубами и, не мешкая, отскочив от второго римлянина, широко размахнувшись фальксом, подсёк задние ноги лошади Деметрия. Та жалобно заржала, осела и механик, не удержавшись, кувыркнулся назад. Второй римлянин оказался весьма проворен. Повернувшись к нему спиной, Дардиолай едва не поплатился за это. Еле-еле увернулся от летящего меча, который рассёк бок несчастной лошади механика. Следующего удара римлянин нанести не сумел. Дардиолай одним прыжком оказался позади него и как крюком стащил фальксом римлянина на землю, "зацепив" клинком за горло.
В следующее мгновение он уже сам сидел верхом. Деметрий, приложившийся о твёрдую землю затылком, поднялся на ноги, ошалело мотая башкой, но тут же был подхвачен за шиворот сильной рукой и перекинут поперёк конской спины.
В крепости уже заметили неладное, оттуда доносились крики.
– Пошла! – заорал Дардиолай, поднимая лошадь с места в галоп и молясь, чтобы Залмоксис подарил ему и его перегруженной кобыле хотя бы немного форы...

Тяжко писать, когда читатель молчит. Демотивирует. Хотя, конечно, насильно мил не будешь.