Иван-да-Марья

Давно это было. Теперь уже никто и не помнит те стародавние времена, когда на Земле, вместе с людьми, жили боги. А дело было так. Отдыхал как-то осенью, на берегу Ра, бог огня Семаргл. Тогда это была еще большая, полноводная река. Теперь она стала намного меньше, но всё равно  очень большая, и зовут её люди Волгой-рекой. Так вот, лежит, стало быть, Семаргл на берегу Ра и видит, как из воды выходит ослепительно красивая девушка. Настолько красивая, что аж в глазах у него потемнело. Стан стройный, кожа белоснежная, под косой месяц блестит, а во лбу горит звезда. Сразу видно – богиня. Вскочил Семаргл на ноги, как ужаленный, и говорит ей:
— Кто ты, красна девица? Как звать-то тебя?
— А так Купальницей и зови. Меня все так кличут.
— Ты красива, как богиня – продолжает Семаргл – Но что ты тут делаешь?
— А я и есть богиня – отвечает – Богиня ночи и любви, покровительница рек и озёр, повелительница русалок. И река эта моя. А ты кто таков?
— Сварожичи мы. Семарглом меня зовут. Бог огня я – говорит он и от смущения краснеет так, что аж искры сыпятся вокруг.
— Так ты, значит, сын самого Сварога? – удивилась Купальница.
— Сын – отвечает он, потупив глаза, а потом, набравших храбрости, говорит – Выходи за меня, красавица. Полюбил я тебя с первого взгляда, и теперь без тебя жизни мне не будет.
— Да где ж это видано, чтобы вода за огонь замуж выходила? Разные мы с тобой.
— Выходи! Что хочешь для тебя сделаю. Хочешь, отдам огонь людям?
— Ой, беда будет! – засомневалась Купальница.
— Не будет, слово даю. Только выходи за меня.
В общем, слово за слово, да и поженились они, аккурат на осеннее равноденствие. А ровно через девять месяцев, в летнее солнцестояние, родила Купальница Семарглу двух близнецов – мальчика и девочку. Оба на маму похожи, такие же красивые. Мальчика Купалой назвали, а девочку Костромой. Время шло, росли дети весёлыми и здоровыми, на радость маме и папе. Но однажды прилетела на берег Ра птица смерти Сирин. Она пела чудесные песни, но кто слушал их, забывал обо всём на свете и шёл за ней в мир Нави. Купальница строго-настрого запретила своим детям слушать птицу Сирин, но они не послушали её, и убежали тайком к реке, посмотреть на чудо-птицу. А когда только Сирин увидела их, то сразу запела свою самую красивую песню. Кострома испугалась, вспомнив наказ матери, а Купала заслушался, да и остановился, как вкопанный. Звала его Кострома, звала, да всё бесполезно. Не слышал он её уже. Побежала Кострома к матери и отцу за помощью, а в это время налетели гуси-лебеди, подхватили Купалу и унесли его за тридевять земель. Так вот и случилось несчастье – разлучила близнецов коварная птица Сирин.
Время шло, выросла Кострома и превратилась в красивую девушку. Еще красивее, чем её мать. Женихов к ней приходило свататься видимо-невидимо, но никто ей не нравился. Однажды, гуляя по берегу реки, Кострома сплела себе венок из цветов, надела на голову и в отчаянии крикнула, что даже ветер никогда не сорвёт его с её головы. А это значит, что она никогда не выйдет замуж. Услышал это Стрибог, бог ветра, и очень разозлился на Кострому. Решил он проучить дерзкую девчонку – надул сильный ветер, сорвал с её головы венок и бросил на воду. И теперь Костроме придётся выйти замуж за любого, кто первым подберёт её венок. Даже, если это окажется не бог, а человек. Села Кострома на берегу реки и горько заплакала о своей несчастной доле. Слёзы её текли и текли, пока не превратились в широкую реку. Теперь эту реку так Костромой и зовут. И на том месте, где она впадает в Волгу, люди построили целый город Кострому.
А Купала, тем временем, тоже вырос в прекрасного юношу. Вырос и вспомнил о родных местах. Решил он вернуться туда, где родился, где жили его отец, мать и сестра. Соорудил Купала большую ладью, нагрузил её гостинцами заморскими и отправился в путь. Долго ли, коротко ли плыл он по морям-океанам, пока не увидел устье большой реки. Узнал он, что река эта называется Ра и поплыл по ней к родным местам. Вдруг видит: по воде плывет красивый венок из цветов. Подобрал его Купала и смотрит по берегам, ищет ту, что бросила в воду свой венок. Долго ещё плыл, пока не увидел красавицу, что сидела на берегу и горько плакала. Причалил тогда он свою ладью и подошёл к девушке.
— О чём печалишься, красавица – спрашивает.
— Боги меня наказали – отвечает – Теперь мне придётся выйти за первого встречного, кто найдёт мой венок – и ещё горше рыдает.
— Не это ли твой венок? – спрашивает Купала.
Увидела венок Кострома, и от сердца у неё отлегло. Юноша красив лицом, одет с иголочки да ещё и на знатной ладье приехал. В общем, приглянулся он ей с первого взгляда. Да и она ему приглянулась. Сколько ни странствовал, а таких красавиц нигде не встречал. Так и сыграли свадьбу. После свадьбы, повела Кострома Купалу в родительский дом, а Семаргл и Купальница узнали в нём своего пропавшего сына. Обрадовались они сперва. А потом Кострома сказала им, что это её муж. Тогда они опечалились и сказали Костроме, что она вышла замуж за своего единокровного брата. А такой позор, в те времена, можно было смыть только смертью.
В отчаянии, убежала Кострома к тёмному лесному озеру и бросилась в него, превратившись в русалку. А Купала не смог жить без неё, бросился в костёр и превратился в белый дым. Долго оплакивали их Семаргл и Купальница, а потом Семаргл пошёл к отцу своему Сварогу, просить вернуть их к жизни. Сжалился Сварог и согласился оживить внуков. Но прежний облик придать им было уже нельзя. Тогда Семаргл попросил его сделать так, чтобы они всегда были неразлучны. Подумал Сварог и сделал их одним полевым цветком, у которого один лепесток ярко-жёлтый, как огонь Купалы, а второй тёмно-синий, как глубина лесного озера. Так и назвал он его Купала-да-Кострома.
С тех пор прошло много лет, но этот цветок и сегодня можно найти повсюду. Только теперь люди называют его Иван-да-Марья. Никто уже и не помнит, откуда взялся этот цветок, но все дарят его своим любимым, как символ верности и неразлучности. А в ночь летнего солнцестояния, когда родились Купала и Кострома, люди до сих пор устраивают праздник, который так и называется – Купала. И через костёр прыгают, как Купала, и в воде плавают, как Кострома, только обязательно взявшись за руки. Даже песенка о том с тех пор в народе сохранилась, и поют люди в купальную ночь:
«Вот трава-цветок – брат с сестрою,
То Купала - да с Костромою.
Братец - это желтый цвет,
А сестрица - синий цвет».
Так и живут с тех пор на Земле Купала с Костромой неразлучно. И будут жить вечно, пока существует Земля, и пока люди будут помнить о них.
***

Отредактировано Minor (12-12-2014 21:39:44)

Вам спасибо за добрые слова.

***
Мозг Афанасия Степановича лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации. Степаныч был примерным семьянином и не имел опыта в сочинении убедительных оправданий по поводу присутствия в его машине молодых девушек. В голову лезли всякие глупые идеи, но Степаныч сразу отметал их. Единственно правильным выходом из такого непростого положения было бы попросить Колю отвезти домой его жену, а потом вернуться за ним и его машиной. Но явная нелогичность такой просьбы может насторожить проницательную Серафиму. Зачем, спрашивается, ехать пять километров туда, потом пять километров обратно, а потом опять те самые пять километров, но уже на буксире? Когда можно сразу и зацепить его «Газон» по дороге домой. Стоп! Зацепить… Чем зацепить? Тросом, разумеется. А где этот трос? Дома у Коли. Вот! Теперь в голове Степаныча выстраивался логичный и обоснованный алгоритм действий.
Несколько успокоившись, Степаныч на всякий случай прокашлялся и подошёл к Коле.

— Тут вот, какое дело – начал он – застрял я тут неподалеку. Надо бы потянуть.
— Ща сделаем – оживился Коля.
— Ты это… за тросом пока сгоняй. Заодно и Серафиму домой закинешь.
— Есть трос – кивнул через плечо Коля. – Ща зацепим.
— Не-е, этот не подойдёт, ты за длинным сгоняй – подмигнул ему Степаныч.
— Да длинный у меня трос – не унимался непонятливый Коля.
Степаныч пытался подавать ему знаки – отчаянно жестикулировал, моргал глазами, тянул себя за ухо, беззвучно шевелил губами и строил страшные рожи – все бестолку. До этого пьяницы никак не доходило то, что пытался иносказательно втолковать ему Степаныч. Осознав бессмысленность своих попыток, он использовал свой последний шанс. Чтобы хоть как-то задержать Серафиму и добраться к своей машине раньше неё, он решил показать Коле не кратчайший путь к своему застрявшему «Газону», а в объезд лесополосы. Эти несколько дополнительных минут могли спасти его от полного провала.
— Доедешь до конца лесополосы, развернёшься за ней – там и увидишь меня – объяснил Степаныч.
Как только трактор тронулся, Степаныч побежал так, как не бегал со времени службы в армии. Он совершенно забыл о своей отдышке, о застарелом ревматизме и о натирающих ноги кирзовых сапогах. Он бежал так, как когда-то бежали солдаты шведского короля Карла XII, от кавалерийских частей Меньшикова и Шереметьева, как бегут за своей золотой медалью олимпийские чемпионы-легкоатлеты. Его тяжёлые сапоги едва касались поверхности земли, а серая стёганая телогрейка развевалась на ветру, словно шёлковый штандарт на грот-мачте боевого фрегата.
Из-за ужасного запаха в кабине грузовика долго находиться было нельзя, поэтому Варя вышла на свежий воздух и собирала букет полевых цветов неподалёку от машины. Она предавалась размышлениям о весёлой и беззаботной жизни цирковых артистов, в ряды которых она собиралась влиться сразу по приезде в Москву. Она ещё не придумала, с каким номером будет выступать, но на всякий случай уже тренировалась раскланиваться перед зрителями. Воображаемую публику она расположила среди деревьев, ареной же было огромное поле, на краю которого она стояла. Осыпав себя только что собранными лютиками и васильками, она сделала тройной книксен в сторону лесополосы и стала посылать воздушные поцелуи ликующим от восторга зрителям. Цветов ей показалось недостаточно, поэтому она собрала рассыпанный букет и осыпала себя ещё раз. Взяв один из упавших на неё васильков, Варя бросила его воображаемому прекрасному юноше, аплодирующему ей в первом ряду и громко выкрикивающему «Браво! Браво!». Юноша, поцеловав цветок, попытался что-то крикнуть ей в ответ, но его голос утонул в громком топоте больших кирзовых сапог, несущихся на неё со стороны дороги. В сапогах оказался тот самый добрый дядечка, который только что вёз ее в Москву на этой вонючей машине. Теперь он показался ей страшным. Его бледное лицо было перекошено, а глаза налиты кровью. Он был похож на дрессировщика, за которым гонится взбесившийся тигр.
— В кузов! Быстро! – рявкнул он страшным голосом.
Варя поняла, что произошло что-то ужасное и одним махом запрыгнула в кузов грузовика. В следующее мгновение она скользила к противоположному борту по липкой и ужасно вонючей жиже. Рядом раздался громкий звук работающего трактора и какие-то голоса. Разобрать, что они говорили было нельзя, но Варя понимала, что никто не должен знать о её присутствии. Дышать было очень трудно, но до смерти перепуганная Варя боялась поднять голову. Она осмелилась только перевернуться на спину и лежала, боясь пошевелиться и выдать себя неосторожным звуком. Сквозь грохот двигателя до неё доносились непонятные голоса, удары, стоны и всхлипы. Воображение услужливо рисовало Варе ужасные картины кровавого преступления, единственной свидетельницей которого она оказалась. Наконец, машина дернулась и поехала. Дышать стало чуть легче. На каждом ухабе машина кренилась, и Варя скользила от борта к борту, но уцепиться было не за что. Весь кузов изнутри был липким и скользким.
Серафима Ивановна сидела рядом с мужем в кабине его грузовика и вспоминала предыдущую часть пути, как кошмарный сон. После Колькиного трактора Афонин навозоносец показался ей лимузином. Да и Колькин перегар был покрепче, чем эта, почти родная ей атмосфера в кабине «Газона». С сюрпризом, жаль, не получилось – подарок к годовщине свадьбы пришлось показать мужу. Но Серафима Ивановна всё равно была очень ему благодарна за то, что он избавил её от смертельного риска. Теперь она хотела поскорей добраться домой, чтобы испробовать в деле новый кухонный комбайн.
Мысли Афанасия Степановича были заняты совсем другим. Он понимал, что Коля теперь остановится только у его дома. А что, если эта девчонка вылезет в самый неподходящий момент? Он мысленно просчитывал все возможные варианты развития событий и искал логичные и убедительные объяснения для каждого из них. Для некоторых из этих вариантов сколько-нибудь вразумительных объяснений он не находил и это угнетало его. Сидящая рядом супруга что-то оживлённо рассказывала. Он не слышал её, но утвердительно кивал головой  и изредка вставлял: «Ну да», «Конечно» и «Ну, ещё бы!».
Машина остановилась. Варя в последний раз переплыла через весь кузов и больно ударилась головой о его переднюю стенку. Трактор уехал, голоса стихли. Варя по-прежнему боялась пошевелиться, только изредка отгоняла от лица чересчур назойливых мух. Она была уверена, что стала свидетельницей страшного убийства, хотя лёжа в кузове ничего, кроме неба не видела. Она понимала, что водителю уже не помочь – его расчленённый труп без сомнения уже закопан в разных местах. Теперь её главная задача – лежать как можно тише, чтобы злоумышленники не догадались о том, что в кузове лежит единственный свидетель их кровавого преступления. Варя прислушивалась к каждому звуку. Лаяли собаки, мычали коровы. Незнакомые голоса то приближались, то удалялись. Было совершенно очевидно, что она находится в самом центре бандитского лагеря, и жизнь её буквально висит на волоске. Варя была не на шутку напугана. К тому же, она очень устала – сказывалась бессонная ночь.
Проснулась Варя глубокой ночью от холода. Луны не было видно, немногочисленные звёзды еле пробивались сквозь густые облака. Вокруг стояла мёртвая тишина. Варя восстановила в памяти картину прошедшего дня и всплакнула о безвинно убиенном добром дядечке-шофёре. Немного подумав, она справедливо предположила, что вечером, после удачного преступления, разбойники напились и теперь спят мертвецким сном. И сейчас у неё есть шанс выбраться живой из их бандитского логова. Осторожно подняв голову и оглядевшись по сторонам, Варя увидела лишь очертания верхушек деревьев – света нескольких тусклых звёзд явно не хватало для полноценной рекогносцировки местности. Деревья навели её на мысль о том, что лагерь находится в дремучем лесу, кишащем дикими зверями. Диких зверей Варя побаивалась, хоть никогда и не видела их, но разбойников она боялась ещё больше. Поэтому она приняла смелое решение – бежать.
Осторожно спустившись на землю, трясущаяся от холода Варя отправилась в неизвестность, хлюпая мокрой одеждой и распространяя вокруг себя характерный запах.
***
Старший лейтенант Гринберг служил в милиции почти тридцать лет. Несмотря на столь продолжительную и практически безупречную службу, четвёртая звёздочка на погонах была для него также недоступна, как и любая из звёзд, которые он теперь разглядывал сквозь широко распахнутое окно на безлунном ночном небе.
С войны Семён Аронович вернулся в звании гвардии сержанта, имея на своей груди пять боевых медалей и два ордена. В школу милиции, о которой он мечтал с детства, его, как героя-фронтовика, приняли без экзаменов. Папа Сёмы был в то время профессором в политехническом институте, и настаивал, чтобы его сын поступал именно туда. Но профессия инженера мало интересовала Сёму. Наперекор воле отца он решил посвятить свою жизнь благородному и почётному делу – борьбе с преступностью.
Школу милиции Сёма окончил с отличием, но по распределению, вместо уголовного розыска, о котором он так мечтал, его направили работать участковым инспектором в один из неблагополучных районов богатого полезными ископаемыми края. Когда же он пытался выяснить, почему ему, отличнику, спортсмену и, наконец, фронтовику, не нашлось места в уголовном розыске, члены комиссии виновато отводили глаза в сторону и очень неубедительно говорили об исключительной важности профилактической работы по предупреждения правонарушений. Да и потом, во время службы начальство ещё не раз виновато отводило глаза в сторону, как только Семён Аронович осторожно пытался завести разговор о повышении в звании или должности. Семён Аронович понимал, что милицейской карьере очень мешала его фамилия, поэтому, осознавая невозможность что-либо изменить, он давно смирился с таким положением вещей, справедливо рассудив, что не место красит человека и даже не количество звёздочек на его погонах, а честный и добросовестный труд на вверенной ему территории.
На своём участке, в который входили шесть деревень, Гринберг знал всех жителей в лицо. Во-первых, сказывался многолетний опыт работы на одном месте. Во-вторых, сельская молодёжь теперь, едва окончив школу, уезжала, кто работать, а кто учиться, и мало, кто из этих ребят возвращался потом в свою родную деревню. Постоянными жителями можно было считать только стариков и людей среднего возраста. Ну, и в-третьих, Семён Аронович всегда очень добросовестно относился к своим немногочисленным обязанностям и любил, по его собственному выражению, «держать все на контроле». Держать особенно было нечего. За все тридцать лет, на его участке не произошло ни одного мало-мальски серьёзного преступления. Ну, напьётся кто-нибудь, да поколотит спьяну свою жену. Или детишки курицу соседскую сопрут и пикник устроят. Семён Аронович, помногу раз перечитывавший захватывающие истории Артура Конан Дойля и Агаты Кристи и знавший их практически наизусть, совсем иначе представлял себе суть милицейской работы. К сожалению, на его участке не было картинных галерей, из которых можно было бы похитить произведения Рембрандта или Босха, по местным дорогам не пролегали маршруты инкассаторских машин, которые можно было бы ограбить. Тут не было ни одной, даже самой маленькой ювелирной лавки. Преступники долгие годы обходили этот район стороной, как заколдованный, а Семён Аронович больше всего боялся, что уйдёт на пенсию, так и не раскрыв в своей жизни ни одного преступления.
Когда небо на востоке начало едва заметно светлеть, а свет далёких и таких недоступных звёзд потерял свой полуночный блеск, бессонница начала понемногу отступать. Грустные мысли о несостоявшейся карьере уже не раздражали Семёна Ароновича, а скорее, наоборот, успокаивали. Пусть теперь высокие милицейские чины посыпают себе головы пеплом и рвут на себе волосы из-за того, что в своё время пренебрегли перспективным и талантливым  сыщиком. Пусть на их совести будут тысячи папок с нераскрытыми делами. Пусть…  По мере того, как Семён Аронович проваливался все глубже и глубже в сладкий утренний сон, высокие милицейские чины становились все ниже и ниже ростом, а сам Семён Аронович становился все выше и выше. Теперь он уже, глядя на них сверху вниз, грозил им своим тяжёлым кулаком, а полковники и генералы плакали от обиды, как дети, размазывая сопли по щекам. Генералы уменьшались до тех пор, пока не исчезли вовсе, а рядом с Гринбергом уже стоял сам Эркюль Пуаро и тряс ему руку в знак глубокого уважения. В этот самый момент в дверь тихо постучали.
Едва наступивший сон упорно не хотел отступать. Чертыхаясь, Семён Аронович всё же натянул форменные брюки, водрузил на голову фуражку и, зевая, поплёлся к входной двери. Как только он увидел ночного посетителя, остатки сна мгновенно улетучились. Перед ним стояла мокрая, дрожащая от холода и страшно перепуганная девчонка лет пятнадцати. Во все стороны от неё распространялся невообразимо ужасный  запах. Гринберг впустил девочку в дом, усадил её на стул и, зажимая нос одной рукой, стал внимательно слушать её сбивчивый рассказ. Свободной рукой Семён Аронович делал пометки шариковой ручкой в своём блокноте и рисовал какие-то схемы. Постепенно перед ним вырисовывалась картина страшного преступления. Из слов потерпевшей стало очевидно, что на его участке действовала организованная преступная группа, промышлявшая грабежами и убийствами и разбившая свой лагерь в двадцати минутах ходьбы от его дома. Вероятнее всего, преступники были хорошо вооружены и, несомненно, очень опасны. Участников банды, по словам свидетельницы, было не менее двадцати человек, они были хорошо организованы и имели свой транспорт.
Действовать Семён Аронович решил немедленно. Первым делом, он отвёл потерпевшую во двор, где стояла большая бочка с дождевой водой. Он выдал ей кусок хозяйственного мыла и сухую одежду из своего личного гардероба. Одежда представляла собой вылинявшую гимнастёрку времён Второй Мировой войны, тяжёлые ватные штаны и кусок пеньковой верёвки, чтобы этот ансамбль мог как-то удержаться на хрупком теле девушки. Пока Варя приводила себя в порядок, Семён Аронович позвонил в райотдел и доложил дежурному оперативную обстановку. Подкрепление обещали выслать немедленно, и старший лейтенант Гринберг начал готовится к захвату банды. Вставив в обойму своего табельного пистолета четыре имевшихся у него просроченных патрона, Семён Аронович надел форму и выкатил из сарая мотоцикл.
Минут через двадцать к дому участкового подкатил милицейский ГАЗик и автобус с опергруппой. Это были два десятка сотрудников милиции, вооруженных пистолетами, рациями и, зачем-то, противогазами. Автоматы, каски и бронежилеты в то время ещё не поступили на вооружение районной милиции, тем не менее, это был отряд отважных, хорошо обученных молодых людей атлетического сложения, готовых вступить в схватку с превосходящими силами противника в его собственном логове. Кроме милиционеров в автобусе находились две служебно-розыскные собаки, способные одним только своим видом обратить в бегство любого нарушителя общественного правопорядка. Возглавлял опергруппу невысокого роста майор, фигура которого напоминала геометрически правильный квадрат.
Семён Аронович доложил квадратному майору всё, что ему было известно о банде из показаний потерпевшей. Однако майор решил ещё раз лично допросить девушку. В автобусе, превращённом в оперативный штаб, Варя, наконец, почувствовала себя в безопасности. Она охотно ещё раз рассказала всё, что с ней произошло. Её рассказ наполнялся всё новыми подробностями, которые, как ей казалось, очень помогут милиционерам поймать и обезвредить опасных преступников. Варя отчаянно жестикулировала и делала страшные глаза, чтобы произвести более убедительное впечатление, но на квадратном лице майора не дрогнул ни один мускул. С помощью карты местности и участкового Гринберга майору удалось, наконец, определить дислокацию бандитов.
Уже совсем рассвело, когда оперативная группа окружила дом, захваченный бандитами. Когда Семён Аронович собственными глазами увидел, где именно расположено логово врага, в его душу закралось смутное сомнение, но было уже поздно. Квадратный майор отдал приказ готовить штурм дома.
Безмятежный сон Афанасия Степановича был прерван ужасным грохотом вышибленной двери и нечеловеческим воплем насмерть перепуганной Серафимы Ивановны. В комнату ввалились несколько человек. Кто-то дважды выстрелил в потолок и рявкнул:
¬— На пол, сволочи! Все на пол! Быстро! Руки за голову!
Лишившаяся к тому времени сознания Серафима Ивановна не смогла выполнить приказ и продолжала лежать на кровати без чувств. Афанасий Степанович лежал, уткнувшись лицом в дощатый пол, его шея была намертво придавлена к этому полу чьим-то тяжёлым коленом, а на его запястьях за спиной уже защёлкнулись наручники.
***
Жаркое июльское солнце стояло в зените. Все жители деревни, от мала до велика, окружили нехороший дом, возле которого стояли машина, автобус и мотоцикл с коляской. Мотоцикл был всем хорошо знаком, он принадлежал местному участковому, а его хозяин в этот момент уговаривал любознательную деревенскую публику немедленно разойтись по своим домам. С точно таким же успехом он мог бы обратиться к колорадским жукам и попросить их не портить картошку на колхозных полях. Стоило старшему лейтенанту Гринбергу прикрикнуть на какого-то слишком назойливого мальчишку и отогнать его от калитки, ведущей во двор, как его место немедленно занимал другой, точно такой же мальчишка. Задние ряды напирали, толпа была довольно плотной и представляла собой как бы единый организм, наделённый собственным сознанием и волей. Худощавому Гринбергу было крайне трудно противостоять такому огромному и наглому организму, но Семён Аронович выполнял свой служебный долг и, ради поддержания общественного правопорядка, был готов к любым действиям.
За дощатым забором, прямо на траве расположились два десятка милиционеров в форме. Некоторые из них мирно спали, остальные что-то бурно обсуждали, периодически прерывая разговор громкими взрывами гомерического хохота. Между домом и группой милиционеров суетилась Серафима Ивановна, угощая незваных гостей чаем с домашним печеньем. В сознании толпы рождались самые немыслимые предположения относительно ночной стрельбы и дневной блокады дома Глухих силами районной милиции.
— Я вам точно говорю, застрелила! Чтоб мне провалиться на этом самом месте – писклявым голосом верещала баба Катя, которая всегда была в курсе всех деревенских событий – Взяла ружьё и… прямо в сердце! Ох, беда-то какая!
— Кого застрелила? Афоню, что ли? С чего бы это? Ведь жили они душа в душу, слова поперёк друг другу не скажут – возражала ей соседка Архиповна – Сам убился. Упился, небось, до белой горячки и сдуру выстрелил в себя.
— Да не пьёт Степаныч. Лет десять уж, как не пьёт – робко возразила Леночка, продавщица местного магазина – Я-то знаю.
— Вот я и говорю – обрадовалась Архиповна – С непривычки-то. Ежели мужик долго не пьёт, то организм его слабнет. А потом рюмочку опрокинул, глядишь, и горячка тут как тут. Ой, беда!
— Ну, чего раскудахтались! – вмешался Потапыч, полковник артиллерии  в отставке – Следствие само разберётся – продолжил он со знанием дела – Мало ли… может Афанасий ружьё чистил, а оно и стрельнуло. Бывает. Ничего страшного. Живы все, я вам точно говорю. Где скорая помощь? Нету. Значит все живы.
Внутри дома стояла гнетущая атмосфера. За столом сидела Варя и размазывала слёзы по щекам. Прямо над ней навис квадратный майор с каменным лицом, а напротив сидел ещё один милиционер и что-то записывал. На кровати лежал Афанасий Степанович с мокрым полотенцем на голове. Со стороны это выглядело, как допрос юного партизана, пойманного немецко-фашистскими захватчиками где-нибудь в брянском или смоленском лесу. Варина выцветшая гимнастёрка с простреленным или проеденным молью рукавом дополняла этот образ.
— Только родителям, пожалуйста, не сообщайте – жалобно хныкала Варя.
— Год рождения? – сухо спросил майор.
— Шестидеся-а-а-а-а-тый – проскулила Варя и снова разрыдалась.
— А ну, прекратить сопли! – скомандовал майор – С какой целью ты остановила машину?
— Мне в Москву очень нужно. Очень-очень.
— Какая к чёрту Москва! Где ты, а где Москва? Зачем стояла на дороге, спрашиваю?
— Ну, честное слово, дяденька, я…
— Я тебе не дяденька!
— Ну, товарищ милиционер, я вам правду говорю.
— Деньги есть при себе?
— Они остались в доме у того дяденьки милиционера, в платье… оно… грязное.
При упоминании о грязном платье, майор поморщился, а секретарь прыснул от смеха. Бросив на него строгий взгляд, майор продолжал допрос:
— Сколько денег?
— Четыре рубля восемьдесят копеек – честно призналась Варя.
— Хватит врать! С этими деньгами ты в Москву собралась ехать?
— У меня больше не было.
Капелька пота скатилась с квадратного лба майора и, пробежав по его квадратному носу, сорвалась вниз и упала на стол.
— Так, давай начнём сначала. Где учишься?
— Нигде. Я восемь классов уже закончила.
— Работаешь?
— Нет ещё, только собиралась.
— А на дороге ты что делала?
— Ну, я же говорила, что в Москву ехала, на работу устраиваться.
— На какую работу?
— В ци-и-и-и-рк – снова разревелась Варя.
Майор в изнеможении опустился на стул.
— Тебе мало этого цирка, что ты нам тут устроила?
— Я больше не бу-у-у-у-ду, дядень… то есть, товарищ милиционер. Честное слово! Вы только родителям ничего не говорите.
— С родителями твоими я поговорю, не сомневайся. Будет тебе дома цирк сегодня. С клоунами и медведями.
На этом допрос был закончен. Зарёванную Варю привезли домой на милицейском ГАЗике, и майор лично передал её в руки уже протрезвевшего отца в том виде, в каком она была – в гимнастёрке и ватных штанах. Майор что-то долго говорил отцу, потом дал подписать ему какую-то бумагу. Затем он сел в свой ГАЗик и укатил в направлении райцентра. Как только милицейский автомобиль скрылся за ближайшим поворотом, Варю добросовестно выпороли. Даже толстые ватные штаны не могли поглотить энергию добротного армейского ремня с тяжёлой латунной бляхой. В умелых руках отца ремень был серьёзным орудием возмездия, а помощи ждать было неоткуда. Ещё две недели Варя считалась наказанной, и ей было строго-настрого запрещено выходить за пределы родительского дома.
Вот так бесславно закончилась попытка Вари выйти во взрослую жизнь. Синяки, оставшиеся в результате воспитательного процесса, быстро сошли, срок наказания подошёл к концу, и Варя смогла снова вернуться к своей обычной жизни. Но запах этого приключения не выветривался из дома несколько месяцев, нарушая сон и портя аппетит всей семье. И через много лет Варвара Сергеевна отчетливо помнила этот ужасный запах. Он преследовал её всю жизнь и мог неожиданно напомнить о себе в самый неподходящий момент. Никакие моющие и косметические средства не могли избавить её от этого запаха, поскольку он остался лишь в её травмированном сознании и служил неприятным напоминанием о том злополучном событии.
***