Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
В ВИХРЕ ВРЕМЕН |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Лауреаты Конкурса Соискателей » Горячее лето 42-го
Но как подать эту версию Владимирову?
Так прятать что-либо за голенищем - это общепринятая практика, от ножа до чего угодно. Вшить в голенище - просто следующий логичный шаг после идеи "нашить кармашек". Вот про такой кармашек, который якобы был у кого-то из знакомых, и можно ввернуть...
Так прятать что-либо за голенищем - это общепринятая практика, от ножа до чего угодно. Вшить в голенище - просто следующий логичный шаг после идеи "нашить кармашек". Вот про такой кармашек, который якобы был у кого-то из знакомых, и можно ввернуть...
Логично. Но если Владимиров опытный розыскник, он несомненно должен об этом знать. Почему-то упустил он этот момент, может зашпарился слегка. И на старуху, ведь, бывает проруха. А ГГ, скорее всего, придется что-то про кармашек сочинять. Версия вполне правдоподобная. Спасибо.
Althoff
Я нашивал изнутри сапога петельку, чтоб брусок для правки косы носить, потом туда же точило специальное для той же цели вставлялось. Потому как просто сунутый за голенище этот самый брусок норовил сбиться и сточить ногу.
У ГГ мог быть аналогичный опыт, тогда даже и переиначивать ничего не придётся.
В детстве, когда на серьезные вопросы старших я, вдруг, начинал нести всякую чушь, меня обычно называли – «плетень без колышков». Вот и сейчас, застигнутый врасплох вопросом нашего командира, долго не думая, озвучил версию, внезапно озарившую мою голову:
– Да я, товарищ старший лейтенант, к чему про сапоги-то вспомнил. Дед мой, Алексей Михайлович, царство ему небесное, раньше бывало, как «тяпнет» лишнего, всегда нам, пацанам, одну и ту же историю любил рассказывать…
– Ты что, верующий что-ли? – спросил лейтенант.
– Мы комсомольцы! – гордо произнес я в ответ. – Просто бабка моя частенько так говаривала, когда при ней про покойника вспоминали. Что с нее возьмешь – с несознательной, ведь она при старом режиме воспитывалась. Мы уж с ней и беседы проводили, и книжки разные о вреде религии ей зачитывали, только все без толку.
– Все ясно. Ближе к делу! – нетерпеливо попросил Зиновьев.
– Так я же про то и говорю! А историю, дед нам рассказывал такую. При царском режиме, еще, дело было. Он, дед-то мой, завсегда, как на ярмарку собирался, так постоянно деньги в сапог припрятывал. В кармашек специальный, который у него сделан был между кожей самого сапога и подкладкой, изнутри, тоже кожаной. На всякий случай, говорил, чтобы пьяного его не обчистили. Он, на это дело, – я щелкнул себя пальцами по горлу, – весьма слаб был. Даже не знаю, сам ли он до этого додумался, или подсказал ему кто, но деньги, дед всегда в сапогах прятал, когда в дальнюю дорогу собирался. Вот поэтому, я и спросил у вас про сапоги. А вдруг, у шпионов в обуви, тоже что-нибудь важное было запрятано?
Смотрю, Владимиров аж в лице переменился. Видно, что этот момент, они с Зиновьевым, каким-то непостижимым образом, но факт остается фактом, все же упустили. Старший лейтенант, хлопнув себя по лбу, тотчас приказал Косте-пограничнику немедленно бежать назад и, как можно быстрее доставить в санвзвод сапоги обоих диверсантов. Даже если их уже успели закопать. Откопать и доставить. Костя тяжело вздохнул, но приказ есть приказ, и он тут же умчался.
– Сержант! Пока дальше не пойдем. Привал. Располагайтесь, – он сделал широкий жест рукой, приглашая нас с Михаилом присесть, – отдохнем немного. И закусить бы не мешало.
Зиновьев поморщился. Видимо, после осмотра трупов, аппетит у него слегка пропал. Но он, все же, снял с плеча свой сидор и принялся усердно в нем шарить, думая о том, чем бы ему угостить старшего лейтенанта. Тот, прибыл без вещей, успел проголодаться и, наверное, начинал жалеть о том, что зря отказался от предложения майора Задорожного чайку попить.
Я тоже принялся развязывать вещмешок, но Михаил остановил меня, сказав:
– Не спеши. У меня банка тушенки была где-то. А вот и она. Держи, – протянул он мне банку. – Возьми нож, открой. И хлеб порежь.
– Присаживайтесь, товарищ старший лейтенант. Подзакусим, пока. Вы ешьте, не стесняйтесь. Когда еще в штаб армии попадете.
Владимиров, как ни в чем не бывало, приземлился рядом с нами. Получив от Зиновьева ложку и приличный кусок хлеба, принялся уписывать тушенку. Съев ровно четвертую часть, тщательно пережевывая успевший зачерстветь хлеб, он знаком показал на фляжку, висевшую у меня на боку. « – Пить захотел», – догадался я и, недолго думая, снял с ремня флягу и протянул ее Владимирову.
– А ты чего не ешь, Михаил? – спросил я сержанта.
– Да, что-то не хочется.
Сидит, грустит. Задумчивый такой. Сейчас мы ему настроение поправим!
Отредактировано Althoff (18-09-2016 01:30:38)
– Товарищ сержант! Вам тут привет передать велели, а я забыл с этой беготней.
– Кто? – скорее для приличия, чем из любопытства спросил он.
– Медсестра Серафима и Анна. Помните, на кухне работала?
Зиновьев, вижу – чуть не подпрыгнул от радости, но тут же взял себя в руки и, уже с нескрываемым интересом, стал расспрашивать меня, где я встретил девушек.
Стараясь быть кратким, пересказал ему все подробности нашего с Костей похода во взвод. Особенно акцентировал тот факт, что Серафима очень беспокоилась о здоровье Михаила. Он, конечно, виду не показал, что ему весьма приятно об этом слышать, но тут и так все было ясно. По крайней мере, для меня. Не знаю, что там Владимиров себе подумал, он кажется, вообще не слышал, о чем мы ведем разговор. Держа в руке мою фляжку, из которой так пока и не напился, он мысленно был где-то очень далеко отсюда. Думал ли он о розыске шпионов, или вспоминал что-то из своей прошлой жизни, не знаю, просто он сидел глубоко погруженный в раздумья, не обращая на нас никакого внимания. Словно нас здесь вовсе не было. Продолжалось это недолго, около пяти минут. Наконец он тяжело вздохнул и, решившись, наконец, приложился к фляжке.
Сделав пару глотков, Владимиров сморщив нос, удивленно посмотрел на нас с Зиновьевым. Ни слова не говоря, взял банку тушенки, отломил ломоть хлеба и принялся энергично жевать. Прожевав, поставил банку на землю и, протягивая закрытую уже флягу, сказал, обращаясь конкретно ко мне:
– Предупреждать надо.
Я, почуяв неладное, тут же быстренько отвинтил крышку и понюхал содержимое. Так и есть! Как же это я забыл, что вчера вместо воды, по совету Шмакова, наполнил свою фляжку водкой? Добегался, склерозник, блин! Что теперь лейтенант обо мне подумает? Как узнает, что и Шмаков неравнодушен к «зеленому змию», непременно скажет с укором нашему начальству: «Что же вы мне, алкашей, каких-то подсунули!». Нужно непременно что-нибудь сказать ему в свое оправдание, пока он действительно так не подумал.
– Вы простите меня, товарищ старший лейтенант. Я скружился совсем за последние двое суток, так что и сам забыл, что там у меня во фляжке находится. Вы не подумайте чего…
Но Владимиров, неожиданно рассмеявшись, оборвал меня на полуслове:
– Ладно! Извинения принимаются! Дай-ка, я еще разок глотну, уж больно водица твоя мне по нраву пришлась!
Фу, ты! Пропасть, какая! Вот так и думай, в другой раз, как начальству угодить. Я уже к выговору приготовился, а мне, оказывается, чуть ли не почетная грамота полагается! Ну, куда же деваться, слово командира – закон для подчиненного! Протянул флягу лейтенанту. Тот, принял ее из моих рук, сделал небольшой глоток и вернул обратно. Дожевав свой кусок хлеба, с кусочком сала, которое, как и прочие харчи Зиновьев извлек из своего сидора, лейтенант с удовольствием похрустел небольшим огурчиком, закончил с едой, достал из кармана пачку папирос и предложил нам закурить. Табачок у Владимирова был классный, по крайней мере, лучше той махорки, которой нас старшина снабдил вчера. Присмотрелся к названию – старый знакомый, оказывается. «Беломорканал», табачная фабрика им. Урицкого, город Ленинград. Пойдет, за неимением лучшего. Не война, а курорт какой-то. Если бы не мысли о судьбе своих товарищей и одной девушки-санинструктора, с которой хотелось встретиться как можно быстрее, да еще эти чертовы сапоги, снятые с покойников, которыми сейчас, хочешь, не хочешь, а заниматься придется, все было бы просто замечательно.
Ладно, шутки в сторону, время-то идет. Пора бы и делом заняться. Такими темпами мы и за два дня тут не управимся. Завершив перекур, мы втроем, отправились дальше и вскоре прибыли на то место, где прежде располагался санвзвод, бывшей нашей, 300–й стрелковой дивизии. Сказать по-чести, я сначала не узнал это место. Потому, что сейчас, тут изменилось буквально все: заметно прибавилось палаток, народ деловито сновал туда-сюда, военврачи раздавали приказания, санитары и медсестры в темпе все исполняли. По меньшей мере, развертывался медсанбат, а то и, судя по размаху, целый полевой госпиталь. И с техникой у них было все в порядке – меж деревьев, затянутые маскировочной сетью, стояли несколько крытых грузовиков. Мы остановились и наблюдали за всей этой суетой.
Владимиров, тормознув, спешащего куда-то по своим делам сержанта медицинской службы, задал ему несколько вопросов. Выяснилось, что наш санвзвод, кроме хирурга и еще нескольких врачей, влился в состав 144-го медсанбата, 124-й дивизии. Личный состав, почти всех санитаров и медсестер, ввиду острой нехватки последних, распределили и отправили по подразделениям. Ну, это ладно, надо, так надо. Но затем, словоохотливый сержант, пользуясь тем, что нашлись свободные уши, наплел нам всяких небылиц, будто за язык его кто тянул. Про высаженный этой ночью немецкий парашютный десант, про, якобы, жаркий бой, разгоревшийся на территории санвзвода и, чуть ли не о десятках погибших и раненых, с обеих сторон. Сержант был, несомненно, мастером художественного слова, так как рассказывал он, обо всем этом, очень увлеченно. Прямо, заслушаться можно. И другие, на нашем месте, непременно поверили бы ему. Но то другие, а мы-то знали, что приключилось тут на самом деле. Поэтому, Владимиров, не дослушав до конца, оборвал сержанта и строго спросил:
– Товарищ сержант! Вы все это видели своими глазами?
Медик смутился, вначале, но затем, видно недовольный, что ему не верят, лихо «перевел стрелки»:
– Извините, товарищ старший лейтенант, но если вы мне не верите, то вон там, – он указал рукой направление, – лежат трупы, этих самых парашютистов. Только одеты они, почему-то, в нашу форму. Там даже часовой стоит, и никого, даже близко, к ним не подпускает.
И сержант торжествующе посмотрел на Владимирова. «Что, мол, съел?».
– Ты-то почем знаешь, что это именно немцы, и непременно парашютисты? Послушать тебя, так можно подумать, что ты их самолично ухлопал!
Зиновьева раздражал этот сержант-пустобрех, явно вешавший нам лапшу на уши. Которую перед тем, ему самому, кто-то умело навешал. Именно потому, Михаил и спросил:
– А теперь рассказывай, да смотри, не вздумай врать. Кто тебе наболтал всю эту ерунду?
Медик, похоже, обиделся и, если бы не присутствие старшего лейтенанта, несомненно бросился доказывать свою правоту. Но, вместо этого, он, сжав губы и бросив в сторону Зиновьева презрительный взгляд, обратился к Владимирову:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите идти?
– Отставить! – «тормознул» его наш командир. – Для начала – представьтесь, по форме, как положено. А во-вторых, сообщите нам, будьте так любезны, откуда у вас сведения про парашютный десант и про все остальное?
– Сержант Мельников, – нехотя буркнул медик и как-то вяло козырнул. Потом, недолго думая, добавил:
– Вы не имеете право меня задерживать и допрашивать. Вы, извините конечно, товарищ старший лейтенант, у меня свое начальство имеется. Так что, разрешите идти?
Это он зря так сказал. Владимиров обижаться не стал, но такое нахальство, решил, видимо, просто так не спускать. Поэтому, старшой наш, спокойно так и говорит этому сержанту, но в голосе его я уловил угрожающие нотки:
– К вашему сведению, товарищ Мельников, я как раз имею, таки, право задерживать и допрашивать всех, кого сочту нужным задержать и допросить.
Владимиров развернул перед носом сержанта-медика свое служебное удостоверение и, не дав тому что-либо прочитать, спрятал его в нагрудный карман гимнастерки.
– Я задал вам конкретный вопрос и жду на него правдивый ответ. От кого вы узнали о том, что прошлой ночью немцы выбросили здесь десант? Прежде чем ответить, советую хорошенько подумать, так как от этого ответа, возможно, будет зависеть ваша дальнейшая судьба. Врать не советую.
Ну, так-то стращать его, может и не следовало. Ноги у него подгибаться стали и сам он сделался бледным, как полотно. Лишь бы язык не отнялся, а то мало ли чего с перепугу может приключиться.
– Товарищ старший лейтенант! – раздался позади нас голос Кости-погранца. – Ваше приказание выполнено!
Сияющий как медный самовар, с раскрасневшимися от бега щеками, обливающийся потом, но счастливый, Костя Шумков держал в вытянутых руках две пары запыленных сапог.
– Молодец! Хвалю за оперативность, живо ты обернулся, однако! – похвалил его Владимиров и хотел уже, было, взять обувку шпионскую, но Зиновьев, внезапно остановил командира:
– Товарищ старший лейтенант! Подождите. Мне кажется, это не те сапоги.
Михаил взял из рук, ничего не понимающего Кости сапоги и, показав их Владимирову, уверенно заявил:
– Точно вам говорю, это не их обувь!
– Ты уверен? – переспросил его наш командир и вопросительно посмотрел сначала на сержанта, а затем перевел взгляд на меня. – А ты, что скажешь, Андрей?
– Я уверен, – кратко ответил Михаил.
– Что же тут скажешь, – внимательно посмотрев на сапоги – обыкновенные «кирзачи», мне пришлось поддержать Зиновьева и подтвердить его слова. – Это не те сапоги, товарищ старший лейтенант. Факт.
– Как не те? – обиженно сказал Костя. – Да их при мне с трупов сняли! Комендантские уже яму стали засыпать, а я, от вашего имени, приказал откапать обратно. Эта похоронная команда жутко материлась, но я их быстро остудил! А теперь, оказывается, не те сапоги принес. Как же так?
– Ты, Константин, не кипятись! – поспешил я успокоить возмущенного пограничника. – Как же так, говоришь? Бегал, бегал, а выходит все зря. Понимаешь, тут такая штука получается. Мы-то, с сержантом, те сапоги своими глазами видели, поэтому так уверенно и говорим.
– Объясни конкретно, – попросил Владимиров. Он тоже, пока, не понимал причин нашей уверенности. – По каким, именно, признакам вы определили, что это не те сапоги?
– Насчет каких-то индивидуальных примет и признаков, ничего конкретно сказать не могу, – ответил я. Не удержавшись, ввернул в разговор умное слово и тут же пожалел, но было уже поздно – меня «понесло»:
– Но одно, могу констатировать вполне определенно: это, – ткнув пальцем в сапоги, принесенные Костей, – как вы можете видеть, обыкновенные «кирзачи», причем, стоптанные до безобразия. В них, похоже, от самой границы сюда кто-то притопал. И, по-моему, их уже давно пора списать и выбросить. А у шпионов, сапоги были кожаные, вполне себе добрые. Не новые, но видно, что ухоженные, в тех сапогах еще ходить и ходить. Они вот, вроде ваших были, товарищ старший лейтенант, по крайней мере, очень похожи. А это барахло, какое-то, извините за выражение! Ни за что не поверю, что немцы своих агентов в такой хлам обувают!
– Так ты хочешь сказать…, – начало доходить до Владимирова.
– Ну, я не совсем уверен, но мне кажется, что эти ушлые ребята из комендантского взвода, просто взяли и поменяли сапоги. Чего, скажут, добру зря пропадать?
– Точно! – возбужденно вскричал Михаил. – Товарищ старший лейтенант! Разрешите, я сам с ними разберусь? Нельзя терять ни минуты, нужно по горячим следам их трясти, а не то поздно будет. Уж я их знаю, или пропьют или потеряют!
Отредактировано Althoff (25-10-2016 21:37:10)
Зиновьев был готов, сейчас же, умчаться на поиски шпионских сапог:
– Андрей, верно, заметил: у шпионов сапоги были добрые еще, чуть ношеные. А это барахло никуда не годное, их выкинуть давно пора было. Вон – голенища, с внутренней стороны, протерты до дыр, видно, что уже не раз латались. Да и подметки стерты до безобразия! Нет, товарищ старший лейтенант, я так думаю: не станут немцы своих агентов в такой, я извиняюсь, паршивой обувке к нам в тыл посылать!
– Ладно, действуй, сержант! – согласился с доводами Михаила наш командир. – Время идет, а мы еще по делу, ничего толком не узнали. Возвращайся скорее, мы здесь пока будем разбираться, что к чему.
Зиновьеву десять раз не нужно было повторять. Повесил на пояс кобуру с наганом, оставил мне на хранение свой сидор и умчался.
– Костя! – обратился Владимиров к притомившемуся погранцу. – Ты передохни, пока. Нам тут еще нужно с одним товарищем закончить.
И мы принялись расспрашивать сержанта-медика, откуда он узнал про немецкий десант, предварительно постращав его ответственностью за распространение ложных слухов и панических настроений. Про трибунал ничего говорить не стали, он и так уже понял, что мы тут не ерундой занимаемся, поэтому стоял ни живой, ни мертвый от страха. На наше счастье, дар речи он, вроде, не потерял, и нам удалось, правда с грехом пополам, услышать от него то, что нас интересовало. Сержант Мельников был человеком не глупым, он довольно быстро осознал свои ошибки и, как на духу, выложил все, что ему было известно по вопросу нас интересующему. Наконец-то, мы узнали, кто тут занимается сочинением таких увлекательных историй.
Оказывается, что эти самые истории – о парашютном десанте, о «жарком бое», и обо всем прочем, сержант слышал от уже знакомого нам санитара санвзвода Ивана Ивановича, буквально пару часов назад. Это был тот самый Иваныч, который рано утром наплел мне, что мой брат Колька «…геройски погиб в неравной схватке с коварным врагом». Понятно теперь, откуда ноги растут у этих слухов!
Владимиров, узнав про все эти тонкости, решил сержанта отпустить, предупредив напоследок, что о встрече с нами и о нашем разговоре, никто ничего не должен знать. Мельников же, поняв, что его отпускают, принялся клятвенно нас убеждать, что мы можем ему доверять, что он «могила», и что никому и ни за что на свете, он не расскажет о нашей встрече и разговоре. Смотрю, он начинает утомлять старшего лейтенанта, и меня, кстати, тоже. Мы вздохнули с облегчением, когда услышав, что может быть свободен, сержант Мельников быстро «испарился», будто его здесь и не было.
Костя Шумков, в отличие от нас, времени зря не терял: успел, и перекусить, и перекурить, и уже приглядывал местечко, где можно было бы прилечь отдохнуть. Сразу видно бывалого человека – в любых обстоятельствах, если позволяло время и командир, он умел находить пять минут на еду и перекур с дремотой. Но по первому же зову, готов был идти куда угодно – хоть в бой, хоть к черту на рога. Опять же, если приказ будет. Поэтому, вопросительно посмотрев на командира и заметив, что Владимиров достал, прикурил папироску и о чем-то крепко задумался, Костя принял к исполнению последнее приказание. Старший лейтенант сказал: отдыхать. Значит, пока нет другой команды, будем отдыхать. Вещмешок под голову, автомат под рукой, глаза закрыл и мгновенно отключился. Везучий человек! Для него все просто – война войной, а все остальное по расписанию.
Владимиров задумчиво курил, и вдруг сказал, ни к кому, вроде, не обращаясь, как бы размышляя вслух:
– Да. Все это, конечно, интересно. Но по делу, это нам ничего не дает. Кто такой этот Иван Иванович? Какое отношение он имеет к разыскиваемой нами группе? Скорее всего, никакого. Но встретиться и поговорить с ним по душам, наверное, придется. Как думаешь, Андрей?
И, слегка оживившись, спросил еще:
– А где это ты таких слов набрался? Индивидуальные приметы, …могу констатировать. У тебя отец не профессором был, случайно? Уж больно ты мудрено выражаешься, иногда.
« Вот же, ёлки зеленые! Следить, в другой раз, нужно за языком! Владимиров человек не глупый, может запросто догадаться, что я не тот, за кого себя выдаю. Давай, сочиняй теперь опять, про чтение «умных» книжек!».
– А где это ты таких слов набрался? Индивидуальные приметы, …могу констатировать.
Ну, хорошо хоть "приметы", и не "индивидуальные характеризующие признаки" или даже не "признаки", и "идентификаторы"...
Делаю вид, что вопрос его ничуть меня не смутил и отвечаю, долго не раздумывая:
– Нет, товарищ старший лейтенант, отец мой вовсе не профессор, а даже совсем наоборот – обыкновенный тракторист. Вы уж извините, со мной бывает такое, иногда. Мудреные слова проскакивают, исключительно, от сильной любви к знаниям. У нас в школе учитель был, русский язык вел и литературу, Семен Семеныч Зыков. Он еще до Революции в гимназии преподавал. Потом, Гражданская война – воевал в казачьей кавалерийской дивизии, под командованием Михаила Блинова. В ноябре 1919–го был ранен, под Бутурлиновкой, а когда поправился, в наших краях осел. Ужасно умный дядька! Как начнет рассказывать про то, как с беляками сражались за Советскую власть, все в классе сидят с открытыми ртами и внимательно слушают, интересно же. Вот от него, я и «набрался» мудреных слов. Да у нас полкласса хотели педагогами стать, как он. Я тоже, собирался в Михайловское педучилище поступать, да война, проклятая, все планы мои нарушила. Эх…
Владимиров слушал молча, потом посмотрел на меня внимательно, и тяжело вздохнув, задумчиво произнес:
– Ну да, ну да… Война… Она, брат, много чего, в нашей жизни, нарушила…
Мой вопрос вывел командира из задумчивого состояния:
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите, пока суть да дело, я Ивана Ивановича разыщу? Мы с ним утром сталкивались уже, так что в лицо я его точно узнаю. Надо бы с ним побеседовать обстоятельно – может, видел или слышал чего-нибудь, важное, для нас.
– Да. Расспросить его не мешало бы. И, между прочим, предупредить, чтобы не болтал лишнего. Это надо же! Какую историю выдумал про парашютистов! Хотя, я считаю, что этот сержант, Мельников, от себя, тоже, порядочно добавил…
– Вот они, родимые! – послышался знакомый голос и, обернувшись, мы увидели приближающегося Зиновьева, с сапогами в руках. – Не родился на земле еще тот человек, которому удастся меня вокруг пальца обвести!
Михаил произнес это уверенно и поставил перед нами две пары запыленных, но с виду, довольно еще новых сапог.
– Ну, что же. Проверим наши догадки? – спросил Владимиров. – Андрей! Дай-ка мне свой нож, на минутку!
Я протянул свой нож старшему лейтенанту и он, немедленно принялся за дело. Сноровисто взрезав изнутри подкладку всех сапог по очереди, мы убедились, что наши предположения, о наличии тайника в голенищах, не оправдались. Не было там ничегошеньки. Абсолютно пусто. Но, как говорится: отрицательный результат, тоже результат. По крайней мере, теперь мы были уверены, что здесь, нами ничего не упущено и можно, спокойно продолжать поиски дальше. Поэтому, времени зря терять не стали.
– Выдвигаемся! – скомандовал Владимиров.
Костя уже был на ногах и с огромным интересом наблюдал за нашими манипуляциями с обувью.
– А что с ними теперь делать? – спросил я, указав на сапоги шпионов.
– Не таскать же их нам с собой, – ответил находчивый Зиновьев. – Сдадим медикам под расписку, на хранение и все дела. Так ведь, товарищ старший лейтенант?
– Наверное, мы так и поступим, – отозвался наш командир. – А пока, пойдемте, осмотрим еще двоих. Думаю, с их обувью, для очистки совести, придется проделать тоже самое. Необходимо убедиться, что ничего важного мы не пропустили. Возможность наличия тайника в их сапогах, отвергать не стоит, пока не убедимся в обратном.
Владимиров вернул мне нож, и мы двинулись в сторону палаток, стремясь закончить с этим «дохлым делом» как можно быстрее.
Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Лауреаты Конкурса Соискателей » Горячее лето 42-го
|
|