Год 1922. Месяц август. Московская губерния село Тимашево

Ванька Овечкин появился в селе неожиданно. Некогда закадычный дружок его, Сашка Абрамов, крался вечером домой к одной любвеобильной вдовушке, решил немного срезать дорогу, перемахнул через хилый плетень соседского подворья и вдруг столкнулся нос к носу с давнишним приятелем, сидящим на лавочке возле своей покосившейся избёнки и мирно лузгающим семечки. Точнее, сначала тот сам окликнул его нарочито грозным голосом:
- А ну, кто там шарится?.. Щас стрельну!
Сашка подскочил от неожиданности, и едва не задал стрекача, но пригляделся и ахнул:
- Ваньша?! Ты? Откуда, чёртушка?! – Он вихрем подлетел к другу. – А говорили, убили тебя.
- Ишь, ты! – удивился Ванька, дохнув густым перегаром. – А я вот живой, всем назло, выходит. Погоди, а ты кто таков будешь?
- Во даёт! – обиделся Сашка. – Друга что-ль старинного не признал?
Овечкин долго всматривался, лениво сплёвывая шелуху, а Абрамов в свою очередь во все глаза разглядывал его. Ваньку и в самом деле было не узнать. Когда-то он уезжал из села худеньким нескладным подростком, затравленно зыркающим на всех исподлобья. Отец его умер в семнадцатом, вернувшись с фронта насквозь больным после того, как попал под немецкую газовую атаку. Мать выбивалась из сил, бралась за любую работу, пытаясь поднять на ноги троих ребятишек, но побороть нищету никак не удавалось.
Ивана, едва тому исполнилось четырнадцать, отправили к дальнему родственнику, работавшему на военной фабрике где-то под Петроградом. Было это в восемнадцатом. С тех пор об Овечкине толком никто ничего не слышал. Да и то сказать, время-то какое тогда было…
И вот сейчас перед Сашкой сидел рослый здоровяк в шёлковой красной рубахе навыпуск, в расстёгнутом вороте которой виднелся большой золотой крест, а пальцы сплошь в перстнях с самоцветами. Ни в жисть не признаешь прежнего заморыша! Разве что глаза всё те же, и зыркают по-прежнему исподлобья. Правда в данную минуту они были изрядно подёрнуты хмелем.
- Санька? – лениво произнёс наконец-то Овечкин.
- Ну! – радостно вскрикнул Абрамов. – Признал, чёртушка! Рассказывай, какими судьбами? Надолго к нам?
- Погодь… Не пыли. Садись лучше рядышком, поговорим. Семечек хочешь?
Засиделись они до утра. И то, почему с дружком не поговорить по душам? Ночь стояла тёплая, даже душная, домой идти совершенно не хотелось. А тут ещё Ванькины приятели подошли, он, оказывается, не один вернулся, ещё с тремя такими же как и сам разбитными молодцами.
На следующий день гуляли уже по серьёзному. Почитай со всей деревни народ набежал, когда слух прошёл, что давно пропавший парень нежданно-негаданно домой вернулся. Гости и хозяева споро вынесли столы и лавки во двор под старую вишню, соорудили подходящую случаю снедь, мать Ивана торжественно водрузила в центре несколько бутылок водки и бессчётное число бутылей с мутным самогоном, что варили почитай в каждом доме, невзирая на строжайшие запреты новой власти. Хозяйка, светясь от радости, то присаживалась рядом с гостями, красуясь роскошным цветастым платком и золотыми серёжками и не сводя любящих глаз с родного сыночка, то суетливо бежала в дом, пополнить угощение.
Под вечер шумное застолье перешло в иную стадию. К тому времени народ уже разбился на кучки, весело гомоня, выпивая и толком не слушая друг дружку. Кое-где даже успели немного пустить кому-то юшку, но драчунов быстро угомонили. Бабы и девки задорно плясали под гармошку, на которой наяривал Максим Ушкин, выкрикивали забористые частушки. В общем и целом, обычный деревенский праздничный вечер.
Странно, правда, вначале смотрелось, что Ванька на все вопросы о том, чем он нынче занимается, лишь отшучивался да посмеивался, но вскоре один из мужиков, вернувшийся недавно из армии по ранению, уверенно сказал вполголоса своему соседу:
- А ведь бандит Ванька-то… Да, брат, не спорь, я на эту породу насмотрелся, недаром в чоновском отряде воевал. И дружки у него из тех же будут. Так что, мой тебе совет, держи с ним ухо востро!..
Совсем немного времени прошло, а шепоток пробежал по столу и люди стали посматривать на Овечкина несколько настороженно, пытаясь определить, не грозит ли им чем-нибудь плохим появление в селе такого гостя? Но тот пил, ел, балагурил и вроде бы не замышлял ничего дурного, так что помаленьку все успокоились. И дружки от него не отставали. Тоже весело скалились, исправно чокались с мужиками, на конфликт ни с кем не шли. Знай себе, глазами сверкали, с девками перешучивались, да и всё.
Как-то так получилось, что в какой-то момент Сашка оказался с Овечкиным один на один. Абрамов уже изрядно выпил и соображал плохо, а Ванька наоборот, словно протрезвел, хотя от других за столом по этому делу не отставал.
- Угощайся! – Перед самым Сашкиным носом появилась коробка папирос. – Нами оставляются от старого мира – только папиросы «Ира»! Слыхал, брат, такое?
Абрамов пьяно ухмыльнулся.
- Откуда? У нас тут мужики всё больше махру смолят.
Закурили. Сашка закашлялся с непривычки. Овечкин стоял негромко посмеиваясь.
- А вот скажи, братуха, как в селе с чекой дело обстоит. Много их, аль нет?
- С чекой? Да что им здесь делать, они в Волоколамске сидят. А у нас только трое милиционеров и всё. Да ты их видел сегодня: Мишка Кривой, Стёпка Сорокоуст да…как его?.. а-а, забыл! Недавно прислали ещё одного, вот и забыл. Не из наших он, из матросов.
- Из матросов, говоришь? – по Ванькиному лицу пробежала лёгкая тень, но Сашка спьяну не заметил этого. 
- Ну да, он ещё в бескозырке всё время ходит. Его так Матросом и кличут.
- А что за название на ней? Ну на шапке его.
Абрамов задумался, припоминая.
- «Гангут» вроде.
- «Гангут»? Не, не слыхал. А почему за столом я его не видал?
- Да чёрт его знает! Вроде мелькал где-то на улице. Хотя… может и показалось мне.
- Скажи, братуха, а вот такой крепенький, с меня ростом будет, и тоже морячок, зуб у него ещё передний золотой, на шапке «Олег» намалёвано – не попадался тебе на глаза? – Овечкин напряжённо уставился на Сашку, ожидая ответа. Тот, напуская на себя важности, помолчал немного, изображая всем видом глубочайшую задумчивость, но после с сожалением сказал:
- Нет, не встречал вроде. А что, дружок твой?
Ванька длинно сплюнул.
- Дружок!.. Увижу, так сразу замочу суку! Не посмотрю, что чекист!
- Ты что! Ты что! – всполошился Абрамов, испуганно озираясь по сторонам, и мигом трезвея – Зачем такие вещи говоришь, не дай бог услышит кто!
- А ты что, жидёнок, всё такое же ссыкло? – презрительно осклабился Овечкин.
- Ты говори, да не заговаривайся, - обидчиво насупился Сашка. Ванька задел его больное место: будучи чистокровным русаком, Абрамов всю жизнь чрезвычайно переживал из-за своей несколько двусмысленной фамилии. В детстве из-за этого пацанва жестоко дразнила его «абрашей», «жидом» и прочими обидными кличками.
- Ладно, не дуйся, - заразительно засмеялся Овечкин. – Пойдём лучше ещё выпьем! Я тебя с братухами своими поближе познакомлю, мировые ребята. Фартовые! Хочешь, в дело возьмём?
- Да ну тебя к лешему! – отпрянул в сторону Сашка. – Оно мне надо, ещё в тюрьму попадёшь или, того пуще, в чека! Нет, Ваньша, ты уж без меня свои дела верти, и не впутывай в них, Христа ради.
- Ну гляди! – прищурился Овечкин. – Я два раза не предлагаю.

Чекисты появились в селе ночью через два дня…
До этого момента Ванька вместе с дружками и несколькими деревенскими мужиками, из числа тех, что не прочь хлобыстнуть стаканчик-другой на дармовщинку, преспокойно пил-гулял в своё удовольствие. Никто его не тревожил. Да и за что цепляться-то к человеку? Никого не убил, не порезал, ничего не украл. Наоборот, чуть ли не всем встречным-поперечным щедро предлагал взаймы, демонстрируя туго набитое портмоне с золотым гербом. И хотя сельчане не особо стремились принимать его предложение, справедливо опасаясь, как бы после эти денежки не аукнулись им чем-нибудь недобрым, но явного неудовольствия поведением земляка также не проявляли. Так, шушукались иногда у колодца между собой бабы, ну так что с них взять – порода такая!
Подметили, правда, люди, что при всей своей нарочитой открытости и радушности, приезжие чего-то побаиваются. Вот, вроде, сидят себе, пьют, а кто-нибудь один в сторонке и трезвёхонек, ничего кроме чая не употребляет. И возле дома Овечкиных до самого утра этот самый караульщик обязательно где-то трётся. То возле сарая, то – у гумна, давно уже пустующего по причине беспросветной бедности семейства. Парни, что гулеванили с девками до утра, на этого часового наталкивались. Идёт себе парочка по дороге мимо дома Овечкиных, милуется, никого не замечает, а тут вдруг в темноте нахмуренная физиономия над плетнём торчит. Кое-кто даже собирался намять бока приезжим, да только так и не собрался.   
Вот и на этот раз, один из бандитов пристроился на чурбачке под навесом возле поленницы и чутко всматривался в темноту. Иногда вставал, прохаживался по двору туда-сюда, размахивая руками, чтобы согреться, потому что, несмотря на стоявшую тёплую погоду под утро промозглая сырость быстро пробирала человека до самых костей. Старый пёс развалился рядом с человеком и недовольно взрыкивал, когда тот случайно задевал его.
Именно барбоска первым и учуял незваных гостей. Навострил уши и вопросительно гавкнул, повернувшись всем телом в сторону гумна. Стоявший на часах приезжий мигом насторожился, ловко достал откуда-то из-под пиджака «наган» и бесшумно, на цыпочках побежал к дому. Тихонько прошмыгнул внутрь, плотно закрыл за собою дверь и тут же негромко бухнул поленом, подпирая её для надёжности.
Пёс проводил его недоумённым взглядом, прилёг было, но тут же вскочил и заливисто, точно молодой щенок зашёлся в истеричном суматошном лае. За забором, на соседнем участке, после небольшой паузы к нему присоединился другой кабыздох, и вот уже волна собачьего переполоха покатилась по всему селу.
Поняв, очевидно, что скрываться теперь бессмысленно, из темноты, взметая клубы пыли, которой в такую жару и ночная роса нипочём, выскочили всадники. Было их десятка полтора, да ещё тачанка с пулемётом. Впереди, рядом с командиром, неумело трясся в седле человек в бескозырке с развевающимися за спиной лентами.
Возле дома, стоявшего справа от Овечкиных, кавалеристы остановились, спешились, взяли наизготовку винтовки и, рассыпавшись редкой цепочкой, стали медленно подходить к настороженно молчавшему подворью, охватывая его полукругом. Тачанка же лихо развернулась и уставилась «максимовым» рылом поверх чахлой ограды, зиявшей многочисленными прорехами, прямо в окна избы, откуда не пробивался ни единый лучик света.
Командир чекистов, рослый, во влажно блестевшей короткой кожанке, перетянутой портупеей, кожаной же фуражке, остался стоять рядом с тачанкой вместе с проводником. Матрос что-то негромко втолковывал ему, показывая время от времени на дом. Из темноты выскочили ещё двое, тоже при оружии. Заметили тачанку и находившихся возле неё людей, опасливо приблизились. При ближайшем рассмотрении это оказались два остальных сельских милиционера. Оба запыхавшиеся, видно, что собирались на скорую руку. Матрос увидел их и призывно замахал рукой, подзывая ближе.
Степан Сорокоуст сделал всего два шага, когда в избе Овечкиных неожиданно сухо и приглушённо треснул ружейный выстрел. Чекисты мгновенно попадали на землю, командир резво спрятался за тачанкой вместе с матросом. А вот милиционер остановился, зашатался, выронил винтовку и медленно схватился за голову. Согнулся и неловко, боком упал на землю. Его товарищ растерянно стоял чуть поодаль, заворожено наблюдая за тем, как судорожно дёргаются ноги раненого.
- Пригнись! Пригнись, дурак, подстрелят же! – зло орал Матрос впавшему в ступор Мишке Кривому. – А-а! – Он матернулся и бросился к милиционеру, петляя точно заяц. Вслед ему ударили ещё два или три выстрела. Мимо! Добежав, Матрос плечом сбил товарища с ног, оба покатились к канаве. Из дома разочарованно свистнули, затем громко рассмеялись и грубый голос злорадно спросил:
- Ну как, по нраву ли угощеньице наше? Подходите ближе, у нас для всех хватит!
Чекисты почему-то молчали, в ответ бандитам не прозвучал ни один выстрел, хотя наверняка все окна давным-давно были взяты на прицел. Молчал и пулемёт. Только ствол его плавно ходил вправо-влево, отыскивая какую-то самую главную цель, и от этого почему-то ещё больше становилось не по себе. По крайней мере тем, кто прятался в доме – там вдруг раздался истошный женский крик, громкая ругань и кто-то заполошенно выстрелил в сторону тачанки несколько раз.
- Нервишки у бандюков сдают, - сказал Кривой, вытирая рукавом лицо. Помолчал, и добавил смущённо, чуть отвернувшись от сидевшего рядом Матроса. – Спасибо тебе! Прям сомлел я что-то. Смотрю на Стёпку и ноги к земле приросли. Главное, умом-то понимаю, что сейчас и меня также, как его, а сдвинуться не могу! Если б не ты…
- Брось, - тихо ответил ему Матрос, пристально наблюдая за домом. – Сегодня я тебя, завтра, глядишь, ты меня – на том свете угольками сочтёмся! Скажи-ка лучше, можно как-нибудь к избе другой дорогой подобраться, я товарищу Астлову обещал, что сумею их незаметно провести, а тут вишь, как неловко получилось! Люди-то серьёзные, из самой Москвы!
Мишка задумался.
- Если только через соседский двор пробраться? – неуверенно предложил он. – Да и то, если у них кто-нибудь на чердаке засел, тогда всё равно увидит, сверху ведь всё как на ладони. И луна, подлюка, так некстати из-за облаков вышла, светит, ровно лампа!
- Эй, в доме! – зычно крикнул вдруг командир чекистов. – Вы окружены. Предлагаю сдаться по-хорошему, пока ещё не поздно! Выходите по одному, с поднятыми руками, оружие бросать у двери, стрелять не будем, обещаю!
- Да пошёл ты, - лениво отозвался кто-то из засевших в избе бандитов. – Нам один хрен: или здесь помирать, или у тебя в подвале. Так что мы лучше кого-нить из вас с собою на небеса захватим, чтоб не скучно там было!
- Жду ещё три минуты, - бесстрастно произнёс чекист. – После открываем огонь. Советую ещё раз хорошенько обдумать моё предложение. Гарантирую, что судить вас будут по совести, лишнего не навесят. А если… - он вдруг запнулся, повернул голову и бросил короткий взгляд на сельских милиционеров, продолжавших прятаться в канаве. -…если вернёте в целости и сохранности то, что взяли в Петрограде, на последнем адресе, то это зачтётся вам особо!
- Вона как! – насмешливо протянул в избе тот же голос. – В Петрограде, говоришь… А напомни-ка мне этот адресок, а то мы там ой как много где погуляли!
- Что ж, - чекист начал говорить после заметной паузы, - можно и напомнить. На Каменном острове!
В избе наступила тишина, а потом донеслись сразу несколько голосов. Слов не разобрать, но и так было ясно, что находящиеся в доме обсуждают услышанное и весьма оживлённо спорят о чём-то. Неожиданно всё стихло.
- Покорнейше благодарим за подсказку! – теперь голос бандита звучал глумливо и, одновременно, в нём сквозило какое-то скрытое торжество. Или так только казалось? – Сейчас и мы вас… порадуем! Давай, Федюня, попотчуй товарищей!
Тонкий лучик зелёного света вырвался из одного окна и кольнул ночь. Замер на мгновение и резво побежал по двору, нащупывая укрывшихся там людей.
- Огонь!! – в ту же секунду заорал командир чекистов сорванным голосом. Всё его хладнокровие и бесстрастность точно ветром сдуло. – Огонь!!!
Вразнобой застучали винтовки прятавшихся во дворе и огороде бойцов. Пулемёт, перекрывая гулкие хлопки трёхлинеек, выдал сразу длинную очередь, перечеркнувшую стену дома. Жалобно зазвенело бьющееся стекло, в избе раздался громкий женский визг, что-то с грохотом упало и покатилось по полу, а над всем этим поплыл густой мат.
Ошарашенные, совершенно не понимающие, что происходит милиционеры, тем не менее тоже начали палить в сторону подворья Овечкиных. И если Мишка Кривой стрелял наугад, то Матрос старался посылать пули точно в окна, метя по мелькавшим там иногда силуэтам. В ответ из дома тоже стреляли, но как-то вяло и, похоже, без особой надежды попасть – так, для виду. Странный луч куда-то пропал.
Разгорячённый Мишка вскочил на ноги и бросился к забору. Он вдруг решил, что можно забраться на сарай, примыкавший к дому, и уже оттуда, заняв выгодную позицию, заставить бандитов сдаться.
- Куда?! – отчаянно завопил ему вслед Матрос. – Стой, дурак, убьют!
Но Мишка не слышал. Подбежав к стенке сарая, он забросил на крышу свою винтовку, ловко подтянулся и вскарабкался наверх. Нащупал оружие, быстро перезарядил обойму и сноровисто пополз к краю. Осторожно выглянул, стараясь не поднимать сильно голову, чтобы не стать мишенью для чужой пули.
Сверху действительно было отлично видно, как чекисты, под прикрытием яростно плюющегося огнём пулемёта, пусть медленно, но упорно лезут к избе. Положение её защитников вот-вот должно было стать совсем аховым – двое бойцов уже пробирались по стене почти под самыми окнами. Судя по их движениям, они намеревались забросать бандитов гранатами. Вот один из чекистов снял с пояса ручную бомбу, выдернул чеку и… Мишка припал к шершавым доскам, закрывая голову руками.
Рвануло неожиданно сильно и совсем рядом. Милиционеру почудилось, будто некая сила подняла его в воздух, тело стало невесомым, а голова будто лопнула. Последним Мишкиным ощущением было безмерное удивление: как он может о чём-то думать, если головы на плечах больше нет? Оглушённый близким разрывом Кривой неловко ткнулся лицом в соскочившую чуть раньше фуражку и потерял сознание.
Когда очнулся, то почувствовал, что его трясут за плечо. Он поднял голову, голова здорово кружилась, опёрся на руки, попытался приподняться. Кто-то сильным рывком довольно бесцеремонно поднял его, развернул и Кривой увидел улыбающееся лицо командира чекистов.
Ноги совсем не держали милиционера, и чекист усадил его на какой-то тугой мешок, что валялся среди обломков сарая. Других бойцов поблизости было не видно. Точнее, живых бойцов – тела нескольких погибших валялись неподалёку. Правда выглядели они неважно: трупы были сильно изувечены. Кривой, долго пытавшийся сообразить, что же делает рядом с ним нога в ботинке и обрывке обмотке, с торчащей молочно белой костью, наконец-то понял и тут же зашёлся в тяжёлом приступе, извергая наружу весь свой нехитрый недавний ужин.
Стрельба ещё доносилась откуда-то с южной стороны дома Овечкиных, но здесь, во дворе, было спокойно. Если бы не многочисленные трупы тех, кого Мишка недавно видел – пусть и мельком, да вонючий чад, стелящийся над землёй, вперемешку с резким запахом сгоревшей резины или чего-то чрезвычайно похожего на неё, то вполне могла получиться мирная и спокойная обстановка.
Главный чекист, убедившись, что с милиционером всё более-менее в порядке, оставил его в покое и отошёл. Его внимание привлекло тело одного из бандитов, валявшееся под окном дома. Насколько мог рассмотреть со своего места Кривой, это был или сам Ванька Овечкин или его дружок, отзывавшийся на прозвище Федька-Профессор. Среди всей компании приезжих он явно выделялся чем-то таким, что сразу выдавало в нём человека из бывших. Манеры, речь, несколько презрительное отношение к другим бандитам…да много чего! Кстати, он особо и не пил, предпочитая налегать на еду и много времени проводил с некой книжицей в рыжей обложке, весьма увлечённо её штудируя.
Сейчас в руке у трупа был зажат предмет достаточно непривычного вида. Больше всего он смахивал на «маузер», но резко отличался от него непривычно узким и коротким стволом. Да и сбоку у него виднелась какая-то маленькая-маленькая лампочка, горевшая прерывистым тускло-зелёным светом.
Чекист подошёл к убитому, присел на карточки и, немного повозившись, вытащил-таки странную штуковину из сведённых смертельной судорогой пальцев. Покрутил и так и эдак, нажал на что-то и ловко выщелкнул на ладонь небольшую овальную пилюлю. Ну, по крайней мере, Мишке она напомнила именно пилюлю. Тот странный свет, как оказалось, исходил именно от неё. Командир немного полюбовался этой диковиной, затем убрал её в карман кожанки, и, покопавшись секунду, вытащил из него… точно такую же! Разве что горела она очень ярко, ровно и не слабым зелёным, а насыщенно изумрудным светом.
Затем чекист ловко приладил её на место, довольно хмыкнул, поднялся на ноги и неторопливо повернулся к милиционеру. И, несмотря на то, что Кривой совершенно точно знал – перед ним очень важный городской начальник, а вовсе не бандит, но внутри вдруг всё сжалось в предвкушении чего-то очень-очень нехорошего! А потом чекист посмотрел ему прямо в глаза и Мишка отчаянно закричал…