Прода

Ещё больше поводов для раздумий подала Юэмэй. До того малышка увлечённо игралась со своей тряпичной куколкой и строила ей домик из палочек и листьев, а при виде монаха отложила игрушки, поджала губки и не сводила с него настороженного взгляда. У Яны тоже имелось какое-никакое чутьё на людей, но ощущениям детей она доверяла всецело. Особенно маленьких, ещё не научившихся скрывать их под маской воспитания. Так вот: если верить малышке, в кузницу только что вошёл человек, весьма далёкий от добродетели.
Тем не менее, ханьская культура - это прежде всего демонстрация маски, а не подлинного лица. Монаху положено вежливо поклониться и, если ты буддист, попросить благословения. Яна буддисткой не была, потому ограничилась поклоном.
- Здоровья и процветания моей госпоже... - монах тоже не стал заморачиваться с религиозными церемониями, и лишь поклонился в ответ, демонстрируя скромность, как и полагалось служителю Будды. - ...а также её семейству, - тут он перещеголял сам себя, легонько склонив голову перед малышкой. - Мне бесконечно жать было прерывать вашу беседу с высокородной дамой Сун, однако дело моё не личное.
- Да не сочтёт мой господи меня нескромной, если я поинтересуюсь, за чей именно визит мне следует благодарить Всевышнего? - раз на то пошло, Яна тоже решила поизощряться в витиеватых выражениях.
- Моё скромное имя - Ли Дань, - с новым поклоном представился монах. А женщина едва сдержалась, чтобы удержать на лицемаску вежливости. Если это тот самый Ли Дань, который состоит при особе императрицы, то, надо сказать, повезло ей, как утопленнице. Фаворитов у старой самодержицы в данный момент было несколько, и как минимум двое - монахи. - Надеюсь на деликатность моей госпожи, поскольку заказ у меня особенный.
- Я к услугам моего господина - в меру моих сил и способностей.
Яна готова была поспорить, что сквозь непроницаемую маску отрешённости на лице монаха на неуловимый миг проступило довольство. Ситуация пока что развивалась по его плану, и госпоже мастеру это не нравилось.
- Дамы при дворе великой госпожи, принцессы Тайпин, говорили, что вы изготавливаете железные цветы, видом схожие с настоящими, - чуть нараспев произнёс монах, скромно потупив глаза. - Я самолично видел розу, хризантему и неизвестный у нас цветок, сходный с орхидеей. Мне, недостойному, пришла в голову мысль обратиться к лама-гелюну, дабы заказать у вас цветок лотоса для нашей школы, где проходят обучение отпрыски знатнейших семейств империи. Но одновременно сходная мысль посетила и великую госпожу, принцессу, и она рассказала о вас своей великой матушке, и она также пожелала иметь у себя кованый цветок. Потому я здесь, дабы передать пожелание её величества Небесной императрицы и настоятеля нашего монастыря. Возьмётесь ли вы за это заказ, и сколько времени у вас отнимет его исполнение?
"Вот как... - подумала Яна, испытывая к монаху целую гамму "нежных" чувств. - Монастырю ещё можно отказать под предлогом, что я никогда не видела живьём лотос, но отказать самой императрице - это, мягко говоря, не самый лучший способ самоубийства... И что теперь делать?"
- Какой именно цветок желает видеть её величество императрица? - поинтересовалась она.
- На ваше усмотрение, госпожа, - ответил монах, не поднимая взгляда. - Но могу ли я дать вам совет относительно выбора?
- Надеюсь, вы не посоветуете мне лотос, ибо я, к стыду своему, должна сознаться, что не знаю, как выглядит этот цветок, - Яна изобразила смущение. - У меня на родине он не растёт, а в той провинции империи, где мне довелось жить, его видели только на рисунках. Брать же за образец миниатюру на шёлке... согласитесь, это как минимум самонадеянно.
- Берусь разрешить это затруднение, моя госпожа, - монах снова отвесит вежливый поклон. - В садах императрицы есть пруды, где для её удовольствия разводят лотосы. Выберите удобное вам время и пришлите служанку с письмом, дабы мы приготовили для вас носилки и пропуск.
Яна едва не скрипнула зубами от досады, но была вынуждена кланяться и благодарить. Ничего не поделаешь, заказ придётся принять, это факт. Но... ведь визит в императорский сад с прудами можно и немного затянуть, не так ли? И - да - об этом обязательно следует сообщить принцессе. Ради собственной безопасности. А то мало ли, что может прийти в голову этому монаху. Подозрительный человек.
- Нехороший дядька, злой, - буркнула Юэмэй по-русски, когда монах наконец откланялся и ушёл. - Почему ты его не прогнала?
- Не всех плохих дядек можно вот так сразу прогонять, солнышко, - Яна погладила её по голове. - Вырастешь - поймёшь, почему... А сейчас давай я доделаю ту хризантему.
И полезла под лавку за ящиком с деталями для будущего цветка - персиянка Мехрангиз, несмотря на высокую цену за кропотликую и сложную работу мастера, хотела получить именно хризантему. Придётся повозиться.

- Ключ при ней, господин. Я чувствовал его так же явственно, как в тот день десять лет назад, когда вы почтили нас своим присутствием.
- Вот и хорошо. Каков твой план?
- В саду её будут ждать.
- А если сорвётся в саду?
- Тогда подождём, когда она изготовит цветок для императрицы. Хуанди всё чаще становится плохо. Если приступ будет особенно сильным и затяжным...
- Уж наверняка ты расстараешься, чтобы он таковым и был, - в голосе господина прорезалась едва заметная нотка иронии. - Я понял. Жду доклада об исполнении. Личного доклада, не по дальней связи.
- Будет исполнено, господин.

Дни потянулись, как медленный караван, один за одним, похожие друг на друга. Небо обложило тучами, но на сухую землю не падало ни капли дождя, что портило настроение и порождало тягостные думы о пришедшей осени. Хорошо было торговцам, явившимся на традиционную осеннюю ярмарку чуть раньше срока, чтобы успеть застолбить самые бойкие места на обеих рыночных площадях - продуктовой и товарной. Крестьянам тоже было немного не до тягостных дум: они заканчивали сбор урожая. Следовало поторопиться, ведь за пасмурными днями обычно начинались редкие, но холодные и потому неприятные дожди. Тягостные думы охватили прежде всего кузнецов, для которых впервые за семь лет не довезли достаточно железа, и тысячника Цзяна, у которого теперь болела голова по поводу наполнения арсенала и прилавков оружейных лавок, дававших неплохой доход крепости.
Нет, степняки по прежнему исправно тащили железо возами в обмен на изделия ханьских мастеров, но этого было бы достаточно прежнему Бейши с гарнизоном в полторы сотни вояк. При полутора тысячах требования несколько иные, а железа в последний месяц из империи доставили так мало, что хотелось сесть и написать жалобу наместнику. Делу с нападениями на купеческие обозы дали ход, это хорошо. Но это не повод урезать снабжение. Скорее, наоборот, дали бы полномочия для полноценного расследования и поимки преступников. Так нет. Если, мол, в этом замешаны офицеры армии хуанди, значит, дело имперского подчинения, и расследвание будут проводить столичные чиновники-сыскари... От такой формулировки господину тысячнику хотелось выругаться. Хорошо, если расследование окажется в руках людей, не связанных с изменниками. А если окажется? Тогда лучше спать с мечом под подушкой.
Ещё одна неприятность - здоровье десятника Тао заметно пошатнулось, и он на днях объявил, что служит последний год, после чего уходит в монастырь. Ему уже поставлено условие подобрать толкового парня на своё место. Год - слишком малый срок, чтобы подготовить хорошего разведчика, но если парень попадётся талантливый, то уроки Тао подготовят того к принятию довольно опасной должности, а личный опыт дошлифует этот ...самоцвет. Кстати, почему десятник задерживается? Ему велено явиться с докладом, как раз по поводу преемника.
А, вот он, идёт по двору, и с ним сразу два воина. Интересно, кто они? Из "стариков" или из недавнего пополнения?
Сказать по правде, господин тысячник не особенно удивился, узнав старых знакомых - приёмыша мастера Ли и внука недавно умершего мастера Чжана. Эти двое ещё со времён осады Бейши Ванчжуном, совсем сопляками, вились вокруг Тао. Недаром десятник ходатайствовал, чтобы господин дозволил не достигшим положенного возраста Ли Ванди и Чжан Бину уйти добровольцами в тренировочный лагерь пограничного корпуса. Ну, ну. Вроде командиры на уровень подготовки новичков не жаловались, значит, весь год их там хорошо на тренировках гоняли. Но одно дело ловко сидеть в седле и махать мечом, и совсем другое - скрытно вызнавать сведения о противнике. Смогут ли совсем зелёные юнцы справиться с этим? Пусть даже за год Тао успеет передать им свои знания, опыт тоже немало значит. И - удача. Без неё в разведке нечего делать.
- Гсподин, - Тао и оба солдата, преклонив колено, сложили руки в воинском приветствии. - По вашему повелению явились.
- Выбрал сразу двоих, Тао? - хмыкнул господин тысячник.
- Одного десятка теперь будет мало, господин, - ответил тот. - Нужно два.
- Разумное решение. Будешь сам набирать второй десяток, или поручишь своим ученикам?
- Наберу сам, если господин позволит.
- Дозволяю... Вижу знакомые лица, - с холодной усмешкой произнёс тысячник, подойдя ближе к двоим солдатам. - Как поживают ваши почтенные отцы?
- Благодарим за честь, господин, у них всё благополучно, - хором ответили оба молодца.
Чжан Бин рослый и плечистый, сразу видно, из семьи кузнеца. С детства привык раздувать мехи и стучать молотом. Но рядом со своим белобрысым другом выглядит подростком. Большой парень вымахал у мастера Ли и его чужеземной жены. А ведь ему то ли семнадцать, то ли восемнадцать. И такого здоровяка - в разведку? Или он ловок, как лисица? Тао, вообще-то, виднее, кого пристроить к этому делу, но всё-таки есть сомнения.

Немножко проды

В любом случае, время на принятие решения ещё есть.
- Даю два месяца, - сказал тысячник, подводя итог недолгому смотру. - Потом устрою испытание обоим. Пройдёте - оставлю под началом Тао. Через год станете десятниками, если он скажет, что достойны. Не пройдёте - так и будете до седых волос в рядовых. Вам понятно?
- Да, господин, - снова хором ответили парни.
- Ступайте.
Два преемника лучше, чем один. Оба местные, оба кое-чем обязаны ему лично. Если он позволит им себя проявить и вознаградит званием десятника, преданнее офицеров ему будет не найти во всей императорской армии.
А пока они готовятся, нужно кое-что сделать. Сущую мелочь. Но эта мелочь, быть может, позволит вывернуться из сложной ситуации с наименьшими потерями.
Бумага, кисточка для письма и тушь - вот то, что для этого нужно.

- Ливэй поправляется, мама, - Сяолан, не желая чувствовать себя обузой для родителей - а может, просто не рискуя нарываться на брюзжание свекрови, находившейся в доме рядом с раненым сыном - большую часть свободного времени посвящала домашнему хозяйству. - Даже может жевать, если еда не слишком твёрдая, но я ему и так всё разминаю и протираю... Наверное, стоит заняться наймом слуг, или купить их, если ещё они тут продаются. Скоро переедем, мама... Но ты не волнуйся, дом здесь совсем рядом, у старой торговой площади. Будем часто ходить друг другу в гости...
- Как-то ты это совсем невесело сказала, - заметила Яна, крошившая овощи на ханьскую сковородку с выпуклым дном и длинной ручкой - вок.
- Чему радоваться, мама? - вздохнула приёмная дочь, не отрывая взгляда от разделываемой ею куриной тушки. - Пока господин свёкр жив был, в доме был порядок. Теперь на госпожу свекровь никакой управы не стало. Ливэй чтит мать, а я... я ей никогда не нравилась. Госпожа свекровь всегда считала, что я её сыну не ровня.
- Старо как мир, - усмехнулась Яна. - Своей свекрови я тоже не очень-то понравилась. Правда, мой первый муж сразу заявил, что он уже большой мальчик, и свою жизнь будет строить так, как посчитает нужным. И... у нас всё получилось. Но у нас другие порядки. У нас принято, чтобы женатые сыновья отделялись от родителей и жили своим умом. Здесь не так... к сожалению.
- А... твоя прежняя свекровь... Она даже не обвинила тебя в смерти сына?
- Мы плакали, обнявшись, когда она приехала, - воспоминание было не из приятных, и Яна поспешила сменить тему. - Это ты к чему спросила? Неужели Таофан посмела...
- Посмела, - глухо сказала Сяолан, кромсая ни в чём не повинную курятину. - Прямо при моём муже и заявила, что приложит все усилия, чтобы он со мной развёлся.
- При мне, стало быть, не рискнула.
- Она тебя боится, и считает, что ты на меня плохо влияешь.
- А не поговорить ли мне с ней по-родственному, а, доченька? - мечтательно протянула Яна. - Мне кажется, после того, что ты сделала для вашей семьи, её заявление несколько неуместно.
- Мама, ну чего ты этим добьёшься? - ещё один тяжёлый вздох. - Только хуже будет.
- Ну, хорошо. А если я, к примеру, поведаю всем соседкам о её намерении выгнать тебя - кому будет хуже? Если на рынке все торговки начнут судачить о том, какая она неблагодарная тварь? Если эти слухи дойдут до ушей господина тысячника и его супруги? О том, как вы спаслись, давно все знают, впечатление от слухов будет такое, какое надо. Вот об этом я и хочу с ней побеседовать. Интересно, что она предпочтёт в итоге?.. Порезала мясо? Давай сюда, я посолю и приправлю. А ты займись пока рисом.
Какое-то время на кухоньке слышно было только, как стучит деревянная ложка в казанке с варившимся рисом и как шипит на сковороде поджариваемое в овощах и масле куриное мясо. Плиту давно переделали под запросы Яны - теперь на ней было два съёмных котла и духовка для выпечки. От неё же в холодное время и обогревались, кан в доме был распложен так, чтобы все комнаты были тёплыми. Две хозяйки здесь могли чувствовать себя вполне комфортно, и готовить, не выясняя, чей черёд занимать котёл. Обычно Яна готовила здесь в паре с Хян, но сегодня кореянку отправили прясть толстую нитку для вязания и присматривать за малышами. Сяолан уже который день выглядела удручённой, откровенный разговор прямо-таки напрашивался... Что ж, поговорили. Невесело получилось.
- Имя сыну пока ещё не дали? - спросила Яна, начиная вторую серию непростого разговора.
- Ливэй хочет дать ему сразу имя-мин в честь погибшего отца - Цзылинь, - ответила дочь. - Хоть и страшновато это - называть в память об умершем такой смертью. А госпожа свекровь хочет, чтобы его имя отражало почтение к предкам - Яоцзу. Меня, конечно же, никто спрашивать не обязан.
- Отец так не считает.
- Отец тебя любит и уважает. Потому считает некоторые отступления от традиций малозначащими. Мой муж меня тоже любит, но перечить матери не в его характере.
- Значит, начинать придётся не с угрозы распустить слухи, а с самих слухов, - постановила Яна. - Увы. Дуракам закон не писан... про дур вообще молчу.
- Ну, мам, зачем ты так? - Сяолан перешла на русский язык ради конспирации. - Не такая уж она и дура.
- Да? - хмыкнула Яна, высыпая вкусно пахнущую мясную поджарку в глиняную миску. - Её муж погиб, её сын ранен, её невестка спасла ей жизнь и внука родила, а у неё на уме только одно - как она будет царствовать в доме и помыкать вами. Зеркало потребовала. Платья из сундуков уже вытаскивает, к моим украшениям примеривается и тонко намекает на подарки. Ты бы так поступила?
- Нет, никогда.
- И я - нет. По-твоему, она всё это от большого ума делает? Я, естественно, никому ничего не говорила о её поведении. Но если скажу, все придут к выводу, что она рада смерти мужа и болезни сына. А ей здесь ещё жить. Но если твоей свекрови укорот не дать с самого начала, она вас живьём съест, потому... Схожу-ка я за зеленью, и рыбы ещё куплю. Ты замеси пока тесто на пирог.
- Мне твои рыбные пироги целый год снились, - тепло улыбнулась Сяолан. - И... Я тебя знаю. Ты не отступишь от своего. Только прошу, мам, прежде чем делать, подумай, как сделать, чтобы никому не стало хуже.
- Так не бывает, чтобы совсем уж никому хуже не становилось, - философски заметила Яна, вынимая из-под столика плетёную корзинку. - Хотя, это с какой стороны посмотреть.
И пошла переодеваться - старое платье, которое она донашивала ради готовки на кухне, для выхода на улицу не годилось. Здесь не было принято менять наряды каждый сезон. К тому же, каждому сословию полагался особый покрой и цвета одежды, и строго регламентировалось дозволенное её количество. Жена ремесленника или небогатого купца имела право на четыре повседневных платья и одно праздничное. С последним понятно, его надевали хорошо, если раз в год. Повседневные по мере износа переходили из разряда выходных в разряд домашних, домашние - в категорию "для чёрной работы". И лишь когда оно уже состояло целиком из заплаток, его списывали "на тряпки", и шили, либо покупали новое. Качество ханьских тканей было весьма неплохим на то время, и платья иногда держались у аккуратных женщин годами. Большой аккуратисткой Яна себя не считала, и была избалована веком промышленного производства одежды. Правда, никогда не страдала обычной женской болезнью "полный шкаф, а надеть нечего", но чтобы носить - даже в доме - одну футболку больше двух сезонов... За семь лет она уже сносила два повседневных платья, третье на подходе. Пристойных швей в Бейши ещё не завелось, приходилось покупать ткань и шить самой, благо мамины уроки ещё не забылись.
Выполнять коварный план по распусканию слухов в одиночку не стоило, и Яна зашла к Чунпин с предложением сходить на рынок. Та, быстро прикинув, чего ей не хватает на кухне, подвесила к поясу шнурок с деньгами, взяла корзину, оставила дом на дочек и пошла. Поход за продуктами - одно из немногих развлечений простолюдинки в глухой провинции. Желательно, чтобы это событие проходило в компании соседок - хороший случай почесать языки... Возвращалась Яна через час с небольшим, будучи стопроцентно уверенной, что подруга расстарается и разболтает поразительную новость всем соседкам. Тем более, Чунпин задержалась в торговых рядах, чтобы купить ещё кое-что по мелочи. Разве она удержится от соблазна поболтать с парочкой знакомых торговок? Да ни в жизнь... Но какова свекровь у Сяолан, а? Пока муж был жив, держалась тише воды, ниже травы, а теперь волю почуяла. Ладно бы, ещё начала наряжаться и хвостом вертеть, надеясь снова выйти замуж. Этого Яна не могла принять в силу своего характера, но понять вполне могла. В Поднебесной женщина могла быть либо при отце, либо при муже, либо при сыне. Понятно, что нестарой и ещё привлекательной женщине хотелось бы ещё немножко пожить для себя, не превращаясь в безнадёжную сиделку при внуках. Но Чжао Ван Таофан не к этому стремилась. Ей нестерпимо, прямо-таки болезненно хотелось кем-то покомандовать, чтобы компенсировать годы послушания перед мужем. Она готова была сломать жизнь сыну и невестке ради удовлетворения этой внезапно проявившейся страсти. И Яна собиралась пресекать сие непотребство старым проверенным китайским способом.
Неблагодарность - грех не только у ханьцев. Но именно у ханьцев эта черта характера считалась одной из самых позорных. На что рассчитывала "госпожа свекровь"? О, её расчёт покоился на железобетонной уверенности, что сын и невестка не посмеют выносить сор из избы и жаловаться на неё. Это было вполне в ханьских традициях, и её уверенность была обоснована. Но увы, приёмная мать невестки не была хань. Ей было плевать на сор из избы, и совсем не плевать на счастье дочери.
Будь Таофан хоть немного умнее, достаточно было бы и завуалированных угроз. Но люди, подобные ей, к великому сожалению понимают свою неправоту только в одном случае: когда им за это хорошенько "прилетает". Вот и "прилетит". Сперва на неё начнут коситься, потом напридумывают что-нибудь от себя и подбавят жару под сковородкой. А там, глядишь, с наймом слуг возникнут сложности, и родной сын начнёт непочтительно огрызаться на поучения матушки, не способной даже дом обустроить. Яна постаралась смягчить удар, чтобы молва не слишком уж сильно приложила родственницу, но поставила её на подобающее место - сообразно интеллекту. То есть в подчинение сыну. Большего и не требовалось.
В раздумьях об этом Яна не заметила, как миновала улочку гончаров и пошла вдоль длинного забора, из-за которого доносилось лошадиное ржание: здесь был гостиный двор с конюшнями. Хорошо хоть ветер был не с той стороны: то ли слуги здесь были особенно нерадивы, то ли хозяину было всё равно, но конюшни эти чистили реже, чем следовало. Впрочем, и гостиный дворик так себе, на непритязательного путника. Здесь останавливались либо самые бережливые, либо самые бедные путешественники. И здесь же, как правило, промышляли самые непритязательные воры, для которых и старая уздечка - добыча. Потому это место следовало проходить на крейсерской скорости, и Яна прибавила шаг. Не то, чтобы она боялась воров: за поясом заткнут кинжал, положенный ей по статусу мастера-оружейника, а в рукаве спрятан нож. Да и местные воры знали женщину-кузнеца, и не горели желанием с ней связываться: кому охота восстанавливать против себя оружейников? Они там все с колдовством дело имеют, а жена мастера Ли, говорят, и вовсе лиса-оборотень белой масти. Но всегда оставалась вероятность, что могли появиться какие-нибудь залётные гопники, попавшие сюда от безысходности и ещё не успевшие ознакомиться с особенностями данного городка. С такими сталкиваться уже приходилось. Пару раз. Обошлось без эксцессов, но и повторять приключение не хотелось.
Так. Шаги за спиной. Тихий скрад, который она расслышала сущим чудом - неизвестный прошёл по небольшой полосе гравия на обочине, обходя лошадиную кучу. Добропорядочные горожане так не ходят. Яна вздрогнула, но оборачиваться и ускоряться не стала. Вон там начинается уже кузнечная слободка, на повороте можно попытаться разглядеть, кто это там такой неприметный и настойчивый.
Вот и поворот. Яна остановилась. Поставила корзинку наземь и, сняв туфлю, принялась вытряхивать оттуда воображаемый камушек. При этом осторожно бросила пару взглядов назад... Никого. Попрыгала на одной ноге, надевая туфлю, и снова осмотрела пространство вдоль забора. Никого. Одни чахлые кусты, наросшие за семь лет у дороги... На слух она никогда не жаловалась, и потому совершенно точно знала, что шаги ей не померещились. Значит, некто не желает, чтобы его видели? Яна этого не знала, и узнавать, кто там за ней крадётся, желанием не горела.
Домой. Срочно.

Не нужно было обладать способностями Шерлока Холмса, чтобы связать появление странного русскоговорящего торговца и странные шаги за спиной. Яна не один и не два раза задала себе вопрос: могло ли ей послышаться? И каждый раз логика отвечала: нет. Слуховыми галлюцинациями она не страдала никогда, и есть подозрение, что таковые не появятся даже в преклонном возрасте. Что уж говорить о нынешнем времени, когда ей ещё и сорока нет. Так что да - за ней действительно кто-то шёл, и этот кто-то очень не хотел, чтобы его видели.
Ощущения смертельной опасности не было и на сей раз, а вот страх появился. Липкий и удушающий, ибо не имел конкретного лица. Как раз та его разновидность, которая заставляет честных обывателей при первом же намёке со стороны властей и спецслужб "стучать" на соседей. "У меня семья", "у меня работа", "у меня квартира" - первые мысли, возникающие у честного обывателя, когда этот страх подселяют ему в душу. И он с готовностью - может быть даже и с омерзением к самому себе, и такое бывает - доносит на соседа, лишает его квартиры, работы, а в особо тяжёлых случаях семьи и даже жизни. Зато свои сохранил. На какое-то время - потому что никто не даст гарантии, что за другой стенкой не сидит ещё один такой, напуганный, и не строчит донос уже на него самого, чтобы протянуть ещё какое-то времечко с квартирой, работой и семьёй. И это замкнутый круг, выход из коротого бывает только один.
Победить страх. Либо же действовать не так, как он тебе нашёптывает.
Как же быть ей, если за семью она действительно боится?
Чего хотел добиться тот неизвестный, идя за ней? Ведь тот, кто способен неслышно спрятаться в реденьких кустиках, наверняка мог так же неслышно идти за ней, не позволяя расслышать своих шагов. Значит ли это, что он намеренно дал себя услышать и не дал разглядеть? Значит ли это, что он добивался именно того, чтобы она извелась от страха, не зная, откуда и когда ждать удара? Значит ли это, что она теперь должна засесть дома и не показывать нос на улицу?
Вот чего он от неё точно не добьётся.
Кинжал за поясом и нож в рукаве на что? Плюс, можно закалывать волосы особыми, собственноручно выкованными шпильками. В последние дни она работала над проковкой пистолетного ствола - заказов на работу с образцами огнестрела никто не отменял. Но пистолет получался громоздким, как его прототипы начала семнадцатого столетия, и для скрытого ношения не годился совершенно. Можно было бы ещё ходить в сопровождении кого-то из мужчин семьи, или с вооружённым слугой, как сделала бы любая ханьская женщина, но это точно было не в характере Яны. Попахивало ближневосточными обычаями, которые ей не нравились от слова "совсем". Значит, полагаться придётся на свои силы. И ещё - противника нужно удивить.
Но как?
А это уже надо смотреть по обстоятельствам.
Тем не менее - грешен и слаб человек - Яна боялась. Страх временно отступал, когда она занималась домашними хлопотами, но не оставлял совсем. Мысли о таинственном преследователе проходили неотвязным фоном, даже когда она устраняла последствия подушечного боя, устроенного близнецами и Юэмэй, или тихонечко рассказывала старшей дочери о результатах "базарного рейда". Она забыла о страхе, и то ненадолго, лишь поздно вечером. Впрочем, обнимая мужа, она забывала вообще обо всём. Но и этого сильнодействующего средства оказалось недостаточно. Юншань быстро понял, что с женой что-то не так.
- Что с тобой? - спросил он. Лунный свет, едва пробивавшийся сквозь слой плотной бумаги на оконной рамке, не позволял разглядеть выражения его лица, но голос был обеспокоенным.
- Я боюсь, - глухо произнесла Яна, пряча взгляд.
- Кого или чего? - немедленно поинтересовался супруг. - Этот, с рынка, что ли, тебя напугал?
- Я его не видела, любимый. Но сегодня кто-то шёл за мной. Когда оглянулась, там никого не было... Наверное, ты скажешь, что я устала, и мне нужен отдых, чтобы не мерещилось всякое, но я слышала шаги. Мне не показалось.
Юншань едва слышно произнёс фразочку, которую при дамах, вообще-то, не принято было употреблять. Нет, он не подумал, как сделал бы на его месте любой другой хань, что жена испугалась собственной тени. Чутью Яны он, после нескольких убедительных случаев, доверял всецело. Его разозлила мысль, что какой-то ...нехороший человек посягнул на благополучие его семьи. Это заслуживало серьёзной кары.
- Будь этот человек из ...наших, я бы не отпустил тебя на улицу одну, - сказал он. - Наверное, насчёт ваших это тоже было бы правильно.
- И как долго будут длиться эти прятки, любимый?
- Прости, не понял.
- Всё просто, душа моя, - вздохнула Яна. - У нас есть притча об очень сложном узле, который завязал правитель по имени Гордий. Тому, кто его развяжет, он обещал власть над миром. Многие брались, но отступались, понимая невозможность задачи. А царь Македонии Александр попросту взял и разрубил его мечом... Ну, это тот самый, которого согдийцы до сих пор помнят, как Искандера Двурогого... Вот и я хочу избавиться от своей проблемы так же, одним ударом, а не до скончания дней прятаться за твоей спиной.
- Как? - Юншань, судя по голосу, не знал - то ли рассердиться, то ли огорчиться. - Сама придёшь к нему, и спросишь...
- Неплохая идея, любимый. Этого он точно не ждёт.
- Ты начиталась трудов Сунь Цзы, - буркнул муж, поворачиваясь набок. - Не думаешь, что они тоже его читали?
- И не только его. Но знаешь, в чём их проблема?
- В чём?
- В постоянной недооценке противника. Они видят перед собой женщину и ждут, что я поступлю именно как перепуганная женщина.
- Явившись к нему в одиночку, ты поступишь, как очень глупая перепуганная женщина, - возразил Юншань. - Хочешь с ним поговорить? Пойдём вместе. Ещё и сыновей приведём, если Ванди отпустят на побывку. И все на улице будут знать, куда мы пошли, а может, кое-кто из мастеров тоже согласится нас сопроводить. Ты говорила, они уважают только силу? Пусть увидят её.
- Может, всем городом сходим? - невесело улыбнулась Яна.
- Если понадобится. Давай спать, милая, - Юншань теперь говорил умиротворительно, почти умолял. - Нам вставать на рассвете.
...Любимый давно уже похрапывал, наблюдая десятый сон, а она не могла сомкнуть глаз. Дело было не столько в том, что слова Юншаня вселили в её душу надежду и тень уверенности, оттеснившие страх. Как она могла забыть, что Поднебесная - это прежде всего община? Если ты член некоего цеха - неважно, кузнецов, кожевников или ткачей - то горе тому, кто посмеет на тебя посягнуть. Если, конечно, ты сам не заслужил наказания. Безвинного в империи Тан не имело права трогать даже начальство. Эксцессы случались, куда ж без них, но это были исключения, лишь подтверждавшие правило. А уж если на члена общины посягал чужак... Конечно, ханьцев можно запугать, они действительно уважают силу и боятся того, кто её явно демонстрирует. Но один залётный тип, чужеземец, не знающий языка - и явная сила? Разве только он достанет из-под полы АКМ и даст очередь, на что, прямо скажем, очень мало шансов. Одиночке не устоять против толпы, и этот аргумент вполне можно выложить чужаку, если он вздумает лезть на рожон.
А может, это несусветная глупость с её стороны - вот так самой взять и прыгнуть в пасть волку? Может. Но не больше, чем безвылазно сидеть в доме и трястись от ужаса. Третьего варианта, о котором можно было бы пофилософствовать на досуге, почему-то не просматривалось.
Ладно. С этим более-менее ясно, что делать. И хуже бывало. Теперь - спать, иначе утром она будет похожа на сонную курицу.

...Дамы, улыбаясь, по очереди брали с подносов в руках служанок живые розы со срезанными шипами и вставляли в причёски. После чего, украсив себя символом причастности к закрытому обществу приближённых принцессы, принимали из рук уже куда более знатных разносчиц - молоденьких родственниц её высочества - сосуды с лёгким вином и, произнеся здравицу в честь хозяйки дома, отведывали напиток. Ханьское сливовое вино в сопредельных странах считалось достойным царского стола, оно составляло немалую долю экспорта и соответственно пополняло казну. Долгого путешествия оно не выдерживало, теряло свои качества, потому ценилось тем выше, чем дальше купцы смогли его увезти без непоправимой порчи. А в империи оно входило в рацион почти всех слоёв населения, за исключением рабов и самых распоследних бедняков, считающих каждый цянь. В Бейши тоже привозили это вино, и, хотя в пограничном городке оно было не всякому по карману, мастер Ли частенько попивал его сам и баловал супругу. Но сорт, что подавали к столу принцессы, было с тем привозным не сравнить. Оно было словно нарядная знатная дама рядом со скромно одетой служанкой. Оно действительно было коварно лёгким, но достаточно быстро ударяло в голову. Если бы не толстый слой белил на лицах дам, можно было бы разглядеть, как они раскраснелись, а веселье, анонсированное принцессой, сделалось куда более естественным, чем в начале трапезы.
Потом подавали какие-то морепродукты, которые Яна в переработанном поварами виде опознать не смогла, вычурные посудины, наполненные фантастическими по содержанию салатами, рисовые колобочки с вложенными внутрь деликатесами. А под конец, на сладкое, подали кусочки фруктов в меду и варёные в таком же меду хризантемы, тщательно выпрямленные для сходства с живым цветком лепестки которых были посыпаны чем-то мелким и сладким. О варёных хризантемах Яна слышала ещё в своём времени, но, хотя не раз бывала в японских ресторанах, попробовать сию экзотику не довелось. Оказывается, японцы унаследовали от китайцев не только иероглифы, но и кое-какие кулинарные изыски. Ломкие лепестки было непросто ухватить палочками, но дамы делали это так изящно и непринуждённо, словно питались хризантемами на завтрак, обед и ужин в течение всей жизни. Яна старалась, как могла, чтобы не опозориться, уронив сладкий лепесток себе на платье. Титаническими усилиями ей удалось избежать подобного конфуза.
Затем дамы выпили ещё по чашечке, и лишь тогда служанки убрали столики с опустевшей посудой, а в гостиную по знаку принцессы пожаловали музыканты и... артисты. Не базарные лицедеи, которые за пучок зелени и кусочек мяса крутят сальто и ходят по канату, а самые настоящие артисты. В дорогих нарядах, в вычурных головных уборах, они низко поклонились присутствующим, а затем старший громко и нараспев объявил представляемую почтеннейшей публике пьесу о любви и преданности. Впрочем, артисты и не стали играть пьесу полностью, лишь самые удачные сцены, иначе посиделки затянулись бы до полуночи. Да и история была грустной - о муже, которого насильно угнали на строительство Великой Стены, и его верной жене, долгое время искавшей его на грандиозной стройке, а когда нашла, было уже поздно. И тогда несчастная женщина издала крик такой силы, что Стена обрушилась. Конец истории был печален, но вполне в ханьском духе: вдова утопилась, дабы своей смертью наказать Жёлтого императора за непомерную жестокость... Насколько Яна могла видеть, на глазах дам блестели слёзы, прокладывавшие мокрые дорожки на набеленных щеках.
Всё верно. Дамы выпили, а за хмельным весельем следуют хмельные слёзы. И лучше, если процесс будет контролируемым. Потому-то актёры и выбрали печальную пьесу. Наверное, было кому подсказать.
Принцесса поблагодарила кланяющихся артистов за представление, и те ушли в боковой выход - видимо, за гонораром, который им должна выдать экономка. В этом доме евнухов не держали, все финансовые дела вела либо сама принцесса, либо доверенная пожилая дама, дальняя её родственница. Затем последовало короткое обсуждение сюжета - мнения не слишком отличались одно от другого, и в итоге вылились в вердикт: жёсткость необходима, но чрезмерная жестокость наказуема, ибо месть вдовы вполне удалась - династия Жёлтого императора пресеклась на его сыне. Очень скоро дамы выдохлись, сделались вялыми и необщительными, и служанки принялись разводить их по ...Яна чуть было не подумала "по экипажам", но гостьи и вправду явились не на своих двоих. У каждой были носилки либо повозка, и сопровождающие слуги.
- Госпожа мастер, - над ухом Яны прозвучал тихий девичий голосок. Обернувшись, женщина увидела совсем молоденькую служаночку, почти ребёнка, в хорошем добротном платье. - Великая госпожа просит вас остаться для разговора, о котором вы просили.
- Передай великой госпоже: благодарю за оказанную мне честь, - чуть склонив голову, ответила Яна.
Значит, принцесса улучила минутку и заглянула в коротенькую записку. Это хорошо. Это значит, что она нужна принцессе.
Прошло никак не меньше получаса, прежде чем подвыпившие дамы разъехались по домам. Лишь тогда, отослав служанок и юных родственниц, принцесса сделала Яне знак пересесть поближе к её креслу. Что та и сделала, перенеся свою подушку под самое подножие возвышения, на котором оное кресло располагалось.
Что-то изменилось.
Та же гостиная. Та же гостеприимная хозяйка. Но ощущение... Да, именно ощущение и изменилось.
Несколько минут назад это была вежливая, начитанная и добродушная хозяйка светского салона, а сейчас перед ней сидела высокопоставленная чиновница. Притом, чиновница в смысле, подразумеваемом в империи Тан, а не в современном Яне мире - государственный деятель высокого полёта. Ту не захочешь, а поёжишься.
- Вы не стали бы беспокоить меня по пустякам, почтенная госпожа, - начала разговор принцесса. - Что-то случилось?
- Ко мне в кузницу приходил монах по имени Ли Дань, великая госпожа, - ответила Яна, не забыв почтительно поклониться.
- Чего он хотел?
- Сказал, что хочет заказать у меня два кованых лотоса, великая госпожа. Один для школы при монастыре, где он наставляет ваших племянников, и второй - для вашей матушки лично.
- Похвальное желание, - с непроницаемым лицом произнесла принцесса, но Яна уловила в её голосе нотку раздражения. - Что же вы ему ответили?
- Что никогда не видела живого лотоса, великая госпожа, и не смогу выковать подобие цветка, не зная, каков он живой. Тогда монах заявил, что это не беда, и если я соглашусь на совместную прогулку в сады, он покажет мне лотосы... Нет, это вовсе не то, о чём можно было бы сразу подумать, великая госпожа, - быстро добавила Яна, чувствуя, как вспыхнули кончики ушей под сложной причёской. - Я ему неприятна, это сразу было видно.
- Если так, то предложение о прогулке в сады действительно выглядит подозрительным, - согласилась принцесса. - Не советую вам принимать его. Кроме того, в садах вы можете оказаться и помимо желания этого ...святого человека. Не он один вхож туда.
- Благодарю за совет, великая госпожа, - снова поклонилась Яна.
- И хорошо, что вы меня предупредили, - добавила её высочество, всё ещё удерживая непроницаемую маску хладнокровия на лице. - Ли Дань... Не думаю, что он когда-нибудь решится вести собственную игру... Впрочем, это уже дело, не касающееся нашего разговора, почтенная госпожа. И не только на эту тему. Если бы не ваша записка с просьбой о личной аудиенции, я бы и без того попросила вас остаться. Есть ещё кое-что, о чём бы я хотела с вами поговорить.
- Я к услугам великой госпожи, - новый поклон. Такова жизнь женщины в империи Тан и соседних с ней странах - нужно постоянно всем кланяться и за всё извиняться.
- При дворе буквально в последние дни среди молодых знатных особ сделались в ходу сочинения философского толка, - начала принцесса, вынимая из рукава сложенный гармошкой листок хорошей бумаги, исписанной летящим изящным почерком. - Эту копию сделала моя племянница. Вот, послушайте, что именно читают её подруги: "Догма способна спасти народ в час тяжёлого испытания, ниспосланного Небом, но она же способна убить душу народа в годы процветания. Жизнь народов подобна человеческой. Есть у неё периоды детства, юности, зрелости и старости. Лишь из-за громадности сроков оных периодов люди редко способны это заметить и воспринять, ибо если жизнь человеческая измеряется годами и десятилетиями, то сроки жизни народов исчисляются веками и тысячелетиями. Идея, сделавшаяся стержнем народа тысячу лет назад, сегодня представляется той же детской одеждой, которую с тёплой грустью созерцает уже взрослый человек. Идеи, востребованные сегодня, через тысячу лет покажутся нашим отдалённым потомкам памятными вещицами, увы, непригодными уже мудрому, убелённому сединами старцу. Посему догматичный сторонник древних заповедей подобен скупому родителю, приказывающему подросшему сыну продолжать носить обувь и одежду, из которых тот давно вырос. Даже более того: в отличие от одежды, идеи со временем не изнашиваются, а твердеют. Попробуйте поместить ребёнка в неснимаемые доспехи. Они будут защищать его от ударов извне, это правда. Но они же задушат рост, превратив его, в конце концов, в калеку. Так и народы, добровольно или по принуждению заключающие себя в панцирь окостеневших тысячелетних догм, становятся духовными калеками..." Что это, по-вашему?
"По-моему, это конкретный наезд на конфуцианство", - подумала Яна, но вслух сказала совсем другое.
- Не знаю, кто автор этих слов, но кое с чем нельзя не согласиться, - задумчиво проговорила она. - Идеи во многом перекликаются с философией западных народов.
- Вот как, - на набеленном лице принцессы ярким цветком вспыхнула недобрая усмешка. - Значит, вы не знаете автора этого сочинения? Мне так не показалось.
- Великая госпожа, я не знакома с западными философами лично. Стиль мне совершенно не знаком, а сама я к философии не склонна.
- Странно. Мне, к примеру, стиль изложения показался очень даже знакомым. Не далее, как месяц назад в дискуссии с высокородной Мехрангиз вы соизволили высказать нечто подобное, и в том же стиле.
- То есть, великая господа, вы хотите сказать, что автор - я? - Яна не выдержала и улыбнулась. - Мне жаль, но это не так.
- Вам жаль? - со своей "фирменной" иронией переспросила принцесса. - Умы знатной молодёжи смущает вот это ...сочинение, внушающее отвращение к философским трудам древности, а вам - жаль? Не удовлетворите ли моё любопытство, если я спрошу, почему?
"А в самом деле, почему?.."
- Возможно, потому, что там высказана весьма здравая идея: каждому веку своя мудрость. Но в таком виде, как здесь написано, она действительно должна смущать умы и зарождать сомнения...
- Вот именно - зарождать сомнения, - принцесса сложила листок, спрятала его в рукав и пару раз, резкими движениями, обмахнулась веером - искусно расписанным овалом из обтянутого шёлком картона на палочке. - Взята здравая идея и преподнесена под соусом из яда. Молодой разум же не способен ещё отделить ложь от истины, и заглатывает всё разом. Сперва начинаются сомнения, затем брожения, а закончится всё разрушением империи и торжеством негодяев, приготовивших отравленное блюдо для молодых глупцов... Что с вами? - резко спросила она, увидев, как неподвижно застыла гостья, изменившись в лице.
- Они сделали это с моей страной... - прошептала Яна.
- Не слышу.
- Так убили мою страну, великая госпожа, - повторила госпожа мастер - бледная, как покрытая меловой побелкой стена. - Именно таким способом. Я только сейчас это поняла. Нам... нам всем не хватило мудрости отделить истину от лжи и использовать её к своему благу. Мы проглотили её вместе с ядом...
Она видела принцессу краем глаза. Мимика в ханьской культуре отличалась от европейской или персидской, да и придворное воспитание подразумевает жесточайший контроль над оной, но сейчас на лице её высочества отразились поочерёдно удивление, сочувствие и любопытство.
- Значит ли это, что здесь объявился этот же убийца? - негромко спросила принцесса.
- Не поручусь, великая госпожа, но, как у нас говорят, почерк очень похожий.
Почерк. Похожий.
Да не "похожий", а тот же самый.
"Kuradit... (прим.: "Дьявол" (эст.) Неужели ещё один агент этих, в чёрном?"
- Ну, раз уж мы предупреждены, есть шанс одолеть яд этого убийцы собственным противоядием, - тем временем проговорила принцесса. Теперь взмахи веера не были резкими и нервными. - Благо наша культура породила и впитала немало философских истин, способных помочь справиться с подобным искушением. Однако истина - как вы сказали? каждому веку своя мудрость? - скажем прямо, вряд ли приживётся среди хань. Вы судите о народе по своему мужу, а он не совсем типичный хань. Прежде всего, он кузнец-оружейник, а эти люди у всех известных мне народов считаются особенными. Потому вы не представляете, насколько косны обычные хань. В отдалённых деревнях за чуточку иной покрой или цвет одежды изгоняют из общины. Этим людям следует, по-вашему, давать каждый век новую мудрость? Они и старую-то понимают весьма избирательно - именно в силу своей запредельной косности. Смертельно боятся всего нового, и от каждой перемены ждут только бед и несчастий... Ну, хорошо. Империя держится на миллионах таких вот косных и трусливых людей, однако тон всё же задаёт знать. Но и здесь при попытке придумывать новую идею к каждой эпохе нас постигнет неудача. Сейчас знать ещё легко воспринимает новые идеи - пока знатные люди ещё не забыли своего происхождения от народа тоба. Но нас постепенно подтачивает старая знать. Ханьские вельможи выдают своих дочерей замуж за знатных тоба, и их дети уже воспитаны в ханьском косном духе, ибо старая знать в полной мере обладает всеми недостатками, свойственными народу. В этом их сила: они растворяют в себе любых завоевателей. И когда сыновья или внуки моих братьев однажды начнут гонения на поклоняющихся Будде и вновь насадят везде философию Кун Цзы как обязательную для всех жизненных ситуаций, я буду знать, что империя умерла. И вместо неё появилась огромная ханьская деревня, населённая запуганными людьми, не интересующихся ничем, кроме урожая риса и постройки Большого Забора, - эти слова принцесса произнесла с отвращением. - Как бы я ни хотела, изменить всё равно ничего не смогу, ибо таковы законы жизни и смерти великих держав. Можно лишь немного смягчить удар, но не предотвратить его.
"Именно так, - не без грусти подумала Яна, глядя на её высочество с безграничным уважением. - Именно это в итоге с Китаем и произошло... Но какая бы получилась из принцессы Тайпин императрица!"