III
Ноябрь 1920 года,
Севастополь,
Плац Константиновского
артиллерийского училища
Генерал пробежал глазами по лицам первой шеренги. Усталые, сосредоточенные, нарочито-веселые. Этот вот бравирует равнодушием, с зубах - соломинка. Наверное, воображает себя князем Долгоруким, во главе эскадрона кавалергардов, с сигарой в зубах, в пешем строю, без выстрела берущим германские пушки... Вот, думает, были герои, чудо богатыри, спасители Отечества!
Стогов усмехнулся. Нет, ребятки, тем молодцам было далеко до вас. Даже до самых зеленых, не нюхавших пороху. А ведь здесь половина, не меньше, с боевым опытом, причем некоторым пришлось драться еще до поступления в Константиновское училище. Другие же в составе сводной роты юнкеров отправились на позиции, когда красные стали всерьез угрожать Крыму. Немало этих мальчишек осталось под Каховкой, на Турецком валу, у Чонгара...
Юнкера. Будущие артиллеристы. Это какое мужество и веру в победу надо иметь, чтобы после кровавого хаоса 18-го, после германской оккупации, после возвращения вслед за кораблями союзников, деникинской армии, найти в себе достаточно оптимизма ля того, чтобы пойти в юнкерское училище! Значит, верили в то, что Россия возродится, что ей понадобятся кадровые офицеры с хорошей школой за плечами!
Но теперь уже все потеряно. Остатки войск Врангеля грузятся на пароходы в Керчи, Ялты, Феодосии. Он, генерал-лейтенант  Стогов отвечает за эвакуацию  Севастополя, и эта рота - все, что у него осталось для того, чтобы прикрыть последние транспорта. Дать время измученным, отчаявшимся, изверившимся мужчинам, женщинам, приват-доцентам, штабс-капитанам, чиновникам и их семьям, анемичным барышням из питерских поэтических салонов, князьям, чьи плечи помнят еще эполеты дворцовой гвардии и унтерам, получившим полный Георгиевский бант где-нибудь под Перемышлем. Бывшим октябристам, нынешним монархистам, господам, протиравшим панталонами скамьи Государственной думы, членам фракции кадетов, эсерам, оборонцам...  "Какие-то большевики, меньшевики, - жаловался генерал еще тогда, в 17-м, своему знакомому.  -  Я же их всех всех привык считать, простите меня, изменниками...»  Потом этот «знакомец» припомнил генералу неосторожно брошенные слова - уже при большевиках. Ему показывали донос: " бывший царский генерал Стогов не сторонник живой и энергичной работы для Советской республики, в дело создания Красной армии не только не верит, наоборот, считает наши цели иллюзией. На существующий строй смотрит как на временный и высказывается, что большевиков ждет та же участь, что и Керенского...»
После революции Стогов долго  скитался  подложными документам.  И - не выдержал: в марте 18-го, узнав, что на запасных путях одного из московских вокзалов стоит штабной вагон Бонч-Бруевича, его старого товарища по академии Генерального Штаба, а ныне -  руководителя Высшего военного совета. Стогов , обросший нечесаной бородой, запущенный до крайности человек в рваном тулупе, с меня красными от бессонницы глазами, подошел к «красному генералу» и, пока охранники-чекисты не прогнали его прочь, торопливо спросил:
- Не узнаете, Михаил Дмитриевич? Я - Стогов..."
Его приняли. Совдепы власть нуждались в грамотных штабистах , Стогова ценили. Председатель Высшей военной инспеции Подвойский как-то высказался по его адресу: "Стогов, хороший авторитет, большой человек... он, несомненно, человек, который не верит ни в режим, ни во что... но я не постеснялся бы взять его в инспекцию. Сначала бы не выпускал на такое амплуа, но, в конечном счете, сделал бы так, что он стал бы работать очень продуктивно». Подвойский ошибался. Стогов во время всей своей недолгой своей службы у красных, оставался агентом Белого движения. Он с сотрудничал с антибольшевистской организацией Национальный центр, установил связь с подпольным Штабом Добровольческой армии Москвы и до апреля 19 года числился  главкомом  Московского района.После неизбежного ареста бежал в Польшу, окольными путями пробрался на юг России, служил при штабе Шкуро, а с мая 20-го - получил должность коменданта Севастополя и  командующего войсками тылового района.
И теперь он обязан сделать так, чтобы вся эта масса  беженцев поднялась по трапам, набилась в тесные, душные трюмы, заполнить палубы, с которых всего через пару часов придется смотреть на тающий вдали крымский берег. Смотреть молча, не замечая теряющейся в трехдневной щетине слезинки, или рыдать, биться в истерике, или стреляться от черного накатывающего приливной волной отчаяния - здесь, уже в шаге от спасения, на палубе парохода, уносящего... куда? К новой, неясной, постылой жизни. В эмиграцию. Да-да, будем честны с собою, господа - в эмиграцию. Россия для вас уже потеряна....
Но - не для этих ребят, младшему из которых только-только стукнуло шестнадцать, а старшему нет еще и девятнадцати. Им проще - плечо ощущает плечо товарища, рука сжимает цевье трехлинейки, на лоб давит форменная фуражка. Хоть на этом спасибо - одеты юнкера с иголочки, в английское, в изобилии завезенное союзниками новенькое, цвета хаки обмундирование. Френчи с накладными карманами, бриджи, высокие, до середины икры, шнурованные ботинки, кожаные твердые краги. Только фуражки русского образца - помнится, начальник училища самолично затребовал именно их и нипочем не соглашался брать английские, плоские как блин.
- Командир роты, ко мне!
Подбежал, придерживая рукой саблю, штабс-капитан Рукавишников. Щелкнул каблуками кавалерийских сапог брякнул шпорами. Да, сам-то небось, не захотел одеваться в аглицкое...
- Вашей роте выдвигаться к северу, вдоль приморского шоссе. Авиаторы с утра летали на север, доносят - за Евпаторией замечены массы красной конницы. Одиннадцатого они разгромили у Карповой Балки корпус Барбовича, и с тех пор движутся на север. Вы, голубчик, займите позиции на Альме. Там удобно, на высоком берегу  хоть часов на пяток придержите комиссаров, пока мы тут пароходы отправим...
Генерал говорил громки, так, что юнкера отчетливо все слышали, и видел, как недоумение и испуг сменяются на лицах юнкеров отчаянной лихостью и задором. Силой их одной роты задержать врага, разгромившего отборную кавалерию Барбовича? Да запросто. Они же константиновцы, они справятся!
До Альмы, ваше превосходительство, надо считать полсотни верст. - осторожно возразил Рукавишников. К завтрашнему утру дотопаем, никак не раньше...
- А зачем вам своими-то двоими топать? - удивился генерал. - Сейчас пошлите в порт команду, берите грузовики, автомобили,  какие встретите. Среди юнкеров найдутся шофэры?
Штабс-капитан немедленно повеселел.
- А как же, вашсокопревосходитство, найдем! Да вот во втором взводе Михеев, да Овечкин, да Рыбайло из четвертого. Да я и сам, если надо, за руль сяду!
- Вот и славно! Берите, грузитесь, патронов побольше, пулеметы возьмите сверх штата - вам они понадобятся. Приветите  господ красных конников константиновским горячим приветом!
Эти слова он сказал громко, почти выкрикнул, и шеренга юнкеров отозвалась дружным ура. Ну вот, теперь уже ни тени сомнений на мальчишеских лицах - глаза горят, улыбки, марш вперед, труба зовет, черные гусары!
- Разрешите обратиться вашсокопревосходитство?
Штабс-капитан недовольно обернулся. Голос поддал юнкер их первой шеренги - высокий, русоволосый, фуражка лихо заломлена на левое ухо. Тот самый, что грыз соломинку.
- Что тебе, Михеев?
Этот малый -  еще и шофэр, подумал генерал и благосклонно кивнул.
- Мы вчера вечером были в порту, видели там брошенных броневика - «Ланчестер» и «Остин». Посмотрели - исправные, только пулеметы без затворов. Разрешите, мы их того, экспроприируем? А затворы новые найдем, только позвольте!
Стогова неприятно резануло это словечко - «экспроприируем». В бытность свою на службе у красных он наслушался немало этих проклятых слов, и теперь его тошнило от языка товарищей. А юнкер ввернул его походя, легко, не задумавшись, что стоит  за этим сочетанием звуков - стук прикладов в двери роскошных квартир петроградских особняков, кольца, ордена, фамильные драгоценности, вываленные их бабушкиных шкатулок в потертый студенческий портфель «уполномоченного», стопка консервов, припрятанных на черный день и тоже отобранных новой властью...
- Хорошая мысль, хвалю, юнкер! Броневики вам очень помогут, степь в районе Альмы ровная, есть где разгуляться, а верховому от «Остина" не уйти. Только смотрите, штабс-капитан, чтобы водителей хватило и для грузовиков тоже.
Затарахтело, и в распахнутые ворота училища с улицы влетела мотоциклетка. Поручик, с ног до головы затянутый в хромовую кожу, сдвинул на лоб очки.
- Вашсокопревосходитство, вас срочно требует начальник порта! Велено передать - корабли пришли какие-то непонятные, никто не знает, кто, откуда?
Генерал кивнул и заторопился к штабному «Дион-Бутону». Рукавишников обернулся к строю, выкрикнул команду и  плац немедленно наполнился той особой военной  суетой, которая всегда предшествует выступающей в поход части. Краем глаза Стогов увидел, как трое юнкеров во главе с давешним «шофэром» - как его, кажется, Михеев? - выскочили за ворота. Один из юнкеров волок на плече яркую жестянку с моторным маслом - и где только успел его раздобыть? Ну, хоть за это можно не беспокоиться, подумал генерал. Константиновцы не подведут.

Отредактировано Ромей (13-04-2017 12:56:34)

У Врангеля они были. Почему бы и нет?
Или, полагаете, стоит оставить два "Остина"?

В принципе, можно еще Армстронг-Уитворт, они в гражданке вроде, участвовали, и на стороне белых тоже,  если верить Барятинскому

Отредактировано Ромей (13-04-2017 14:37:11)